П

ПРЕДИСЛОВИЕ

Работа П. П. Евстафьева явится, несомненно, ценным вкладом в нашу историографию массовых революционных движений эксплуатируемых классов против феодально-крепостнического общества. На основе обширного, еще не использованного в печати, архивного материала и некоторых печатных источников автор дает весьма полную картину событий, разыгравшихся в 1831 г. в аракчеевских военных поселениях. Новгородской губернии. Принявшее вначале форму стихийно вспыхнувшего бунта, движение новгородских военных поселян быстро развертывается в восстание, которое оканчивается полным его поражением и невероятно жестокой расправой царизма с побежденными.

Официальные реляции генералов и полковников о ходе восстания и его причинах лицемерно изображали это восстание, как "холерный бунт", как проявление темноты и невежества народной массы, поддавшейся злонамеренным слухам о том, что начальство и дворяне отравляют питьевые источники с целью распространения холерной эпидемии. На точке зрения этих лживых официальных реляций стояла в объяснении причин движения военных поселян и классово-враждебная повстанцам дворянская и буржуазная историография.

Из приводимых в труде П. Евстафьева данных видно, что не так расценивали и объясняли причины движения сами поселяне, участники восстания, особенно их, наиболее передовая и сознательная часть. Классовым чутьем они умели подметить действительную классовую природу восстания. Это с изумительной простотой и четкостью, но примитивно образным языком, было выражено одним из стариков-поселян, участником движения:

- Что тут говорить! Для дураков - яд да холера, а нам надобно, чтоб вашего дворянского козьего племени не было!

В этом выражении полностью заключена, хотя и в элементарном виде, конечная программа движения крепостного

крестьянства - уничтожение феодально-дворянского общества, уничтожение дворянства, как класса-эксплуататора, высасывавшего все силы и соки крепостного крестьянства.

Что за видимостью "холерного бунта" кроются действительные классовые пружины движения, - в этом нам, марксистам-ленинцам, не приходится сомневаться. И в работе П. Евстафьева впервые на основе научно обработанного материала не только дана конкретная картина движения, но и вскрыта его действительная классовая сущность. Автору удалось со всей убедительностью доказать, что восстание военизированного крестьянства в Новгородской губернии было вызвано феодально-крепостнической эксплуатацией и угнетением, доведенными в порядках военных поселений до крайних пределов. И направлено оно было как непосредственно против военно-поселенных аракчеевских порядков, так и против тех классовых отношений, которые порождали и питали всю систему крепостнической эксплуатации крестьянства. Вместе с тем автору удалось показать, с каким геройством, самоотверженностью и непримиримостью, с каким достоинством и сознанием общественного и товарищеского долга боролись восставшие поселяне и их семьи, и как мужественно шли они на смерть, оказавшись в руках палачей.

К сожалению, труд П. Евстафьева не свободен от некоторых существенных недостатков. Отметим два из них.

Первый недостаток заключается в том, что движение военных поселян, поднявшееся до открытого вооруженного восстания, рассматривается автором как бы вне связи с другими проявлениями классовой борьбы крепостного крестьянства России в первой половине XIX века. Правда, движение военных поселян, в частности изучаемое здесь восстание новгородских поселений, имело свои специфические черты и ближайшие причины и заслуживает особого внимания и отдельного их исследования. Тем не менее, методологически и политически неправильно было бы излагать и объяснять это движение изолированно от общего хода крестьянского и солдатского движения, частью которого, оно было. Именно эту неправильность допускает товарищ Евстафьев. Хотя он и рассматривает восстание новгородских военных поселений как проявление классовой борьбы, однако последняя принимает у него вид изолированного столкновения, не имеющего связи с общим крестьянским движением в стране в то время. А между тем достаточно известно теперь, что крестьянские и солдатские волнения, начиная с 20-х годов XIX века и вплоть до самой реформы 1861 г., не вырастая, правда, до организованного в национальных рамках движения, принимают все более развернутый, более острый и угрожающий феодальному порядку характер. Несомненно также, что, несмотря на отрывочный, стихийный, локальный характер крестьянской и солдатской борьбы, она имела не только внутреннюю, но и внешнюю связь. Извинительным обстоятельством для автора может быть признана лишь недостаточная разработанность в нашей литературе вопроса об этом единстве и связи всех проявлений крестьянской и солдатской борьбы с феодально-крепостническим порядком, особенно в последние десятилетия перед реформами 1861 г.

Вторым существенным недостатком работы П. Евстафьева надо признать то, что он крайне слабо осветил идеологическую сторону движения.

Он не показал, какие социальные, политические и экономические требования и задачи ставила своему движению масса поселян, какие социальные стремления и страсти объединяли массу, руководили ее поведением и толкали ее на поразительный героизм, и какими, наконец, "теориями" руководилась масса и ее вожди в этой энергичной схватке с эксплуататорами. Автор ограничился описанием и анализом действительного хода событий и раскрытием классовых корней движения.

В последнем отношении книга П. Евстафьева дает весьма обильный, убедительный и интересный материал не только для правильного понимания описанных событий с классовой точки зрения, но и для целого ряда теоретических и практических обобщений, к которым подводит, но которые не дает сам автор.

Мы остановимся на одном из возможном, основном обобщении, к которому ведет работа П. Евстафьева и которое в свете величайших событий Октябрьской революции и успехов нашего социалистического строительства приобретает активный политический смысл.

Новгородские волнения 1831 г. вспыхивают неожиданно, стихийно, неорганизованно. В этом отношении они ничем не отличаются от многочисленных крестьянских бунтов первой половины XIX в. Стихийно вырастают толпы: они громит здания врагов, убивают начальников и агентов классового врага, затем разбегаются, и, собираясь вновь, продолжают, так же неорганизованно, ловить врагов, действительных и подозреваемых, убивать и т. д. Но очень скоро этот бунт начинает приобретать организованные формы. Из массы выдвигаются командиры и вожди; вырастает какая-то распорядительная власть; организуется суд для расправы с классовыми врагами; вводится революционная законность. Бунт перерастает в локальное восстание. Это восстание принимает весьма широкий размах.

Очень ценная деталь: начинают движение мастеровые военного рабочего батальона, а к ним присоединяются уже всей массой остальные поселяне. Восставшим оказывают поддержку соседние крестьянские поселения. На первых порах к повстанцам примыкают представители городской торговой буржуазии. Последние пытаются возглавить движение, чтобы направить его по желательному для них руслу, но безуспешно. Движение военно-поселенных масс перекидывается за поставленные городской торговой буржуазией рамки. Тогда купечество отходит от движения и вступает в союз с духовенством для помощи властям при подавлении восстания.

Но у восставших оказывается более надежный союзник; кроме примкнувших крестьянских поселений, - это армейцы. Часть армейцев присоединяется к восстанию; некоторые военные части отказываются выступать против восставших поенных поселян.

Военные власти долгое время находятся в полной растерянности и не могут принять решительных мер. Восстание затягивается и топчется на одном месте.

Чтобы ослабить его и развязать себе руки, военные власти прибегают к обману: они выводят из сферы восстания непослушные армейские части.

Восстание держится сравнительно долго, несмотря на то, что "силы правительственных войск, - как устанавливает автор, - были весьма значительны, поселяне же не имели не только артиллерии, но вообще сносного вооружения". Наконец, путем вывода ненадежных частей войск и обманом - обещанием царской милости всем мятежникам, которые изъявят немедленно покорность, - властям удалось быстро разложить восставших, ослабить их упорство и вслед за тем решительными мерами ликвидировать все восстание.

Восстание военных поселян, было подавлено. К ближайшим причинам его неуспеха нужно отнести его локальный характер, стихийность, неподготовленность, слабость вооружения, отсутствие у массы участников ясного классового сознания ближайших и конечных целей движения, отсутствие политического руководства революционной, дисциплинированной партией. Восстание не превратилось во всенародное. Для этого не было еще развитых условий. Но основные причины неуспеха лежат в социальной природе крестьянства, которое в своей борьбе не могло стать самостоятельной, преобразующей общество, революционной силой.

Куда же шло Новгородское восстание по скрытому в нем социально-политическому характеру?

Несомненно, что в восстании военных поселений 1831 г. мы имеем дело с одним из ярких и значительных эпизодов крестьянской борьбы с феодализмом. Несомненно, так же, что этот эпизод был одним из многочисленных звеньев в длинной цепи крестьянских бунтов и восстаний, приведших к 1861 г. к "разрешению" крестьянского вопроса властью крепостников-дворян путем "освобождения крестьян от земли". Нет никаких оснований сомневаться также и в том, что эта борьба крепостного крестьянства - и в данном случае военизированного крепостного крестьянства - велась за буржуазный путь развития сельского хозяйства России, т. е. за "свободное" развитие "самостоятельного" индивидуального хозяйства.

Но могло ли крестьянство на этом буржуазном пути развития освободить себя от гнета и эксплуатации? В борьбе с феодальной эксплуатацией, за буржуазный путь развития, в классических буржуазных революциях Запада крестьянство составляло основную боевую силу, которая, в соединении с "плебейскими элементами городов" (Энгельс) - слабым еще тогда пролетариатом, - неистово разрушала феодальный порядок и расчищала путь буржуазному развитию. В этой борьбе крестьянство не было самостоятельным, оно шло под руководством буржуазии.

Последняя в процессе своего роста и борьбы с феодализмом организовалась в руководящую политическую силу, подчинила себе крестьянское движение и, превратившись в господствующий класс, присвоила себе все выгоды и результаты революции, добытые руками крестьянства и городских рабочих. Исторический опыт этих буржуазных революций Запада показал, что крестьянство, поставлявшее главную боевую силу для революции, с победой последней оказывалось в проигрыше, так как дальнейшее экономическое развитие, как результат буржуазной революции, укрепляя деревенскую буржуазию - кулака, - вело основные массы крестьянства к разорению, к нищете, к вымиранию.

"Довольно странный факт, - говорит Энгельс, - во всех трех великих буржуазных революциях (Энгельс имеет в виду реформацию и крестьянские войны XVI в. в Германии, английскую революцию XVII в. и французскую революцию XVIII в.) крестьяне доставляют армию для битв, и они же являются тем именно классом, который после одержанной победы неизбежно приходит к гибели, " вследствие экономических результатов этой победы".

Современное положение крестьянства в капиталистических странах служит наилучшим доказательством того, куда ведет его буржуазный путь развития, что на буржуазном пути развития крестьянство попадает "из огня да в полымя", из феодальной эксплуатации в не менее жестокую и гибельную эксплуатацию капиталистическую, которая привела крестьянские массы буржуазных государств к полному одичанию, к вырождению, к массовому вымиранию.

В рамках буржуазной революции и созданного ею буржуазного порядка крестьянство не может освободить себя от гнета и эксплуатации. Только социалистический переворот, уничтожающий все формы угнетения человека человеком, может вывести крестьянство из условий рабства и вырождения, которые несет с собою положение мелкого индивидуального сельского хозяйства в капиталистической системе. Но крестьянство, мелкобуржуазное по своей природе, не может самостоятельным путем прийти к социализму, как думали наши народники. Оно само и его идеологи неспособны подняться до правильного, научного понимания социализма и путей его осуществления, оставаясь в своих воззрениях на почве уравнительного, мелкобуржуазного социализма.

Но особенности исторического развития капитализма в России и объективные условия буржуазно-демократической революции поставили основные массы российского крестьянства, в его борьбе за избавление от гнета и эксплуатации, под руководство пролетариата и его революционной коммунистической партии, а не буржуазии, как это было в других капиталистических странах. Это коренным образом видоизменило расстановку общественных сил в революции и положение среди крестьянства и по-иному определило завоевания революции.

Положение пролетариата как основной силы революции, ведущей за собою крестьянство, повело к тому, что буржуазно-демократическая, крестьянская революция пошла "значительно дальше ее непосредственных, ближайших, созревших уже вполне буржуазных целей" (Ленин, т. XII, стр. 211) и подготовила непосредственный переход к революции социалистической.

Но российский пролетариат не мог бы выполнить своей роли гегемона, не мог бы превратить гегемонию в диктатуру пролетариата и укрепить последнюю в борьбе с враждебными классами и в союзе с основными массами крестьянства, если бы он не имел в своем авангарде коммунистической партии, правильно организованной, дисциплинированной, руководящейся революционной теорией научного социализма, разработанной Марксом-Энгельсом-Лениным, и если бы во главе этой партии не стояли такие теоретики и стратеги классовой борьбы, какими являются Ленин и Сталин. Под руководством этой партии, пролетариат, укрепивши ожесточенной классовой борьбе свою диктатуру, умело проводя индустриализацию страны и уничтожая остатки капитализма в городе и деревне, направил движение середнякской и бедняцкой массы деревни по пути коллективизации, на базе которой произошла ликвидация кулачества, как класса.

Крестьянство преобразилось. Широким потоком оно вливается в колхозное строительство, создавая под руководством пролетариата и его партии новые, социалистические формы хозяйства, обеспечивающие ему не только зажиточность, но и полное избавление от гнета и эксплуатации, чего так долго и упорно, с такими громаднейшими жертвами и муками и так безуспешно добивались десятки ушедших, в прошлое поколений крестьянства. Эти жертвы и муки эксплуатируемых крестьянских масс, принесенные ими ради уничтожения "дворянского козьего племени" и затем кулака в полыхавших по всей царской России в XIX и начале XX в. бунтах и восстаниях, не пропали даром. Вековой опыт, результаты, уроки этих движений крестьянства были учтены коммунистической партией пролетариата и использованы ею в руководстве борьбой рабочего класса и идущего за ним крестьянства для победы социализма в нашей стране. Но этот богатый опыт крестьянских движений дореволюционной России, дополненный опытом Октябрьской революции и социалистического строительства в СССР, может и должен сослужить огромную службу в деле руководства компартиями крестьянскими движениями в других странах. Именно в этом, актуальном для нашего времени "войн и пролетарских революций", значении опыта массовых движений трудящихся города и деревни и находит свое оправдание исследование П. Евстафьева.

М. Константинов

ОТ АВТОРА

Зарождение и существование военных поселений в России отмечены частыми вехами отчаянного сопротивления солдатско-крестьянских масс. По широте размаха, по огромному числу восставших, по ярко выраженному классовому характеру движений и по той опасности, которую оно представляло для самодержавной власти и господствующего класса, - восстание поселян в 1831 г. не знает себе равного в истории солдатских возмущений за все время существования русской армии.

Между тем в исторической литературе нет специальных исследований этого движения. Кроме работ, где военные поселения и восстание в 1831 году затрагиваются попутно,- это официозные истории царствований Александра I и Николая I (М. Богдановича, Н. Шильдера и др.), - мы имеем лишь одну работу исследовательского характера, далеко не исчерпывающую, впрочем, даже фактических данных, - это работа Е. Орлова, напечатанная в "Русском-Вестнике" за 1897 г. Нечего говорить, что эти работы по их подходу к событиям и по их выводам носят вполне тенденциозный характер, выражая точку зрения господствовавшего тогда дворянства.

Еще менее ценен довольно богатый мемуарный материал, который весьма часто грешит значительным искажением фактов. И неудивительно: самые ранние воспоминания появились в печати только через сорок лет после событий и были написаны по специальному заказу издательства "Русской Старины", а воспоминания, которые были написаны вскоре после восстания (по некоторым причинам они также долгое время не были напечатаны), принадлежа лицам, так или иначе скомпрометированным в движении, носят печать самооправдания и в качестве исторических документов никакой ценности не имеют. К тому же, по сличении их с подлинными документами о восстании поселян, они оказались совершенно ложными. Автором использован обширный материал департамента военных поселений, хранящийся в Москве, в бывшем Лефортовском дворце, теперь Военно-Исторический Архив (в ссылках сокращено: ВИА), материалы Ленинградского отделения Центрархива (в ссылках сокращено: ЛОЦИА) и бумаги П. Шильдера, находящиеся в рукописном отделении Государственной библиотеки имени М. Е. Салтыкова.

Официальная переписка по ликвидации восстания - от командиров отдельных воинских частей до главного руководителя ликвидации Николая I, богатый фонд следственного дела и судопроизводства - позволили детально восстановить фактическую историю восстания.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ЗАРОЖДЕНИЕ ВОЕННЫХ ПОСЕЛЕНИЙ

"Содержание большой армии для России необходимо, но по мере доходов государства и по низкой степени усовершенствования, на коей находятся хлебопашество и все производительные занятия вообще, для оной гораздо труднее, нежели по соразмерности, для всякого другого. Армия одна истощает почти все доходы, а для гражданского устройства остается слишком мало. Сие есть главнейшая причина, что по гражданской бытности ежегодно усиливаются неустройства, беспорядки, недостаток нужнейших заведений, злоупотребления, продажа правосудия и прочее. От примечательного глаза скрыться не может, что внутреннее благосостояние с некоторого времени идет более назад, нежели вперед. Сим же самым содержание свыше миллиона праздных рук со временем еще более затруднить должно".

Так писал в начале 1817 года императору Александру I генерал-интендант Канкрин. Знаменитый впоследствии министр финансов, говоря о "гражданской бытности, нисколько не сгустил краски. О неустройствах, продаже правосудия, лихоимстве, грабительстве, неуважении к человеческой личности, он мог написать гораздо подробнее - материала было слишком много. Эти язвы России открыто разбирались будущими декабристами, передовой молодежью, еще искренно веровавшей в неизбежность и близкое осуществление предстоящих реформ. Но Канкрина в данном случае занимало главным образом запутанное финансовое положение страны. Он указывает на главную причину такого состояния - на непомерно разросшуюся численно армию, содержание которой поглощает огромную долю государственного дохода. Действительно, весь государственный расход за 1816 год выразился в сумме 429.105.004 р. 6 _1/2 коп. (около 107 миллионов рублей серебром), уплачено же по военному министерству было 234.380.137 р. 90 _1/2коп. ассигнациями, - т. е. более половины всего годового дохода ).

Для страны, истощенной беспрерывными войнами, колоссальным напряжением всех ее ресурсов, содержание миллиона праздных рук действительно было не под силу, без крайнего ущерба других жизненных потребностей.

К тому же финансовое положение еще более ухудшилось огромным выпуском в эпоху войн бумажных денег и, вследствие этого, катастрофическим падением до небывалого минимума ценности кредитного рубля: серебряный рубль стоил 418 копеек кредитных. Деятельность министерства финансов с 1817 по 1823 год главным образом сосредоточивалась на поднятии курса тогдашних ассигнаций. Но это удалось лишь в незначительной мере при огромных жертвах: с 418 курс ассигнаций поправился до 373).

Но не только запутанное состояние финансов срочно ставило на очередь разрешение проблемы сокращения армии. Численный рост армии всей своей тяжестью ложился на плечи крепостного крестьянства, и без того несшего неисчислимые жертвы. Грандиозный размах наполеоновских войн потребовал небывалого до тех пор количества войск и с начала 19 века количественный состав армии неуклонно растет".

Численность армии к 1800 году равнялась 394.444 человека. Для укомплектования ее нужно было 25.000 рекрутов. Около шестнадцати миллионов населения, несущего рекрутскую повинность натурою, при наборе с 500 душ по одному человеку позволяли рассчитывать на набор 32.000 рекрутов, т. е. числа вполне покрывавшего некомплект сухопутных войск и дававшего еще семь тысяч на укомплектование морских сил и на зачет квитанций. Но уже с начала века росла тяжесть рекрутских наборов. В 1803 году, когда для России, "по смутному положению дел Европы", признано было нужным "постановить воинские силы не только в полном комплекте, но и усилить нарочитым количеством полков, вновь сформированных" - для укомплектования армии и флотов назначен был набор с каждых 500 душ населении по 2 рекрута. Таким образом поступило 54.855 рекрутов.

В 1804 году был произведен набор с 500 душ но одному человеку, но в связи с увеличившимся составом армии требовалось 38.437 рекрутов. В 1805 году в данном сенату указе о наборе рекрутов император Александр, снова беспокоясь за покой Европы и решаясь "двинуть часть войск за границу", велел значительно умножить военное ополчение. Вследствие этого был произведен набор с 500 душ уже, но 4 рекрута. Для облегчения крестьян в поставке рекрутов дозволено было "на сей раз" отступить от установленной меры роста - принимать и таких, которые будут полувершком ниже указанной меры, т. е. 2 аршина 3 _1/2 вершка. Собрать следовало 80.166 рекрутов. Следующий набор, в 1806 году, дал с 500 душ уже по 5 рекрутов. Рост призываемых был уменьшен еще на 1/2 вершка, предельный же возраст увеличен до 36 лет.

На укомплектование сухопутной армии нужно было 107.799 человек. Но, кроме усиленного в 1806 году набора рекрутов, в конце того же года решено было призвать еще большую вооруженную силу: милицию или земское войско. Наборы 1808 и 1809 годов не уменьшили тягот крестьян по доставке рекрутов - по-прежнему с 500 душ требовалось по 5 рекрутов. В 1810 году - с 500 душ по 3 рекрута, но в следующем 1811 году произведенный набор с 500 душ по 4 рекрута считался уже недостаточным и потому в том же году приступлено к набору еще по 2 рекрута с 500 душ. Рост призываемых был уменьшен еще на 1 вершок и на три года увеличился предельный возраст рекрута (до 40 лет). В 1812 году - "хотя по милости божьей огромные неприятельские силы победоносным воинством сокрушены..." - собрано было с 500 душ по 8 рекрутов. Манифест об общем наборе 1813 года снова извещал о наборе с 500 душ по 8 рекрутов ).

И не только все возраставшая тяжесть комплектования армии рекрутами ложилась на плечи крестьянства - само явление рекрутчины в ту эпоху, по своей внутренней сущности, было уже проклятием. Свидетельства разных лиц о том, как отражались рекрутские наборы на общем течении жизни народа, - самого мрачного характера. Тутомлин описывает действие рекрутских наборов на население следующим образом: "Надобно вести приватную жизнь, чтобы быть очевидцем отчаяния семейств, стенания народа, тягости издержек и конечного в продолжение набора прерывания хозяйства и всякой промышленности. Время набора рекрут по нынешнему установлению есть периодический кризис народной скорби, а нечаянность рекрутских наборов производит в народе жестокие потрясения". "Должно быть всякому известно, - говорит Уваров - что значит рекрутский набор, - какой вопль, плач и унылость даже в оставшихся домах производят".

Еще более мрачно очерчиваются наборы неизвестным автором. "Что может быть ужаснее, - говорит он, - как производство рекрутских наборов "в России? Человек, не сделав еще никакого преступления, ведется для отдачи на военную службу, как преступник. Как он сам, так и окружающее его семейство несравненно равнодушнее бы снесло определенную ему природой смерть. Самый рекрутский набор есть поругательное зрелище для человечества: человеку, способному к военной службе, бреют лоб, а неспособному затылок. Мы не чувствуем истинной цели этого ужасного зрелища... Рекрут, поступая на службу, лишаясь нажитой его трудами собственности, расстается со своим семейством - особенно иной оставляет жену и детей, - уничтожает даже связь природой определенную, неволей; от свойственного человеку сокрушения ослабевает в нравственных и телесных силах".

Тайный советник Обрезков в своей записке, поданной императору Александру в 1808 году, приводит ужасную статистику смертности в армии вследствие нравственней и физической тяжести и рекрутских наборов и долголетней солдатской службы. Он считает, что армия "в шесть лет возобновляется смертью и отставкою". Если даже оставить эти свидетельства и взять из существовавших в системе рекрутской повинности данных только следующее: что рекрут, идя на службу, покидал все ему дорогое и покидал обязательно на 25 лет, зная при том, что из-за службы нет возможности позаботиться об обеспечении себя под старость и в свою деревню он вернется нищим стариком без родственных связей, - то и этих данных слишком достаточно для того, чтобы солдат считал свою почетную службу (как ему постоянно твердили) не лучше каторги, и каторги ничем незаслуженной. Поэтому рекрутчина наряду с другими явлениями жизни народа была в последнем счете одной из важных причин глухой вражды крестьянских масс к существующему порядку вещей.

Иллюстрацией этой вражды народа-победителя служат достаточно хорошо известные крестьянские волнения в годы наполеоновских войн. Уже эти две весьма важные причины затруднительность для государственных финансов содержания огромной армии и тяжесть рекрутских наборов для населения настойчиво диктовали правительству иное разрешение проблемы содержания и комплектования войск. Но кроме этих причин, ко второй половине царствования Александра I возник целый ряд добавочных, срочно требующих разрешения того же вопроса. Одна из этих добавочных причин состояла в том что комплектование армии рекрутскими наборами ставило правительство в весьма тяжкую зависимость от поместного дворянства, ибо контингент армии в значительной степени состоял из помещичьих крестьян. Эта зависимость возрастала с каждым годом по мере увеличения численности состава армии и вместе с тем, становилась все более стеснительной для правительства. Но, казалось бы, выход из создавшегося положения был самый простой: сократить до минимума непомерно разросшуюся армию и разом освободиться от всех изложенных выше неудобств. Однако на это не могла идти самодержавная власть в годы огромного внешнего влияния России, тогда, когда внешний престиж самодержавия, опиравшегося именно на мощную армию, поднимался в Европе все больше и больше.

Мощная армия была необходима "императору Европы", всюду видевшему стремление к ниспровержению основ самодержавия и поставившему перед членами созданного им "священного союза" "великую" задачу защиты монархической власти. Поэтому никакие предложения о сокращении численного состава армии, от кого бы они ни исходили, не могли быть приняты императором Александром. Последнее такое предложение было сделано ему А. П. Ермоловым по настоянию Ф. П. Уварова уже в 1821 году. Вследствие настоятельных советов Уварова, говорившего Ермолову: "Хотя государь и не принял представлений Петра Александровича Толстого (о сокращений армии, требовавшей огромных издержек, однако он тебя всегда выслушает", - Ермолов незаметно навел разговор на эту тему, но государь возразил на это: "Я с тобой вполне согласен, что надлежит уменьшить число войск; но ты вероятно, не посоветуешь мне сделать это теперь, когда умы еще не совсем успокоились и армия нам нужна pour soutenir notre preponderance politique.

Итак, численно огромная армия, как главная опора самодержавной власти, по мнению этой власти, действительно была необходима и о сокращении ее не могло быть речи. Но столько же необходима была и уверенность в преданности ее самодержавию, а эта уверенность с некоторого времени сильно пошатнулась.

Период военных походов и боевой деятельности сильно изменили императорскую армию. Война вырвала солдат из мертвящего быта каторжной казарменной обстановки, сломала рамки плац-парадной муштровки, ослабила бессмысленно жестокую, обезличивавшую солдат дисциплину, создала отдушину, сквозь которую в строй солдатской жизни стали просачиваться новые веяния. Огромное влияние войны на рост солдатского самосознания хорошо известно. Исследователь опасного для самодержавного строя брожения в солдатских массах и в наиболее просвещенной части офицерского корпуса, - брожения, создавшего неизбежную трещину в отношениях между самодержавной властью, с одной стороны, и армией, с другой, пишет: "В годы воины армия почувствовала себя не пассивным орудием верховного командования, а силой, действующей на широкой арене крупных событий. Долгое пребывание войск за границей расширяло их кругозор, знакомило с чужой культурой, иным складом понятий и отношений. Струя свежего воздуха, ворвавшаяся в удушливую атмосферу полкового быта в период наполеоновских войн и особенно заграничных походов 1813-1814 годов, вызвала несомненное брожение в солдатской массе, грозившее стать политически опасным. Солдат стал более впечатлительным к унижению своего личного и корпоративного достоинства, чувствителен к несправедливости, произволу и жестокой грубости; солдаты стали задумываться над своей участью и обсуждать ее. Трудами походов, казалось, заработано было право на улучшение участи солдата и закрепощенной массы, из которой он вышел".

Но это были напрасные надежды. Царь - гатчинский питомец, смущенный отсутствием механической выправки, не придумал ничего лучшего, как во время войны же парадами, подтягиванием настойчиво возвращать армию к утраченной фронтомании. Если ко всему этому прибавить частые вспышки возмущений и протестов крестьянской массы, изнывавшей под гнетом крепостничества и питавшейся надеждами на освобождение, - то настроение в армии станет легко объяснимым.

Дух протеста начинал проявляться в солдатских массах и выражаться чаще всего в побегах солдат целыми группами из своих полков, чтобы навсегда остаться на чужбине. По возвращении на родину недовольство воинских частей могло только усилиться: им снова пришлось свыкаться с постылой, пропитанной крепостническим духом обстановкой казарменного быта, снова заниматься бессмысленными мучительными упражнениями муштровки "с держанием ноги на весу" при тихом ходе, грубым и жестоким обращением службистов-фронтовиков из унтер и обер-офицеров, прикомандированных к полкам для подтягивания "развращенной" войной армии. Царь лично занимался пересмотром и отбором личного состава офицеров, в массе своей вышедших из того среднего и мелкого дворянства, которое было в эти годы построено оппозиционно по ряду причин общественно-экономического и политического характера.

Трещина, появившаяся во взаимоотношениях царя и армии во время наполеоновских войн, с переходом армии на мирное положение всё более расширялась и углублялась. Дальнейшая реакционная политика Александра грубо разрушала все надежды армии и народа на изменение общественно-политической и экономической жизни страны. Об этом времени крушения надежд декабрист Каховский писал впоследствии императору Николаю и генералу Левашову: "Свободу проповедовали нам и манифесты, и воззвания, и приказы! Нас манили и мы, добрые сердцем, поверили, не щадили ни крови своей, ни имущества. Наполеон низвергнут! Монархи соединились в священный союз, составились конгрессы, возвестили народам, что они съезжаются для совещания о уравновешении классов и водворении политической свободы. Но скоро цель конгрессов открылась, скоро увидели народы, сколь много они обмануты. Монархи лишь думали об удержании власти неограниченной, о поддержании расшатавшихся тронов своих, о погублении и последней искры свободы и просвещения". Для правительства не было тайной утрата им популярности в военной среде, - было ясно, что опора самодержавной власти - армия - становилась все белее ненадежной и брожение в ней представляло уже немалую опасность для самой власти. Между тем крепкая надежная опора была необходима теперь более, чем когда-либо, и не только потому, что мощь армии и преданность ее самодержавию импонировали потрясенной революционным брожением Европе, утверждая в ней престиж самодержавия, - опора эта становилась необходима для власти и внутри страны.

Между тем брожение в войсках и связь его с оппозиционными слоями общества (что тоже не было тайной) исключали всякую уверенность в том, что в решительную минуту императорская власть найдет в этих войсках надежную опору. Итак, особые условия эпохи международные, обще-европейские и внутренне-русские с железной необходимостью заставили правительство искать выхода на путях коренной перестройки комплектования, управления и быта армии. Этот выход, казалось, был найден в устройстве знаменитых военных поселений. Реорганизация всей военной системы именно на принципе устройства таких поселений, казалось, разом избавляла от всех опасностей - экономических и политических, и, вместе с тем, создавала новую надежнейшую опору для самодержавной власти. Идея создания особого военно-земледельческого сословия имела в виду удовлетворение следующих нужд:

1) Избавиться навсегда от рекрутских наборов, как вызывавших большое неудовольствие народа и мало выгодных для могущественной императорской власти, чувствовавшей в них свою фактическую зависимость от дворянства;

2) Сбросить со счетов постойное и продовольственное снабжение многочисленной армии в мирное время путем совмещения обязанностей солдата и земледельца, т. е. свести расходы казны на армию до минимума и тем освободить бюджет государства от чрезвычайно тяжелой нагрузки;

3) Изолировать военный элемент от массы населения, сосредоточив его в тесных рамках сословия, находящегося под строгим контролем правительства, и воспитать его в военно-охранительном духе;

4) Иметь под руками всегда готовую к действию надежнейшую и мощную вооруженную силу, не связанную с обществом ни социально-экономическими, ни бытовыми, ни политическими условиями, - и потому по первому зову самодержавной власти готовую сокрушить всякое проявление революционного движения внутри страны.

Несмотря на то, что это важнейшее в военном и общегосударственном отношении мероприятие проводилось в жизнь совершенно тайно (оно не обсуждалось вовсе в законодательном порядке), политическая тайная сторона его очень скоро была разгадана современниками. В дворянских общественных кругах устройство военных поселений и быстрое развитие их системы вызвало глухое раздражение и большую тревогу прежде всего за историческую роль дворянства. В среде придворного общества это мероприятие расценивалось как стремление самодержавной власти к освобождению из-под дворянского влияния, и больше того: созданием особой военной касты, повинующейся власти одного лица - монарха, уничтожить дворянство. Совершенно откровенно такая точка зрения выявляется в переписке графа С. Р. Воронцова с секретарем императрицы Н. М. Лонгиновым. "Можно ли не считаться с уже виденными событиями, - пишет Лонгинов - не опасаться за Россию с установлением этого наследственного сословия, которое вы совершенно верно называете новыми стрельцами."

Боязнь за историческую роль дворянства заставляет Лонгинова видеть в страшных военных поселениях даже то, чего там нет. " О херсонских военных поселениях рассказывают чудеса: солдатские дети так там обучены, что могут отлично читать, писать и говорить по-французски и по-немецки. Эта каста людей через все это делается еще опаснее и вреднее, так как они уничтожат дворянство и сами захотят добиться дворянства".

Но Лонгинов видит в устройстве военных поселении эксперимент опасный и для самой монархической власти. Тот же страх за целость монархии, а потому и за привилегированное положение своего класса звучит и в таких его писаниях: "Вы увидите, что можно думать об этих стрельцах, которые со временем приведут Россию к революции. В порядке вещей, что, рано или поздно, Россия не избегнет революции, так как вся Европа прошла через это. Пожар начнется у нас с этих пресловутых поселений; даже в настоящее время достаточно одной искры, чтобы все заполыхало". Политическую цель и политическую опасность видит в устройстве военных поселений даже императрица Елизавета Алексеевна. Пытаясь разрешить вопрос о совместимости военных поселений с конституционными намерениями императора Александра, она приходит к неутешительным выводам. По ее мнению, устройство военных поселений несколько сходно со способом действий победителя в покоренной стране, оно создает в стране совсем особое военное сословие и "государь в лице вооруженной силы, непосредственно признающей только его волю, будет иметь в своем распоряжении значительную часть различных областей". Эти области будут участвовать в народном представительстве и признавая исключительно волю монарха, "будут избирать только его депутатов". Кроме того, не могут быть свободными выборы и в тех областях, которые находятся по соседству, под непосредственным влиянием первых, если же вся армия обратится, в конце концов, в поселенцев, то "во что обратится представительный образ правления?" Государь, не нуждаясь в согласии народа при наборе войск, которые в силу установленного порядка "будут так сказать рождаться в полном вооружении, и всегда в его распоряжении, сделается гораздо более независимым, чем может быть конституционный государь. Но если же, - задает тревожный вопрос императрица, - военными поселениями, в противном случае, воспользуется народная партия, то что же тогда станет с монархией?" Разумеется, рассуждения высокопоставленной дамы о народном представительстве крайне наивны. Опальная жена еще верит своему сладкоречивому супругу, по привычке драпирующемуся в тогу либерализма. Но она близка к истине, предполагая, что самодержец сделается гораздо более независим, создав мощную вышколенную касту людей, подчиняющихся его воле, - военные поселения. Если императрица поражена очевидной несовместимостью намерения дать России представительный образ правления с устройством военных поселений, в среде оппозиционной передовые представители дворянства, будущие декабристы, давно уже не верят конституционным фразам Александра.

"Долго члены общества собирали сведения об этом предмете, - пишет Трубецкой, - слушали о нем рассуждения" - и пришли к выводу, что военные поселения образуют в государстве особую касту, которая, не имея с народом ничего общего, может сделаться орудием его угнетения. Эта каста, составляя особую силу, которой ничто в государстве противостоять не может, сама будет в повиновении безусловном у нескольких лиц а может случиться, что и у одного". И умеренных членов общества, как совершенно верно подчеркивает современный исследователь декабризма сильно пугала возможность восстания в военных поселениях, захвата военными поселянами власти и дележа всей страны между восставшими. В последующих выводах Трубецкого ясно звучит это опасение: в случае бунта в военных поселениях, ввести в рамки руководящиеся собственной инициативной массы будет весьма трудно и может наступить анархия. "Кто может поручиться, - говорит он, - что не большое даже неудовольствие не породит бунта, который, вспыхнув в одном полку, быстро распространится в целом округе поселения, и можно ли предвидеть, чем кончится такое восстание многих полков вместе".

Другой декабрист, Пестель, на страницах "Русской Правды" решительно высказывается за уничтожение военных поселений; он еще более откровенно говорит об опасности, грозящей государству и обществу со стороны вышедшей из повиновения солдатской массы военных поселений. "Легко можно предвидеть, - говорит он, - что если бы вся армии была поселена и сей порядок был бы уже совершенно введен так чтобы поселенные войска к оному привыкли, и из памяти их бы изгладилось всякое воспоминание о прежней связи войска с гражданами, то скоро бы поселения захотели управляться собственными своими начальствами и чиновниками, выбранными из их среды, чего никакая дисциплина удержать бы не могла и потом в скорости взглянули бы на государство как на ближнюю добычу и, зная свою силу, овладели бы оным совершенно и разделили бы между собою, как варвары делили завоеванные земли. Они снова бы представили нашествие татар и притом гораздо опаснейшее, ибо сильнее и умнее бы их были и менее или даже никакого противоборства найти бы не могли от беззаботных и безоружных граждан".

Отзывов об опасности, грозящей дворянству с введением военных поселений, очень много: об этом пишут и декабристы Штейнгель и Якушкин; то же опасение мы видим и у наблюдательного Вигеля, когда он говорит, что "несчастные последствия от поселений были бы неисчислимы, по тому что чего бы не могли сделать полтора миллиона людей, недовольных, измученных, выведенных из терпения, с оружием в руках".

Таким образом, обоюдоострая опасность от военных поселений, грозящая, с одной стороны, усилением власти одного лица - монарха, подчиняющего их единственно своей воле и, вследствие этого, имеющего возможность направлять по своему желанию жизнь всей страны и, с другой стороны - новой пугачевщины, возглавленной массовыми же вождями, а следовательно захвата и дележа государства и в первую очередь уничтожения помещиков как класса, - эта опасность хорошо сознавалась представителями как консервативного лагеря, так и наиболее передовыми кругами общества. Военные поселения сразу стали ненавистны известной части дворянства и эта ненависть была настолько ярко выражена, что бросалась в глаза людям, не принадлежащим к русскому обществу, посторонним наблюдателям-иностранцам. Совершенно особый интерес в этом смысле представляют наблюдения иностранцев специалистов-исследователей русских военных поселений. Им совершенно ясны причины недовольства дворянства (всех его прослоек) этим новым мероприятием самодержавной власти. "Учреждение военных поселений было ненавистно дворянству и высшей аристократии, - пишет Пидоль. Они видели в них нейтрализование своего большого влияния, так как в военных поселениях лежали колоссальные подсобные средства для государства, которое становилось независимым от доброй воли или отказа привилегированных классов участвовать в комплектовании армии. Так образовалось новое среднее сословие, хотя и в униформе". Гораздо раньше, в самый разгар устройства военных поселений, о неприязненном отношении к ним дворянства говорит и другой исследователь этой новой военной системы, англичанин Лайэлль. "Все классы дворянства, - пишет он в своем труде, - относились к плану устройства военных поселений очень отрицательно. Я был поражен, что даже всесильная воля государя, которая поддерживала это решение, проводимое графом Аракчеевым, не везде проникла. Дворянство расценивало план кажется довольно правильно, как опасный для государства. Стоило только, думали они, появиться, особенно на юге России, какому-нибудь популярному предводителю, недовольному правительством или царем, и привести к послушанию несколько сотен тысяч обученных людей каковы бы были тогда последствия"?

Если эту сторону взаимоотношений самодержавной власти и дворянства, вызванную устройством военных поселений, не могли попутно не отметить наблюдательные иностранцы, то необходимо сказать, что главный интерес для них заключался в другой стороне дела. Не ради выяснения этих взаимоотношений путешествует по России Лайэлль, ведет с военными людьми беседы, посещает северные и южные поселения, интересуется всеми деталями их устройства и жизнью военных поселян.

К мероприятию Александра далеко не безразлично отнеслось не только русское общество, но и западно-европейские правительства. После наполеоновских войн военный престиж России необыкновенно усилился и это обстоятельство вызывало большие опасения в военных и политических кругах Европы. В реорганизации армии на началах военного поселения иностранцы увидели новое опасное усиление военной мощи России.

"Говорят, что царь, - пишет Лайэлль, - хочет всю армию, за исключением гвардии, разместить таким образом. Во всем государстве 6 миллионов государственных крестьян; четырех миллионов, как вычислили, более чем достаточно, чтобы колонизовать все войска, которые составляют около одного миллиона. Если быть уверенным, что этот план будет выполнен, то мы можем увидеть момент, когда Россия будет иметь не менее 5 миллионов мужского населения, которое будет повиноваться особым законам и в образе жизни будет отлично от остального населения страны". Сущность "особых" законов Лайэлль видит в том, что эти войска будут состоять уже не из машин, как теперь, и из людей, размышляющих над тем, что они делают, с полным знанием своих обязанностей солдата, потому что каждый солдат, без исключения должен будет посещать школу и соединит в себе преимущества образования с военным ремеслом. Свои соображения относительно численности будущих военных сил России Лайэлль подкрепляет сведениями, полученными из русских военных кругов. "Говорил нам один офицер в компании, что в тридцать лет Россия будет иметь армию в 6 миллионов человек, которые все вырастут с оружием в руках и будут предназначены непосредственно для службы".

Совокупность полученных сведений приводит Лайэлля к неутешительному вывод - ему кажется, что "каков бы ни был успех этого морального и физического развития (будущих солдат, живущих под особыми законами), Россия все время должна внушать Европе, в Особенности соседним странам на континенте, сильное опасение". Но, придя к такому выводу, Лайэлль старается утешить своих читателей, во-первых, тем, что "мир, конечно, не будет бездеятельно смотреть на то как Россия создает свою мощь, а во-вторых, тем, что новая система несостоятельна уже сама по себе: "Было бы излишне на такой беспочвенной мысли строить всю систему; эта гигантская система носит сама в себе зерно разрушения (den Saamen tier Zerstorung). Оно взойдет и свою разрушительную силу па месте докажет". Но самодержавная власть не могла уже отступать, да и не хотела считаться ни с какой оппозицией. Создание новой военной системы, совершенно отличной от старых образцов не только по своей внешней, но и по внутренней организации всего бытового уклада воинских частей, должно было в будущем формировать из людского материала преданных самодержавной власти воинов. В напряженной международной и внутренне-русской общественно-политической обстановке, враждебной самодержавию, новая военная система мыслилась как единственная сила, способная дать этой власти мощную опору в ее резко реакционной внешней и внутренней политике.

В 20-е года в Западной Европе стали обнаруживаться грозные симптомы революции; замечалось брожение умов на революционной почве в Италии и Испании. Уже это брожение не могло не смущать заправил "священного союза", но для русского императора готовился еще более чувствительный удар. Известие о восстании в Семеновском полку в октябре 1820 года застало Александра на конгрессе в Тропay. Это известие сильно поразило царя. Восстание произошло уже не за рубежом, а у себя дома, в любимом полку, шефом которого он был сам. В семеновском деле Александр усмотрел проявление внутренней связи с международным ре революционным движением, направленным против "священного союза" и законных властей. С этого времени страх перед международной революцией окончательно овладевает им. Чрезвычайно характерно в этом отношении письмо Александра министру духовных дел князю Голицыну из Лейбаха от 15 февраля 1821 года.

"Не могу я допустить, - пишет потрясенный император, - что это порицание (порицание его политической системы) могло у вас появиться после того, как в шесть месяцев принцип разрушения привел к революции в трех странах и грозит распространиться по всей Европе. Ведь нельзя, право, спокойно его допускать. Едва ли ваше суждение может разойтись с моей точкой зрения, потому что эти принципы разрушения, как враги престола, направлены еще более против христианской веры, и что главная цель, ими преследуемая, идет к достижению сего, на что у меня имеются тысячи неопровержимых доказательств, которые я могу вам представить. Словом, это результат, на практике примененный, доктрин, проповеданных Вольтером, Мирабо, Кондорсе и всеми так называемыми энциклопедистами". Такие настроения могли только усилить реакционную политику правительства внутри страны. Всеми мерами пытается оно остановить общественное движение и подавить его проявления. Прежде всего принимаются предупредительные и репрессивные меры в воинских частях. В Лейбахе же 4-го января Александр утвердил проект устройства военной полиции при гвардейском корпусе; вскоре такая же полиция была введена и в южной армии. Учреждена была также "тайная" полиция из "смотрителей" за нижними чинами, когда они бывают на работах, в банях и прочее. Устанавливаются дисциплинарные требования, производится определенный подбор полковых командиров, переборка офицеров и т. д. Усиливается сыск и в гражданской общественной среде, увеличивается цензурный гнет и прочее. Но, несмотря на принятые меры, революционная "зараза" все глубже проникает в армию. В том же году генерал-адъютант Бенкендорф представил Александру "Записку о тайных обществах в России". Высказывая уверенность, что дворянство по одной уже привязанности к личным своим выгодам не станет поддерживать какой-либо переворот, он, однако, предполагал, что руководители движения могут искать опоры к войсках, особенно в гвардии. Но едва ли в этом отношении оставались сомнения и у самой власти. Было ясно, что зараженную революционным духом армию можно лечить только радикальными средствами. Однако такие средства придумать было трудно, поэтому все усилия правительства с этого времени сосредоточены на скорейшей и полной замене армии новой силой - военными поселениями. В них заключается главнейший интерес Александра и им отданы все его заботы. Он входит во все мелочи их внутреннего устройства, обращая особое внимание на подбор командного состава. Все годы, вплоть до самой смерти, он торопится с их устройством, стараясь как можно скорее развить их в мощную систему. Уже в январе 1822 года он пишет главному начальнику военных поселений Аракчееву: "Пришли мне общую карту предполагаемого поселения всей армии". Вместе с тем его усиленные заботы заключаются также в том, чтобы изолировать военные поселения от опасных внешних влияний. Во всяком проявлении недовольства или противодействии солдат-крестьян в военных поселениях он усматривает "петербургскую работу". По поводу противодействии крестьян к переводу их в военные поселяне во вновь организуемых Старорусских поселениях он пишет Аракчееву: "Я полагаю, что необходимо петербургская работа кроется около наших поселений и что на настоящий след мы еще не напали".

Очень любопытно и показательно, до каких мелочей сыска мог доходить русский император в стремлении оградить от революционного влияния свое детище. 4 марта 1824 года он пишет Аракчееву: "Обращая бдительное внимание на все, что относится до наших военных поселений, глаза мои ныне прилежно просматривают записки о проезжающих. Все выезжающие в Старую Руссу делаются мне замечательны. 2 марта отправились в Старую Руссу отставной генерал-майор Веригин, 47-го Егерского полка полковник Аклечеев, служащий в департаменте государственных имуществ форшмейстер 14-го класса Рейнгартен для описи лесов, инженерного корпуса штабс-капитан Кроль. Может быть они поехали и по своим делам, но в нынешнем веке осторожность небесполезна. Если сей Веригин есть тот самый, которого я знаю, т. е. брат Плещеевой и Даноуровой, то в нем веры большой не имею, человек весьма надменный. Но он в вечернем вчерашнем рапорте показан уже воротившимся из Старой Руссы, что довольно странно и время коротко было - что кажется ему нельзя было успеть и туда доехать, то воротился ли он с дороги или какая другая причина произвела сию странность, - остается загадкою. Полковник Аклечеев довольно заметен. Он служил в гвардейском Финляндском полку и перешел в гвардейский Волынский, в Варшаву. Там за содействие с другими офицерами в некоторый неуважительности к начальству своему братом был отставлен и шатался здесь но Петербургу. Полицией он был замечен между либералистами во время происшествий Семеновских в 1820 году. После просился в службу и по общему совещанию с братом написал в его Литовский корпус. Ныне здесь в отпуску. Может он помещик того уезда, но от него станется, что он из любопытства поехал в Старую Руссу посмотреть, что там будет. Об инженерном ничего не знаю, об форшмейстере нужно узнать, по твоему ли требованию или губернаторскому прислан он описывать леса в теперешнюю пору или по распоряжению министерства финансов, что довольно странно будет. Вообще прикажи Морковникову и военному начальству обратить бдительное и обдуманное внимание на приезжающих из Петербурга в ваш край".

В таких условиях зародились и развивались в систему военные поселения, прочным звеном войдя в политику самодержавия и представляя попытку создать новую опору против враждебных стихий. Но прежде, чем их идея получила впоследствии в известной форме свое воплощение, был пройден длинный путь исканий, к рассмотрению которых мы и обратимся в следующей главе.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ИСКАНИЕ ФОРМЫ

Образование военных поселений имело различные цели оборону границ, облегчение содержания войск, заселение плодоносных, но мало населенных местностей и т. д. Характерным признаком военных поселений, в отличие от других, являлось сосредоточение на незначительном участке большого количества войск и продовольствование их собственным трудом.

Расположить, в мирное время войска на стоянках по окраинам государства, где они могли бы жить на средства края, занимаясь хлебопашеством, сохранять военную организацию и военные традиции при помощи постоянных упражнений военным делом в борьбе с враждебными соседями, - эта мысль не была новой и в русской военной организации. Чтобы судить о том, насколько русские цари и императоры, по разным мотивам, были заинтересованы в создании такой особой военной организации, следует хотя бы бегло проследить историю и характерные особенности ее устройства. Как своеобразная организация войск, подчиненных центральной власти, первые военные поселения возникли на окраинах в XVIII веке, когда, по географическому положению тогдашних русских границ на юге и юго-востоке, под верженных частым набегам кочевых народностей, полевые войска оказались недостаточными для постоянной защиты этих границ на таком огромном протяжении. Для этого нужны были особые меры, предпринятые и отчасти выполненные Петром I. Они заключались в устройстве по границам укрепленных линий и в поселении при них значительной массы жителей полувоенного устройства, которые могли бы постоянно отражать покушения неприятеля и охранять всю границу. С этой целью устраивалась на востоке укрепленная линия между Паншиным и Царицыным, называвшаяся Царицынскою, а на юге заселялась ландмилицкими полками украинская граница.

В 1720 году было сделано распоряжение об окончании Царицынской линии и достройке находившихся на ней крепостей. Через три года из существовавшего на Украине особого сословия однодворцев, образованного из служилых людей разных служб: драгун, солдат, рейтаров и т. п., с давних лет поселенных на поместных землях и по наряду исполняющих пешую и конную службу, для защиты от неприятеля пограничных мест, были выделены 10 полков ландмилиции. Но устройство и поселение на укрепленных линиях этих полков началось позднее, с 1731 года. К 1731 году пограничная линия состояла из двух частей: Царицынской, примыкавшей к Дону, и Украинской, начинавшейся там, где оканчивалась первая, и примыкавшей к Днепру. К этому времени на Царицынской линии были поселены четыре ландмилицкие полка, называвшиеся Закамскими, три пехотных и один конный. В 1733 году сделано было распоряжение о поселении 1.057 семейств донских казаков по Волге между Царицыном и Камышином. На первоначальное обзаведение им было назначено пособие: на каждое семейство деньгами по 12 рублей и хлебом: муки по 6 четвертей, крупы по 3 четверти и овса по 3 четверти, всего на сумму 22.315 рублей. Сверх того, по водворении и при исправлении казачьей службы на линии, они должны были постоянно получать жалованье и провиант на значительную по тому времени сумму - 11.996 рублей.

Украинская линия между Доном и Днепром должна была занимать огромное протяжение около 800 верст и состоять из небольших крепостей, расположенных на расстоянии 10 и более верст одна от другой и соединенных валом). Всем делом управлял тогдашний директор фортификаций граф Миних. Работа по устройству линии производилась нарядом жителей из соседних губерний и украинских казаков. В 1731 году одних казаков на работе было 7.000 человек; в добавление к ним в том же году предписано выслать еще 3.000 человек. В то же время на эту работу из помещичьих крестьян было выслано 10.000 человек. Работа была тяжкая. Сооружение Украинской линии долго сохранялось в памяти народа как неволя - хуже турецкой. Бросая хозяйство, порывая связи с родными, толпами уходили работники к неприятелю или годами скрывались, числясь в бегах. Правительство хорошо было осведомлено об украинской каторге. Из указа 12 мая 1732 года видно, что полковники слободской, ахтырский и харьковский, а также разные помещики и приказчики представляли: "что рабочих на линию в том числе, какое высылалось в 1731 году, прислать невозможно, потому что многие черкесы, казаки, подмощики и подданства их, для избежания Наряда на линию, разбегались врозь и к неприятелю явно и тайно идут вдруг по 50 человек и более, и удержать их от того было невозможное. По мере того, как подвигалась работа на Украинской линии, на ней расселялись ландмилицкие полки, которых в 1723 году было 10, регулярных - 4 и иррегулярных - 6, но еще тогда не расселенных. Число их в 1731 году увеличивалось еще 10 полками, всего их было 20, в том числе конных 16 и пеших 4. Вместе с тем украинские однодворцы были переименованы в 1724 году в государственные крестьяне, были возвращены старинные права и обязанности служимых людей, исправляющих службу за поместные оклады. В новом виде поместные оклады составляли участки земли, отведенные каждому однодворцу на указанном месте, я служба за эти участки состояла в защите границ. На таком положении было предпринято в 1731 году поселение всех 20 ландмилицких полков на Украинской линии, по мере ее сооружения. Ландмилицкие полки поселялись на линии преимущественно при крепостях слободами. К поступающим первоначально в ландмилицкие полки переводились их жены и дети. Впоследствии эти полки укомплектовывались из собственного состава, т. е. из семейств поселяемых. Замечательно одно учреждение, заимствованное у шведов, которые хотели ввести при устройстве поселенных полков, - это присоединение к семействам поселян помощников из их родственников или чужих, сначала по собственному выбору, а если не хотели, то поневоле, по распоряжению начальства Дома они должны были хозяйничать вместе и чередоваться в исправлении службы; в случае выступления полков в поход оставаться охранять линию, так что этим средством силы украинского корпуса удваивались. Но это учреждение не было приведено в исполнение и сами проекты поселения даже 20 полков выполнены только вполовину, потому что в продолжение 10 лет действительно поселено было на линии только 9 полков и у тех хозяйство устраивалось худо, поэтому на посев и уборку хлеба высылалось ежегодно от однодворцев значительное число работников под названием помощников.

Из позднейших сведений 1742 года видно, что с 1733 по 1742 год было выслано таким образом 120.700 человек с лошадьми. На провиант им и на жалованье издержано казной 605.686 рублей, а считая материалы, взятые из домов, упалых лошадей и возможный заработок на месте каждого работника в продолжение 6 летних месяцев, по 3 руб. в месяц, - весь убыток, принесенный этой мерою казне и вы сланным людям за 9 лет, оценивали в 2.173.680 рублей, а исключивши цену хлеба, приобретенного от работы высланных на линию людей на 212.701 рубль, действительная потеря простиралась до 1.960.978 рублей. Кроме ландмилиции был еще другой род войск из иноплеменных выходцев, которые водворялись на землях Украины на правах военных поселян. В 1723 году дана была грамота сербскому майору Албанезу, которою возлагалось на него поручение призвать сербов на русскую службу в гусарах. Стали образовываться гусарские команды и из других народностей: из венгерцев, молдаван, валахов и грузин. С 1725 по 1741 год, число гусар увеличилось до 6.000. Из них сформировано было пять десятиротных гусарских полков: сербский, грузинский, молдаванский, венгерский и валахский. Через 10 лет после устройства первых выходцев и образования из них гусарских полков началось второе переселение на те же места сербов и других выходцев из австрийских владений через посредство сербского полковника Хорвата.

В 1751 году предполагалось сформировать четыре полка: дна гусарских и два пандурских по 4.000 человек в каждом полку, заселить их с семействами в заднепровских местах. Поселения должны были устраиваться ротами; расстояние между ними полагаюсь в гусарских полках по 8, а в пандурских - по 6 верст. В степи гусарская рота должна была занять протяжение 30, а пандурская 25 верст. Им отводились угодья и назначено было денежное жалованье. Все остальное, как амуниция и оружие, поселенцы должны были иметь собственное. Все это однако, очень дорого стоило, и при Елизавете поселенцы 9-ти ландмилицких полков были оставлены на своих местах, а 11-ти распущены по домам, но с тем, чтобы при первом призыве на службу они могли тотчас сформироваться в полки. Украинские ландмилицкие поселения со времени последнего их переустройства в 1741 году оставались в таком положении до 1763 года. В 1764 году они были отделены от поселения и размещались на постоянных квартирах в украинских городах. Таким же образом отделены от поселений закамские, оренбургские и шесть ландмилицких полков, которые также причислены к полевым войскам с обязанностью исправлять поочередно разъездную службу на линиях Царицынской и Оренбургской. Принадлежавшие поселянам ландмилицких полков земли, слободы, мельницы, кабаки и т. д. поступили в заведывание губернских канцелярий, и доходы с них обращались на содержание отделенных от поселений полков. Наконец, в 1769 году самое название ландмилиционера уничтожено; конные полки этого войска переименованы в драгунские, а пешие в полевые пехотные.

Как понимали дело военного поселения в 1763 году, видно из доклада военной комиссии о представленном тайным советником Соймоновым о проекте учреждения по южным границам Сибири поселенного войска на положении ландмилиции. В докладе сказано: "Государственная польза требует, чтобы люди, употребляемые земледелию, совсем отделены были от военных людей, потому что первые научены будут ремеслу солдат, которые только в мирное время в знание приводятся, то совсем от земледелия отлучены будут, а если солдат будет определен к земле, то без знания своего ремесла останется и в случае нужды будет к обороне неспособным, так что ни от тех, ни от других государство пользы иметь не может". Проект вследствие этого мнения был отвергнут. Хотя мнение правительства о пользе военного поселения вообще было в то время неблагоприятно для этого учреждения, однако прежние поселения поддерживались, особенно гусарские в Новой Сербии. В 1764 году составлен был генералом Мельгуновым проект о преобразовании Новосербского поселения. На это поселение было уже истрачено 700.000 рублей казенных денег, но нельзя было ожидать, чтобы это учреждение когда-либо могло содержать себя из собственных средств и приносить государству пользу. Однако, чтобы не потерять безвозвратно издержанных сумм, признано нужным содержать Новосербское поселение; образовавшаяся из него губерния названа Новороссийскою. Кроме двух гусарских полков в этом году устроено поселение 3-х полков, названных пикинерными (уланскими).

В 1764 году комиссия также рассмотрела проект нового устройства Украинской линии. Нашли, что прежняя линия была слишком растянута (на 385 верст), что за нею образовались новые заселения, что земля к поселению неудобна, нет леса и мало воды. Назначено было учредить новую линию, но не из сплошного вала, как прежние, а из цепи крепостей, перемешанных с редутами. Образовалась новая провинция под названием Екатерининской. Она присоединена к Новороссийской губернии. В эту провинцию вошли прежние поселения двух гусарских полков и вся она была разделена на 140 округов по 20.000 десятин каждый. Рассчитывали, что вместе с Екатерининской провинцией в Новороссийской губернии около 1768 года должно было находиться до 25 тысяч человек поселенных войск. Но эти предположения впоследствии сильно изменились Южные русские границы, к стороне Турции и Крыма отодвинулись и прежние пограничные поселения остались внутри страны. С другой стороны, с уничтожением Запорожского казачьего войска, часть границы осталась без защиты. Требовалось также по положению новых границ привести в одну связь поселения Новороссийские и Азовские. В обеих этих губерниях около 1775 года было поселено, как выше упомянуто, 4 гусарские и 4 пикинерные полка. По новому учреждению 1776 года к этим поселениям, по проекту князя Потемкина, присоединены части и остатки разных других конных полков и из прежних запорожцев - 2 полевых; таким образом, сформировано 9 гусарских и 6 пикинерных поселенных полков. Таково начало, развития и упадок военных поселений в России в XVIII веке. Основным стимулом воплощения этой идеи в жизнь всегда служило сокращение издержек на содержание войск, удобнейшее для государства постойное их размещение и охранение пограничных областей от вторжения неприятеля. Но конечным результатом всех попыток устройства военных поселений на пограничных линиях явилось только заселение части Новороссийских степей, а защита границ, отодвинутых далеко за пределы поселений, оказалась ненужной. Кроме того, переселение выходцев и их устройство стоили казне значительных сумм, не вознагражденных пользою от этого предприятия. Не последовало от этой меры и материального благополучия самих военных поселенцев. Результаты длительного опыта оказались отрицательными во всех отношениях.

Лучшим употреблением военного поселения во времена Екатерины II оказалось отделение от них регулярных полков (кавалерийских) на полное содержание казны. Самые же поселения переданы были в гражданское ведомство. Но, несмотря на полученные от устройства военных поселений отрицательные результаты, идея эта упорно застряла в головах русских царей. Павел I, будучи еще великим князем, в 1773 году указывает в "Рассуждении о государстве" на необходимость завести нечто вроде военных поселений, чтобы уменьшить надобность в постоянном государственном войске. Все свое короткое царствование он упорно собирает сведения о прообразах военных поселений в России. В бумагах департамента военных поселений имеется объемистый сборник таких сведений. Начиная с Петровских времен, в этот сборник входят данные об устройстве военных поселений в России. Но интерес Павла I к этому учреждению никак не был реализован. Зато в последующее царствование, в добавление к известным Александру I образцам, поступила целая серия проектов реорганизации армии на началах поселения. Необходимость реорганизации армии, главным образом с целью уменьшения на нее издержек, остро ощущалась лицами даже не принадлежавшими к военному миру.

Первый по времени проект поселения (в 1804 году) принадлежит генерал-майору Русанову. По этому проекту предполагалось разделить инвалидов на 3 категории:

1) Совершенно неспособных по увечьям или слабости здоровья к службе ни военной, ни земледельческой;

2) Способных продолжать инвалидную службу (при госпиталях, тюрьмах, в конвойных команд и т. д.;

3) Сохранивших еще достаточно сил и желания для земледельческих занятий.

Предполагалось для начала организовать в разных губерниях новые инвалидные команды в добавление к существующим, наделить каждую инвалидную семью землею в размере 20-30 десятин и свести их в селения по 20 семейств (назначив 53 десятины на нужды общинного управления и 44 десятины на церковные причитания. Этих поселенцев полагалось снабдить от казны домами, рабочим скотом и земледельческими орудиями, и первое время обзаведения хозяйством прокормить за счет казны. Хотя этот проект и появился во времена усиленного либеральничания императора Александра, он не мог быть принят правительством: дело шло чуть ли не о филантропии и, кроме того, проект не разрешал основной для того времени задачи правительства: уменьшения издержек казны на армию. В 1808 году тайным советником Обрезковым был представлен Александру I другой проект. Этот проект и не имеет целью собственно устройство военных поселений, а трактует об уменьшении срока службы нижним чинам, но автор пытается в нем разрешить проблему сохранения мощи армии и даже ее увеличения при уменьшении издержек казны на ее содержание, и если не полного уничтожения, то облегчения тяжести рекрутских наборов для населения.

Автор приводит свою ужасную статистику смертности в армии вследствие нравственной и физической тяжести рекрутских наборов и долголетней солдатской службы ("в шесть лет армия возобновляется смертью и отставкою"), и предлагает принимать рекрут только на 7 лет службы, а затем помещичьих крестьян возвращать помещикам, а казенных - в свои жилища. Эту семилетнюю службу солдата после известного срока (2-3 года) пребывания его дома и занятий крестьянским хозяйством повторять два или три раза. В течение этого срока пребывания солдата на военной службе нельзя, по словам автора, отвыкнуть от земледелия, как нельзя забыть и обязанности военной службы за 2-3 года пребывания его дома. Таким образом, тяжесть военной службы и тоска по земле и своему хозяйству не будут убивать солдата и, вместе с тем, польза государству будет двоякая: армия останется бодрой и мощной и труд солдата-крестьянина за срок его отпуска будет полезен как его семье и хозяйству, не давая последнему разрушаться, так, в конечном счете, и государству. Проект Обрезкова также не имел практического применения. В 1810 году на рассмотрение императора Александра поступил проект графа Мордвинова. Цель проекта Мордвинова - желание найти способ удешевления содержания сильно разросшейся армии обращением в мирное время части ее в земледельческое военное сословие. Но представление этого проекта совпало с собственными исканиями императора нужной формы устройства военного поселения, разрешающей усложнившиеся к тому времени социально-политические и экономические цели правительства. Старые образцы XVIII века не годились. Если прежняя форма военных поселений соответствовала главной своей цели - защите границ, то теперь надобности в этом не было. По многим причинам не могли удовлетворить императора Александра и вновь представляемые проекты устройства поселений. Собственные искания его в том же году привели к опыту устройства военного поселения в Могилевской губернии. Насколько можно судить по крайне неполным данным (писаного проекта не сохранилось), сущность проекта сводилась к тому, чтобы на казенных землях поселить батальон регулярной армии с тем, чтобы солдаты его, по обзаведению крестьянским хозяйством, взяли сначала на постойное, а затем и на полное свое содержание два других действующих батальона полка. Таким образом на поселении должен был быть устроен целый полк.

Главное руководство по поселению батальона было поручено императором Александром графу Аракчееву, а приведение в исполнение проекта поселения генерал-майору Лаврову. В июне 1810 года генерал Лавров, по прибытии в Слоним, занялся исследованием местности для наивыгоднейшего расположения военного поселения. Большая часть земель Могилевской губернии была в помещичьем владении и лишь в Климовецком повете в старостве Бобылецком найден был участок земли, отданный особым договором в пользование крестьян на три года. Договор был уничтожен и население этой волости было назначено к переселению в Новороссийский край, а земля предоставлена к поселению батальона пехотного Елецкого полка.

Вопрос о переселении держался в секрете об наиболее заинтересованных им - самих крестьян. О предстоящем переселении было объявлено крестьянам только за два месяца до начала переселения (в феврале 1812 г.), - в то время, когда многие из них, по донесению генерала Лаврова, еще обстраивались новыми домами. Свое имущество крестьянам пришлось продать крайне спешно, и последствием этого переселения (выселялось около 4.000 человек) оказалось полное разорение.

Николай Павлович в своем военном журнале, составленном во время поездки по России, пишет: "Главное же худо есть то, что жившие тут крестьяне при переводе их в Крым так худо содержались, что половина их пропала, не дойдя до назначения ".

В августе 1810 года по чертежам графа Аракчеева приступлено было к постройке офицерского и полуротных поселков, так как хаты крестьян и их расположение не годились для поселения.

В распоряжение генерала Лаврова были отпущены для строительства лесные угодья и достаточные средства для обзаведения солдат батальона крестьянским хозяйством: на лошадей, коров, упряжь, земледельческие орудия и т. д. По плану предполагалось разделить поселение полка на полуротные участки по расчету 10 десятин на семью, всего на полуроту 900 десятин. Так как поселенные солдаты батальона (хозяева-поселяне) должны быть, по тому же плану поселения, женатые, то возникла переписка по водворению на поселение с мест жительства их жен и детей. Но истинная цель скрывалась и от солдат. Аракчеев не был вполне спокоен, как будет принято его "облагодетельствование" солдатами и потребовал на этот счет мнение генерала Лаврова. Лавров писал ему, что утвердительно сказать об этом он не может, так как дело поселения хранилось "в великой тайне", но надеялся, что когда солдаты поймут, что это мероприятие даст им благосостояние, то примут его с благодарностью.

Опыт поселения батальона в Могилевской губернии однако, не дал никаких видимых результатов, так как уже в конце февраля 1812 года оба действующие батальона Елецкого полка получили приказ выступить в Пружаны для присоединения к действующей армии, а в июне присоединился к армии и поселенный батальон. Война с Францией на четыре года прекратила всякие попытки поселения войск, но мысль об этом не оставляла Александра и во время заграничного похода. Прямым указанием на то служат слова, манифеста 30 августа 1814 года, последовавшего по случаю окончания войны: "Тако-ж надеемся, что продолжение мира и тишины подаст нам способ не только содержание воинов привесть в лучшее и обильнейшее прежнего, но даже дать им оседлость и присоединить к ним их семейства".

И действительно, в 1816 году попытки поселения войск возобновились. Но прежде чем перейти к рассмотрению этих попыток необходимо решить крайне любопытный вопрос: где же, наконец, была найдена та форма военных поселений, которая, видимо, совершенно удовлетворила императора Александра и впоследствии послужила образцом для русских военных поселений. Историки по-разному решали этот вопрос.

А. Н. Петров, автор статьи "Устройство и управление военных поселений в России", утверждает, что образцом для русских военных поселений послужила прусская ландверная система Шангорста. Это утверждение Петрова неверно. Выше мы видели, что для того, чтобы "слить вместе мирные занятия хлебопашца с обязанностями солдата", Александру I вовсе не надо было обращаться, к примеру Пруссии. Идея была не нова. Были отечественные образцы, о которых Александр I был прекрасно осведомлен, которые за столетие до прусского примера имели в основе ту же идею. Вместе с тем очень легко убедиться, что сама по себе ландверная система генерала Шангорста ничего общего с устройством русских военных поселении не имеет.

Солдат прусской службы, отслужив три года действительной службы, по отставке считается военнообязанным еще 12 лет. Но эти 12 лет он вовсе не считается казенным человеком, - занимается, как и всякий крестьянин, своим хозяйством, и эти его занятия никакого отношения к армии не имеют. В военных поселениях поселянин находится на военной службе пожизненно, зачисляясь в кантонисты с восьмилетнего возраста и получая отставку только по инвалидности; хозяйственные же занятия его имеют прямое отношение к армии: каждый военный поселянин содержит двух солдат, а все вместе - всю армию. С точки зрения комплектования армии прусский пример также ни в какой мере не мог служить образцом. В Пруссии через три года изменялся весь состав армии набором новых 40.000 рекрут на действительную службу. В России тот же военный поселянин, освободив казну от хлопот по содержанию армии, освобождал ее и от хлопот по укомплектованию ее, комплектуя ее из "себя", т. е отдавая своих детей с восьмилетнего возраста в кантонисты, а затем в солдаты, и освобождая остальное население России от рекрутских наборов.

Пруссия принуждена была прибегнуть к ландверной системе, чтобы, будучи вынужденной Тильзитским трактатом "ограничить армию только 40.000 чел., нелегально увеличить свою военную мощь. В этом и состоит ее суть. Экономические же соображения (содержание большой армии) не играли здесь никакой роли, так как большой-то армии и не было и содержать таковую Пруссия не могла по трактату. Императору Александру для увеличения военной мощи России вовсе не нужно было прибегать к ландверной системе - никаких ограничений количественного состава для русской армии не существовало; экономические же соображения здесь, наоборот, играли значительную роль. Наконец, сама по себе организация русских военных поселений с хозяйственной, бытовой, военной и политической стороны ни одной общей или даже сходной черты с прусской ландверной системой не имеет. Другой историк, Шильдер, также ошибочно считает, что Александр I, познакомившись в 1810 г. с книгой Сервана "Sur les forces frortieres cies etats, предложил графу Аракчееву воспользоваться высказанными в ней мыслями и замечаниями к ним самого царя для организации военных поселений в Могилевской губернии. Мы уже знаем, что сама идея военных поселений была известна императору Александру гораздо раньше прочтения им статьи генерала Сервана. - это во-первых. Во-вторых, устройство военных поселений в 1816 году, развившихся затем в систему, произошло на началах отличных от тех, на которых был поселен батальон Елецкого полка в 1810 г. Таким образом оба историка ошибаются: ни ландверная система Шангорста, ни система устройства поселения Елецкого полка, якобы основанная на положениях статьи Сервана, не служили образцами для просуществовавших впоследствии десятки лет русских военных поселений Это видно из того, что если бы император Александр был удовлетворен данными образцами, то дальнейшие искания нужной формы не продолжались бы. А между тем эти искания упорно продолжались и привели наконец к тому, что нужная форма была найдена. Во время пребывания за границей в 1813 - 14 гг. Александр I обратил особенное внимание на австрийскую линию поселения на турецкой границе и интересовался подробностями ее устройства. Это старинное учреждение действительно приносило большую пользу своему государству надежной защитой границы и поставкой на службу хороших воинов. Поселение, образованное первоначально дли этой цели на пустопорожних землях, извлекало из них собственным трудом свое содержание и не стоило казне ничего. Именно, как выше изложено, на этом основании пытались и у нас завести пограничные поселения сербов и других выходцев. Во время Венского конгресса Александр I сделал попытку поближе познакомиться с организацией австрийских военных поселений, но австрийский фельдмаршал князь Шварценберг решительно воспротивился этому и запретил давать какие-либо сведения о них русским офицерам. Но через два года эта попытка возобновилась и более удачно. То, что не удалось сделать военным людям, хотя и с трудом, сделали дипломаты. В бумагах департамента военных поселений нам удалось разыскать прямое указание на то, что именно австрийские военные поселения на турецкой границе послужили образцом нового, введенного впоследствии в систему, устройства русских военных поселений.

Указание это - записка "О поселениях австрийских по границе турецкой", представленная в управление главного штаба очевидно агентом русской дипломатической миссии в Вене. Записка написана на французском языке, делится на 12 глав и содержит в себе главные черты устройства австрийских военных поселений. Записка переведена на русский язык очевидно для Аракчеева и датирована 2 ноября 1816 года - временем, когда на ее основаниях разрабатывался Аракчеевым знаменитый "проект устройства военных поселений". Автор записки (фамилия его неизвестна) пишет, что в ней помещено им "все, что только могло быть собрано касательно нынешнего состояния австрийских войск, поселенных на границах для охранения оных и для обрабатывания земли". Но сведения, представляемые им, не полны, "особенно о хозяйственной части, которая без сомнения более всех прочих заслуживает наше внимание". Не полны они потому, пишет автор записки, что "в самой Вене очень мало людей имеют точные сведения о сем предмете, а чиновники военного совета, занимающиеся оным, думают, что обязанности их не позволяют доставлять на сей счет подробных описаний". Но так как "предмет признается достойным исследования", то, по мнению автора записки, сложный вопрос получения подробных сведений может быть легко разрешен, если на то будут даны русским правительством кому-либо полномочия.

Сопоставляя данную записку с аракчеевским проектом устройства военных поселений, легко убедиться, что все основные черты устройства австрийских поселений вошли в аракчеевский проект.

1. Цель устройства австрийских поселений это: "составление немногочисленного войска, постоянно существующего, коего большая часть готова выступить во время войны и охраняет границы во время мира, не стоя казне ни малейшей издержки, и обучается военным движениям".

Вот первое основное положение, вошедшее в аракчеевский проект. Любопытно, что даже пункт об охране границы, который Александр I при устройстве русских военных поселений не имел в виду, официально пошел в аракчеевский проект.

Но Александра интересовали не столько цели учреждения австрийских военных поселений (цели у него были свои, хотя они во многом и совпадали с австрийскими), сколько внутреннее устройство поселений и их хозяйственная сторона. Продолжаем сопоставление:

2. "Все сие войско и даже неслужащие люди (в аракчеевском проекте: хозяева-поселяне) исправно обучаются в определенные дни каждой недели; прочее же время употреблено на земледелие и воинская - служба по возможности приведена в согласие с работой земледельческой". Это положение, касающееся внутреннего устройства поселений и быта военных поселян, без всяких ограничений вошло в аракчеевский проект и разработано в нем со свойственной ему мелочной регламентацией.

3. Земли, принадлежащие жителям сих округов, остаются во владении семейства, доколе существует в оном хоть одно лицо, с условием исправлять воинскую службу внутри и вне государства; земля же есть собственность казны. - Русские военные поселяне на опыте убедились, что земля, которую они первое время при переходе в военные поселяне продолжали считать своей собственностью, согласно аракчеевского проекта переходила в собственность казны или постороннего лица, как только в семействе поселянина не оказывалось никого из мужчин, способных нести военную службу.

4. "В мирное время солдат кормится и содержится хозяином, пользующимся землею". - На содержании, хозяина-поселянина в русских военных поселениях находились два солдата-постояльца.

5. "Имения принадлежат семейству солдата по смерти его, и дочери получают оные в наследство с обязанностью доставлять и содержать солдат. Если же владелец умирает, не оставляя наследников, тогда земля и имение поступают в казну, которая уже распоряжается оными". - Обязанность "доставлять" солдат в русских военных поселениях понималась так, что дочь поселянина, не имеющего сыновей, должна выйти замуж за постояльца-солдата.

6. "Офицеры не имеют земли. Они получают жалованье, как полевые офицеры, и пользуются только временно домом и небольшим садом". - Так же в Аракчеевском проекте. Кроме того, чтобы приохотить офицеров к службе в военных поселениях, Аракчеев выхлопотал им полуторное жалованье.

7. "Так как образ правления сих людей вселяет в них воинский дух с самого детства, то каждый старец, и каждый юноша одинаково готовы управлять ружьем, из чего заключить должно, что сей народ, доставляет более рекрут нежели всякая другая область государства". Комплектование армии с узко-территориальной полосы, с избавлением от рекрутчины всего остального населения, было одной из основных целей русского правительства при учреждении военных поселений.

8. "Владетели имений и все жители округов избавляются от обыкновенных податей". Так же основное положение, вошедшее в аракчеевский проект.

Таким образом мы видим, что и по времени создания аракчеевского проекта и начала устройства по новой системе русских военных поселений, и по основным чертам этого устройства австрийские военные поселения на турецкой границе послужили образцом для русских.

Форма была найдена. Иностранцы, впрочем, и не сомневались, что именно эта форма явилась образцом. Пидоль фон-Квинтенбах, сравнивая австрийские военные поселения с русскими, приводит на этот счет мнение маршала Мармона: "В обеих странах войска прикреплены к одной области, пополняются из ее населения и частично содержат сами себя. Это поселение управляется офицерами no-военному, в определенных формах, в которых взвешены все интересы". Различие же он видит в том, что главная цель австрийских военных поселений - защита границ, тогда как русские военные поселения (на практике) не преследуют этой цели. "Император Александр, прельщенный видом пограничных поселений Австрии и пораженный успехами цивилизации и экономии, которые дала эта организация, - пишет сам герцог Рагузский, - возымел мысль устроить подобное в своей стране". В своем обстоятельном труде Танский пишет: "Идея русских поселений несомненно взята из Австрии... сходство полное..., но велика разница в целях". Применительно к специфическим русским условиям режима чрезвычайно подробно разработал Аракчеев на данных основаниях свой проект устройства военных поселений. Проект состоял из 549 параграфов. В нем не только были предусмотрены все служебные обязанности самого военного поселянина, но также обязанности всех членов его семьи; мало того, в дальнейшем, в течение нескольких лет, к основному проекту добавлялись все новые и новые своды правил внутреннего распорядка жизни с военных поселениях. Из этого проекта можно заключить, что введение военных поселений имело целью внести в русскую военную организации" следующие изменения:

Существованию рекрутской повинности в мирное время предстояло совершенное прекращение; в военное же время считался возможным возврат к ней. Временно, пока прививается система ввода военных поселений, рекрутская повинность существует, находясь к ним по своей величине в обратно пропорциональном отношении: пока их мало - она сильнее, они развиваются - она ослабевает, и когда они включат в себя военные силы государства - рекрутская повинность в мирное время уничтожится. Введение строго территориальной системы комплектования освобождает все находящееся вне округов военных, поселений население в мирное время от воинской повинности, а лицам, несущим военную службу, даст возможность не покидать из-за нее родины. Посредством дарования солдатам оседлости проводилась идея улучшить быт их и дать им материальное обеспечение в старости.

От введения военных поселений рассчитывали сократить издержки казны на содержание войск. Разумеется, в основных положениях проекта не были указаны тайные добавочные цели императора Александра, связанные с устройством поселений. Но необходимо сказать, что даже официальная версия проекта предназначалась пока что лишь для ознакомления с ней весьма ограниченного числа людей, от всего же остального населения России на долгое время был скрыт не только проект, но и устройство самих военных поселений, так как в начале устройство их на берегах Волхова мотивировалось недостатком казарм для войск в Петербурге. Но и в официальной редакции проекта вопрос был сугубо серьезен, - дело шло о реорганизации армии и хотя вопрос этот был уже единолично решен Александром Павловичем утвердительно, было интересно выслушать мнение знатоков военного дела об этом предмете, поэтому составленный Аракчеевым на указанных основаниях "проект устройства военных поселений" 4 апреля 1817 года; поступил на заключение фельдмаршала Барклая-де-Толли. С совершенно несвойственной ему горячностью, в резком тоне, рискуя навлечь на себя немилость царя и всесильного тогда Аракчеева, выступил фельдмаршал против основных положений проекта. Но, видимо не вполне надеясь переубедить Александра единолично, он прибегает к помощи начальника штаба 1-й армии генерал-лейтенанта Дибича, зная, "что Дибич пользуется особым уважением царя, как ученый генерал. Оба генерала, детально разобрав проект и придя к совершенно одинаковым выводам, представили по обширной записке на имя царя. Это был первый отпор со стороны высших чинов армии идее учреждения военных поселений.

Доказательства непригодности военных поселений вообще, а в русских условиях в особенности, в записке Барклая-де-Толли тем более интересны, что через сорок лет опыта оправдались полностью на деле. Генерал оказался пророком.

Остановимся вкратце на этих доказательствах. Критикуемый им проект имел три основных положения:

1. Дать воинам свою оседлость, водворить в них душевное спокойствие на счет того времени, когда лета и силы не позволят нести службы, и улучшить их быт или состояние.

2. Удовлетворить видам государственного хозяйства в уменьшении издержек на содержание войск.

3. Прикрыть западное пограничное пространство от неприятеля.

Любопытно, что Барклай-де-Толли вовсе не подвергает разбору 3-е положение проекта. Он ограничивается кратким указанием, что последняя война с Швецией дала лучший пример непригодности пограничных военных поселений для защиты государства. "Финляндцы мужественно дрались, - пишет фельдмаршал, - пока жилища их были у них в тылу, а как скоро их отринули от домов, то они нередко сами со всем вооружением к нам переходили". Для Барклая очевидно, что сам Александр Павлович, прекрасно зная особенности последней войны со Швецией, не на этом параграфе проекта основывает свои цели учреждения военных поселений. Действительно, впоследствии все военные поселения были устроены не на пограничных линиях, а внутри империи.

Все свое внимание Барклай уделяет первым двум основным положениям проекта. Анализируя содержание глав 3-й, 4-й, 5-й, 6-й и 7-й проекта: "о правах военных поселян-хозяев, о выгодах, им предоставляемых, о их обязанностях, занятиях и о пособиях, им назначенных", фельдмаршал доказывает, что хлебопашество, сельская промышленность и экономия только там могут иметь успех, "где земледельцу дана совершенная свобода действовать в своем хозяйстве, где он не подвержен никакому стеснению в распоряжении временем, как для земледельческих работ, так и других занятий и позволенных промыслов, где повинности, на него возложенные, не превышают сил и способов его, и где, наконец, есть полная уверенность, что оседлость и приобретенное временем и трудами имущество останутся непременно потомственным наследством не в ином, а в его роду и никакое самовластье не может лишить поселянина этих прав". По проекту же поселения, по прямому смыслу параграфов - 42, 43, 111, 112, военные поселяне "отнюдь не пользуются свободой ни в хозяйстве, ни в расположении временем для своих занятий и полевых работ, и приобретенное трудами имущество их не останется потомственным. Силою прав, предоставленных начальникам поселений, военные поселяне будут совершенно подвержены самовластию, так как от полкового и батальонного командиров, часто малосведущих в сельском хозяйстве или больше занимающихся фронтовой службой, зависит оторвать поселян в самое благоприятное и удобное для полевых работ время, "которого даже минутами свободный крестьянин дорожит". "Ученье кончится, - рассуждает Барклай, - но погода переменится, и хлеб или: сено, не собранные, сгниют в полях". Предвидя возражение, что помещичьи крестьяне работают для своих господ в такое же время, Барклай находит вполне резонный ответ: "помещичий крестьянин, - говорит он, - есть собственность помещика, и следовательно, как бы господин дурен ни был, то ежели не сожаление о крестьянине, то своя личная корысть принудит его располагать временем так, чтобы было удобно и для себя и для крестьянина, так как нищета крестьянина есть и разорение помещика". Хозяйственные заботы и бедность военных поселян будут мало касаться военного начальства, не заинтересованного материально в поднятии их хозяйства. Не будут защищены военные поселяне и от произвола, так как проект военных поселений дает право по усмотрению начальства "за неспособность" лишать военного поселянина хозяйства, тем самым уничтожая "даже и мечтательное утешение военного поселянина на будущее его благосостояние". Неизбежные злоупотребления ничем неотвратимы, так как все управление будет сосредоточено в руках тех самых начальников, от которых "зло происходит".

И наконец, отнимается у военных поселян и надежда, что оседлость их неотъемлема, - они даже предупреждаются, что все то, что сегодня принадлежит им, раньше или позже легко может стать принадлежностью другого. Барклай предвидит, как будут удручены тяжкими повинностями по устройству военных поселений коренные жители - казенные крестьяне, - единственные из русских крестьян, пользующиеся некоторым правом свободы. Едва ли не превзойдут их силы и не изнурят их эти работы и ради весьма сомнительного будущего благосостояния. Трудно, кроме того, не впасть в нищету коренным жителям, на земле которых по проекту водворяется поселенный батальон в 1.000 человек, так как земли, принадлежащей крестьянам, едва только достаточно для собственного их пропитания. С водворением поселенного батальона к каждому военному поселянину-хозяину поступают на постой по два человека из действующих батальонов, следовательно, семейство военного поселянина, кроме его жены и детей, будет состоять из трех взрослых человек. Пока казна будет давать (по проекту - первое время) готовый провиант, голодать никто не будет, но когда "по видам государственных финансов" ожидается от военных поселян сокращение издержек на содержание войск, тогда поселяне непременно попадут в кабалу, так как стоимость содержания для военного поселянина кроме самого себя еще и двух постояльцев выразится, по расчету Барклая-де-Толли, в следующем: на три человека в год нужно 9 четвертей муки по 12 рублей за четверть и 6 четвериков 6 гарнцев круп.

По самой дешевой цене все будет стоить 120 рублей 65 копеек.

И если прибавить сюда стоимость одежды, которую военный поселянин обязан давать своим постояльцам на время работы, пропитание и одежду жены и детей, многочисленные повинности по содержанию домов офицеров, экзерциргаузов, цейхгаузов, сараев, конюшен и пр., а также снабжение всех жилых домов дровами, то он, вместо обещанного благоденствия, подпадет "отягощению в несколько крат большему и несноснейшему, чем самый бедный помещичий крестьянин". После этого спрашивается: может ли быть, как для коренного жителя, так и для достойного награды солдата "успокоением и наградою поступление в звание военного поселянина-хозяина"? По проекту учреждения военных поселений, солдаты двух действующих батальонов в свободное от фронтовых занятий время должны помогать военным поселянам-хозяевам в сельскохозяйственных и иных работах, за что и пользоваться от них приварком. Барклай-де-Толли сомневается в том, что солдаты действующих батальонов будут хорошими помощниками поселянам-хозяевам, - он предвидит между ними раздоры и несогласия.

Но главное, на что не однократно указывает в своей записке фельдмаршал, что его особенно волнует, - это то, что пламенный военный дух русского солдата, военное честолюбие, главные пружины большой машины российской армии, от такого положения вещей уничтожатся навсегда: хорошие солдаты превратятся в посредственных или дурных хлебопашцев, перестав в то же время быть хорошими солдатами. В будущем же, когда солдаты привыкнут покоряться необходимости и "обращать руки от ружья к сохе или серпу, - уничижительная флегма заставит их ненавидеть войну, подвергающую опасностям и отвлекающую от хозяйства", Уничтожится дух военного честолюбия и соревнования и в офицерах военных поселений, так как их хотят переделать из военных людей в сельские экономы.

Переходя ко второму основному положению проекта - сокращению издержек на содержание войск, - Барклай-де-Толли отрицает сколько-нибудь значительное сокращение государственных расходов, если положение военных поселян-хозяев останется "в направлении по проекту учреждения". Так как поселяне-хозяева не в силах вынести возлагаемых на них обязанностей, то действующие батальоны всегда останутся на казенном содержании. Кроме того, казна, впредь до ожидаемой пользы от военных поселений, должна будет отягощать себя издержками на содержание солдатских жен. Он допускает (здесь генерал впадает в ядовитую иронию), что лишь в самом лучшем случае, когда "непостижимыми судьбами" военные поселения были бы доведены, до самого благополучного и цветущего состояния, то и тогда можно было бы передать этим поселянам содержание лишь одного резервного батальона или, что все равно, самих себя, детей, жен, инвалидов и поддержание в поселении полковых зданий. Но если такую повинность и могли бы нести военные поселяне, то лишь содержание третьей части пехоты, некоторого количества инвалидов и кантонистов было бы сброшено со счетов государственных расходов на армию. Чтобы безошибочно судить о том, может ли быть какая-либо польза для государственных финансов от устройства военных поселений, надо сосчитать, во что обойдется иx устройство, прибавив к процентам этого капитала те подати которые были платимы коренными жителями ежегодно в казну, и, кроме того, рассмотреть, до какой степени возрастут земские повинности у свободных от поселения жителей в губернии и не уничтожатся ли от этого недоимки в казенных податях "в рассрочку распоряжений министра финансов".

Таким образом Барклай-де-Толли приходит к выводу, что устройства военных поселений, согласно с проектом их учреждения, нельзя ожидать ни успокоения воинов, ни улучшения их материального положения, ни сокращения государственных издержек на содержание войск, а наоборот, идо ждать упадка военного духа в солдатах и офицерах В изнурения коренных жителей от непосильных повинностей. В заключение своей обширной записки Барклай-де-Толли выдвигает "прожект" постоянных кантонов или квартир для резервных батальонов пехотных полков, и не в городах, а в пенных селениях. Селения выбираются на таких пунктах, Чтобы они составляли резервную линию армий и соответствовали в этом отношении общим операционным базисам как наступательной, так и оборонительной войны. Мысли генерала Дибича относительно устройства военных поселений в России в основном совершенно сходны с мыслями Барклая-де-Толли. Более сдержанно и политично, но, как и Барклай, он отрицает выгоды от поселения войск, как для государства, так и для них самих. Ссылаясь на примеры Рима и Швеции, в которых ополчение имело сходство с поселением войск в России согласно с аракчеевским проектом, он находит, что содержание постоянных хорошо устроенных армий имеет псе преимущества перед поселением войск. Эти преимущества он усматривает, во-первых, во всегдашней готовности постоянной армии к движению и укомплектованию ее, во-вторых, в совершенном изолировании войск от прочих сословий гражданского населения, что способствует, по его мнению, выковки в них высокого военного духа, заставляющего искать славы и ведущего к победе. Он скорбит о непременном упадке, при поселении войск, их воинского духа, о тяжких обязанностях поселян-хозяев, обязанных содержать, кроме своей семьи, двух поселенцев-солдат и даже может быть их семейства; ссылается при этом на то, что и в богатейших провинциях хозяева, платящие умеренные казенные подати, не в состоянии содержать без затруднения круглый год не только двух, но даже одного солдата, хотя они получают еще и провиант или, но крайней мере, большую часть его. Он находит, что возможность избежать крайнего изнурения военного поселянина-хозяина является лишь тогда, когда постояльцев-солдат совершенно отдадут ему в работники. "Но какая же тогда у нас будет армия?" - спрашивает он. Финансовые невыгоды для казны при поселении армии для него также очевидны.

"Прежний перевод бывших крестьян в другие губернии, - пишет он, - для очищения мест военным поселянам было самое гибельное для них, а, следовательно и для государственной пользы, учреждение. Оно теперь отменилось, и я уверен, что поселение к старым хозяевам гораздо полезнее, но полагаю, что оное не может быть полезно для казны, если не будет отяготительно для поселян, а сие последнее против воли монарха". Он указывает на опыт поселения Елецкого полка, потребовавший больших средств и на пятом году существования требующий поддержки казенным провиантом не только действующих батальонов, но и поселенного батальона и жен и детей хозяев. Кроме того, он находит невозможным ввести единообразное управление для многочисленных народов, обитающих в России и имеющих разные обычаи и законы. Превращение всей России в колонии военные есть дело невозможное, - пишет он, - ибо к тому потребно было бы несколько столетий единообразного правления и совершенно равномыслящих государей, но сие в обширном государстве должно считать в числе невозможностей". Наконец, Дибич выдвигает свой самый веский аргумент против устройства военных поселений, - тот аргумент, который приводило через несколько лет испуганное устройством военных поселений дворянство. Он первый по времени указывает царю на политическую опасность задуманного дела. "Я не могу скрыть одно рассуждение, - пугает он царя, - которое в политическом отношении мне кажется самое важное. Во всех монархических управлениях военное сословие, будучи по состоянию своему наиболее привержено к монарху, есть вернейший способ исполнения власти и, будучи в перевесе над гражданскою, составляет взаимную твердость государственных учреждений. Мы видим, что с заведением постоянных армий частые бунты и беспорядки мало по малу уничтожились и что по всей Европе монархическое правление сделалось тверже и даже не могло быть разрушено французской революцией. Но сей перевес теряется введением населенных армии. С первого взгляда могло бы казаться, что через оное умножится власть монарха, но сие совершенно фальшиво, ибо если войска делаются более гражданами, то теряют то состояние, которое по разности выгод от выгод всех прочих граждан делает их орудием владеющего. Если же, напротив того, немалая часть государства приняла дух военный, то представляю высшему размышлению, какое ужасное орудие сие поселение может делаться в руках победоносного полководца..."

Таким образом постоянная армия имеет все преимущества перед поселенной. Конечно, содержание ее в мирное время стоит весьма дорого, но и то решение, которое представляется при этом Дибичу, - сократить расходы на содержание армий путем равномерного уменьшения их со става во всех государствах, - решение, по его мнению, ложное: договориться монархам между собой по этому вопросу, во-первых, весьма трудно, во-вторых, если бы договор этот, паче чаяния, и состоялся, все равно равномерности в вооружениях не будет, ибо та армия будет боеспособнее, воинская выучка которой, ее военный дух и ее командный состав будут лучше. Для постепенного же уменьшения армии в мирное время и улучшения участи отставных солдат есть иной выход: "ускорить термин службы" на 15 лет. Причем, если солдат после срока службы добро вольно не останется на ней, то должен возвратиться в прежнее жилище и к прежнему помещику, но не в крепостные, а в крестьяне, "принадлежащие земле", которые должны иметь: "твердые постановления обязанностей и прав, определенных для каждой губернии". Тогда без всякого ущерба для казны будет определена участь их выгоднейшим, как для них самих, так и для владельцев, образом, а тем временем правительство могло бы убедить помещиков, что крестьянин, имеющий права и имущество, больше приносит выгод помещику, нежели крепостной.

Так, рассмотрев проект со всех сторон, подвергнув его детальной критике, военные знатоки представили свое мнение о нем царю. Но генералы работали напрасно: критика проекта вовсе не нужна была царю. Мнение их о невыгодности устройства военных поселений уже изменять ничего не могло; в лучшем случае оно было принято к сведению Генералы не знали, что пока они всячески доказывали невыгодность и даже гибельность реорганизации армии на началах проекта как для нее самой, гак и для государства, внедрение проекта в жизнь совершалось уже давно. Уже несколько месяцев Александр Павлович, сохраняя строгую тайну, приступил к делу, которое он считал "самым важным делом своей жизни".

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

УСТРОЙСТВО ВОЕННЫХ ПОСЕЛЕНИЙ И РАЗВИТИЕ ИХ СИСТЕМЫ

Первый опыт поселения войск на новых началах сделан был в августе 1816 года в виде водворения на постой одного батальона гренадерского графа Аракчеева полка в казенную Высоцкую волость Новгородского уезда. 29 августе батальон Аракчеевского полка, под командой знаменитого впоследствии сподвижника Аракчеева майора фон-Фрикена, выступил из Петербурга.

Настоящую цель этой меры долго держали в тайне. Официально уход из Петербурга батальона был объяснен недостатком в городе казарм. Высоцкая волость тогда же была изъята из ведения гражданского начальства и передана в полное заведывание командира поселяемого батальона. Ему были предоставлены все полицейские распоряжения по волости, исправление земских и других повинностей, сбор податей и т. п. Чтобы можно было увидеть впоследствии, до какой степени улучшится материальное состояние крестьян этим новым распоряжением, сделана была обоими начальниками опись имуществу крестьян, их скоту, хлебу, строениям. Для сооружения хозяйственных построек для поселяемого батальона приказано было отпустить на первый случай 50.000 рублей из казначейства и отвести казенные лесные дачи для рубки леса. Поселяемый батальон значился, по спискам в командировке и "в единственном ведении графа Аракчеева". Военный министр должен был распорядиться о заготовлении провианта на штатное число людей батальона. Женам и детям нижних чинов поселяемых войск назначалось провиантское довольствие.

В указе от 5 августа о переходе Высоцкой волости в военное управление ровно ничего не было сказано о будущем зачислении крестьян волости в военные поселяне; в указе говорилось об обыкновенном постое войск в домах крестьян. Хотя сам по себе постой войск был уже бедствием для крестьян, все же это было обыкновенным явлением и удивить не могло. Но переход экономической казенной волости из гражданского в военное управление, опись имущества крестьян, какие-то странные приготовления к приему батальона, проводимые в волости с начала августа другим приспешником Аракчеева, низкопоклонником и льстецом, генерал-майором Бухмейером - все эти таинственные мероприятия вызывали недоумение и породили среди крестьян разные тревожные слухи.

В ночь с 23-го на 24-е августа, за несколько дней до выступления из Петербурга батальона, село Высокое, в котором назначалась главная квартира поселяемых войск, сгорело до последнего дома. Причина пожара осталась неизвестною. Генерал-майор Бухмейер писал по этому поводу Аракчееву: "Село Высокое на другой день моего из оного отъезда выгорело; пожар начался с гумна. Меня случай сей крайне растревожил, потому что оный последовал при начале благого предприятия...". Но если, что весьма возможно, пожар села был Отчаянной попыткой защиты крестьян от поселения войск, слух о котором давно был им известен по первым опытам поселения в Могилевской губернии, то это, разумеется, остановить правительство не могло. В начале сентября батальон в составе 1043 человек нижних чинов и 15 офицеров вступил в волость и занял под постой 19 деревень.

Согласно инструкциям Аракчеева, по прибытии батальона в Высоцкую волость, майор фон-Фрикен организовал из ротных командиров, под своим председательством, особый комитет, в обязанности которого входило:

1) разбирательство жалоб крестьян;

2) рассмотрение требований земской полиции по отношению к крестьянам.

Дальнейшие обязанности комитета Аракчеев обещал определить со временем, пока же, в затруднительных случаях, разрешил обращаться за советом к нему. Любопытно, что, имея якобы благие цели, направленные главным образом к улучшению жизни солдат, как неоднократно впоследствии уверяли русское общество император Александр и Аракчеев, они с самого начала стали на путь обмана. Не объявляя крестьянам волости об истинной цели прибытия батальона, Аракчеев прежде всего старался различными льготами безболезненно подготовить крестьян к переходу их в военные поселяне. "Покуда крестьяне, - рапортовал он царю, - согласно плану вашего величества, обратятся совершенно в военное состояние, я старался управление сие (волостью) сделать как можно проще и ближе к понятию крестьян. Мирскими делами заведывают в каждой деревне старшина, в волости - голова и земский, миром избранные и мною утвержденные... Чтобы привязать крестьян к новому образу управления и дать сильнее почувствовать выгоды оного, я велел раздать от имени вашего величества каждому по одной лошади. Сверх того, объявлены им через комитет печатными объявлениями разные милости и преимущества.

Эти преимущества заключались в следующем:

1. Каждое селение избавлялось от подвод в Спасскую Полисть по казенной надобности.

2. От исправления Псковской дороги.

3. От содержания сборной избы.

4. От содержания сотского в вотчине и от посылки его в Новгород.

5. От подвод для земского суда и форштмейстеров.

6. От провожания колодников.

7. При выходе вдов или девок замуж за солдат выдается в награждение по 25 рублей.

8. Бесплатное лечение крестьян казенными лекарствами.

Милости сыпались как из рога изобилия и не только на крестьян Высоцкой волости. Аракчеев в отчете о своих мероприятиях писал царю: "Зная, что Высоцкая волость исполняет только часть плана вашего величества о военном поселении Новгородской губернии и что при дальнейшем раскрытии оного непременно должны войти в округ военного поселения две смежные с Высоцкою волости - Хутынская и Пидебская, я предоставил Новгородскому гражданскому губернатору раздать оставшихся лошадей крестьянам сих волостей без всякой платы, сказав, что ваше величество всемнлостивейше жаловать им изволите". Вместе с тем Аракчеев постепенно подготовлял крестьян к мысли о их дальнейшей участи - переходу их в военные поселяне. Переход этот должен был, но его мнению, совершиться частями и, "так сказать, мало-по-малу". В том же отчете царю он доносит, что положил уже некое начало этому переходу, причислив трех беглых солдат из крестьян Высоцкой волости к поселенному батальону, а детей их - в военные кантонисты. Кроме того, всех сданных ранее рекрут волости он вернул из полков и причислил к батальону. Награда в 25 рублей за выдачу замуж дочерей и вдов крестьян за солдат поселенного батальона рассматривалась так же, как начало укрепления будущей системы.

Через полтора месяца по вступлении в волость баталиона в административном отношении произошла перемена: управление волостью было поручено адъютанту Аракчеева штабс-капитану Мартосу, а баталионный командир должен был заняться приготовлением поселенных нижних чинов к их новой роли. Роль эта заключалась в постепенных навыках их к хозяйственным трудам. Нижние чины баталиона, кроме своих непосредственных обязанностей по несению воинской службы, стали употребляться для работ по улучшению дорог, мостов, для приготовления материалов для построек и пр. Этими приготовлениями закладывался фундамент для будущего грандиозного строительства. Но и сразу же по вступлении баталиона в волость было приступлено к постройке жилищ для солдат. Эти жилища (дома-связи) начали строить на месте выгоревшего дотла села Высокого. Построенные по чертежам графа Аракчеева, они послужили прототипом для всех будущих северных и южных поселений. Для хозяйственного устройства военных поселян было взято от четырех артиллерийских полков 1.000 лошадей. Из петербургской пожарной команды были вытребованы в Высоцкую волость пожарные служители и мастера для изготовления поселенному батальону пожарных инструментов. Таким образом поселенный батальон постепенно обзаводился всем необходимым в хозяйстве. Одна из первых забот графа Аракчеева состояла в обеспечении экономической части военного поселения. Вскоре выяснилось, что постой солдат баталиона в избах крестьян Высоцкой волости довольно выгоден для казны. Солдаты пользовались приварком от хозяев, а следовавшие на покупку мяса деньги поступали в артельные суммы. Благодаря этому денежные суммы поселенного батальона быстро возрастали, так что к 19 сентября 1816 года они составляли уже 22.299 рублей.

Но, кроме того, Аракчеев нашел еще другие источники увеличения средств. Так, по его представлению были закрыты питейные дома в волости и перенесены вне пределов ее, но доход с продажи питей, составлявший в год около 12.000 рублей, поступил уже в пользу капитала поселений. Не желая тратить наличные деньги на хозяйственные нужды, Аракчеев приказал полковому комитету собрать с каждой ревизской души по два четверика ржи и по четверику овса для пополнения двух запасных хлебных магазинов в Высоком и деревне Дубовицах. Крестьяне хлеб дали, но вскоре Аракчеев нашел меру эту недостаточною. Он хотел учредить большой общественный магазин, не затрачивая посеченного капитала. Однако усилить сбор хлеба с крестьян было нельзя, так как они сами нуждались в хлебе, и, по свидетельству Мартоса, уже с декабря ездили в Новгород за покупкою муки, поэтому Аракчеев придумал другое средство. Хотя крестьяне Высоцкой волости еще не были зачислены в военные поселяне, но указом 5 августа они получали военное управление и в будущем должны были освободиться от рекрутской повинности. Незадолго до прихода в волость на поселение батальона они приобрели семь рекрутских квитанций за 18.170 рублей.

Деньги эти теперь должны были им возвратить, но Аракчеев распорядился купить на всю сумму муки и зерна для общественного магазина. Впоследствии о возврате денег собственникам квитанций не было и речи, - Аракчеев даже не упомянул в своем докладе государю о том, на какие средства был приобретен хлеб. Однако Александр Павлович, узнав об этом, приказал удовлетворить крестьян, а отпуск муки и зерна для общественного магазина был разрешен из складов провиантского ведомства. Дальнейшие хозяйственные мероприятия состояли в следующем: для улучшения породы лошадей из дворцовых заводов выписаны два хороших жеребца; на Охтенский пороховой завод из поселенного баталиона отправлены 24 человека для обучения гончарному и столярному мастерствам. на поселение выписаны два опытных огородника для ухода за казенным огородом и обучения 12 человек огородничеству; устраивались кирпичные заводы для обжигания кирпича и для обучения этому ремеслу солдат вызван кирпичный мастер. Но главные заботы Аракчеева заключались в скорейшей постройке для поселенного баталиона жилища. Подати с крестьян вместо денежного сбора заменяются работою: заготовкою строительного материала (вывозка бревен из леса), обжиганием кирпича, собиранием камня для предполагаемых строений и прочее. К капитальному строительству предполагается приступить весною, и Аракчеев входит в разные сношения с губернаторами о найме плотников, каменщиков, кирпичников и прочее. Кроме того, через Санкт-Петербургские ведомости "производятся вызовы желающих работать в поселениях и торги в артиллерийском департаменте на поставку потребных для того лесов и других материалов". Для предполагаемого строительства требуются крупные денежные суммы, так как постройка одной жилой связи с надворным строением должна стоить 4.865 рублей, а предполагаемая весной постройка 64 домов для помещении целой роты - 31.400 рублей. Поэтому Аракчеев считает нужным, чтобы "при общем соображении государственных расходов на будущий год назначить особую сумму и содержать оную под именем суммы военного поселения". По его расчету, постройка домов для всего батальона потребует восемь лет. Главная масса рабочей силы должна была состоять из солдат и крестьян волости, которые поступали в распоряжение подрядчиков. - "Я с намерением допустил сие условие, - докладывал Аракчеев государю, - дабы приучить солдат и со временем иметь в них самих хороших мастеров". Это был первый пример в России употребления солдат на общественные работы.

Все распоряжения Аракчеева по хозяйственному устройству поселения были одобрены царем. 11 января 1817 года дан был рескрипт на имя министра финансов, вполне обеспечивающий финансовую сторону нового предприятия тем, что подать, собираемая с малороссийских казаков и доходившая до 1.800.844 рублей в год, предназначалась на устройство военных поселений. Пока из этой суммы было выдано в распоряжение графа Аракчеева 350.000 рублей. Кроме того, предназначались к выкупу имения Саблукова и Литвинова для уничтожения чересполосицы владений в Высоцкой волости с отпуском из казны 160.000 рублей за первое и 95.238 рублей за второе. Министру юстиции вменялось в обязанность следить при размежевании крестьянских земель за устранением чересполосицы во всех округах, предстоящих к представлению военному управлению. 18 апреля 1817 года именным указом крестьяне Высоцкой волости были назначены в военные поселяне. Цель учреждения военных поселений в этом указе выражена так: "Дабы отвратить всю тягость, сопряженную с ныне существующею рекрутской повинностью, по коей поступившие на службу должны находиться в отдалении от своей родины, в разлуке со своими семействами и родными, что, естественно, устрашает их при самом вступлении на службу, и тоска по своей родине ослабляет их силы и но вое их состояние делается им несносным положили в основание сему то правило, чтобы в мирное время солдат, служа отечеству, не был отдален от своей родины и по сему мы приняли непременное намерение дать каждому полку свою оседлость в известном округе земли, определить на укомплектование оного единственно самих жителей сего округа". Крестьяне были разбиты на роты, отделения, десятки, зачислены с семействами на провиантское довольствие, получили казенную солдатскую одежду и некоторые из них были помещены в выстроенные к тому времени дома-связи. 11 мая того же года императором были одобрены "Правила о переходе коренных жителей в военное поселение". По этим правилам войска в указанных имениях поселялись на следующих основаниях. Отведенные для них селения и земли исключались совершенно из гражданского ведомства, и все обязанности его по управлению ими переходили к военному начальству.

Поступая в полное распоряжение военного начальства и являясь с этой минуты средством к устройству и продовольствию поселенных войск, крестьяне освобождались от всех общих государственных сборов и земских повинностей, а также и от общего рекрутского набора, вместо которого обязывались комплектовать всеми способными к службе людьми свой поселенный полк, в мирное время поселенный полк всегда должен был стоять на квартирах в своем округе; следовательно (на что, как на особую милость, указывало правительство), крестьяне, поступив из своего округа в поселенный полк на службу, оставались в своих домах, с своими семействами, не подвергаясь всем неудобствам удаления от своей родины. Те же из них, которые прежде, по общему набору, поступили на службу в другие полки, переводились из них в поселенный полк для соединения со своими семействами, а дети их, прижитые ими до поступления на службу и оставшиеся в казенном или частном владении, присоединялись к отцам; владельцам же, от казны, соразмерно с возрастом детей, выдавалось вознаграждение, - до 10 лет от 22 до 300 рублей, а с 10 до 18 лет от 300 до 1.000 рублей; за детей женского пола казна платила половину указанного вознаграждения.

Поселяемая часть полка должна была иметь свои дома и полное хозяйство, но устройству, которого к этой части присоединилась другая часть полка, называвшаяся действующею; она уже не имела никакого хозяйственного устройства, а пользовалась от хозяев квартирами и полным продовольствием. В случае надобности действующая часть выступала в поход. Поселенные военные чины наделялись от казны землею, домами, земледельческими орудиями, домашним скотом и упряжью, получали жалованье и обмундирование и в первые годы поселения - провиант на себя, на жен и детей с восьмилетнего возраста. При этих местных выгодах военные поселяне освобождались навсегда от похода и от необходимости, квартируя в казармах, переносить разные неизбежные неудобства и недостатки.

Напротив, "с устройством поселения они живут свободно в своих домах, неразлучно со своими семействами, имеют всегда свежую здоровую пищу и другие удовольствия жизни и, обращая в свою собственность все то, что от самих их зависит приобресть рачительным возделыванием земли и разведением скота, умножают тем год от года свое хозяйство и упрочивают оное своим детям". Поселенным военным чинам, имеющим свое хозяйство и содержащим постояльцев-солдат, присваивалось звание военных хозяев-поселян. Часть льгот, которые имели хозяева-поселяне, распространялась и на чинов действующих баталионов, размещенных у поселенцев. Им предстояло жить "не в тесных казармах, а в домах сотоварищей своих, и, разделяя с ними занятия их, пользоваться той пищей, какую сами они употребляют, а выступая в поход, они уже не должны заботиться об участи своих жен и детей и о целости своего имущества, потому что все это остается у поселенцев, призревается и сберегается их товарищами так точно, как бы самими ими".

Хозяева-поселяне, кроме обязанностей по комплектованию своего полка, полному постойному и продовольственному содержанию солдат действующих батальонов, имели и другие, уже военные обязанности. Ныло принято за непременное правило, что они должны быть в раиной степени хорошими воинами и хорошими земледельцами. Предполагали, что хозяйственные и земледельческие труды отнюдь не требуют ослабления приличной воину осанки и бодрости и не могут также ослабить и знания военной экзерциции, на повторение которой оставалось время, свободное от хозяйства.

Оседлость в поселениях могли получать только лучшие солдаты действующих баталионов, входивших в состав поселенного полка, притом прослужившие уже шесть лет, поступившие на службу из сельского звания и преимущественно женатые. Потом, по отделении от поселенного полка части солдат, имеющих право на получение казенной собственности в поселении с правами хозяев, - если окажется, что число хозяев не все замещено (на практике число хозяев из солдат действующих баталионов не достигало половины нормы), то для пополнения их выбираются из коренных жителей способные для службы в возрасте от 18 до 45 лет и непременно женатые. Они сохраняют свое имущество, которым владели, и получают все права, присвоенные военным поселянам. Имущество их по наследству переходит к сыну или зятю. Не имеющие собственности коренные жители в возрасте от 18 до 45 лет (холостые или женатые) назначаются для комплектования действующих и резервных поселенных баталионов. Дети военных поселян считались военными кантонистами. Все вновь родившиеся мужского пола дети также принадлежали полку, как военные кантонисты. Кантонисты разделялись на возрасты: малый, средний и большой. До семи лет кантонисты малого возраста оставались при родителях: провиант на них не отпускался. Круглые сироты отдавались на воспитание военным поселянам-хозяевам. Средний возраст кантонистов считался от 8 до 12 лет. Кантонисты этого возраста также оставались при родителях и на них отпускался провиант. Кантонисты, имеющие от 12 до 18 лет считались кантонистами большого возраста. Они получали провиант и жалованье и занимались фронтовым строем; в то же время, находясь при родителях, они должны были помогать им в хозяйстве и приучаться к нему. По достижении двенадцатилетнего возраста кантонисты поступали в резервный батальон своего полка, а затем и в действующие батальоны. Таким образом со дня рождения и до старости или увечья они считались солдатами.

Среди коренных жителей военного поселения были крестьяне, не имеющие собственности. Прежде такие несобственники, способные к работе, уходили на заработки и другие губернии или селения, а иные нанимались на работу в своем селе. Теперь нее в правилах предусматривалось всех несобственников, способных к работе, не отпускать из округов военных поселений, а употреблять их в округе на казенные работы, предоставив в их пользу только два дня в неделю. За это они получали солдатскую норму провианта и по рублю в месяц. На одежду же и обувь выдавалось им единовременно 15 рублей, и затем по 10 рублей в год, с непременным условием, чтобы они были всегда хорошо одеты. Хаты несобственников "для большей им выгоды были отобраны в казну, а им были выстроены казенные хаты, в которые поместили по несколько семей в каждую.

Для неспособных же по увечью, несобственников, устроены два инвалидные дома (в селе Высоком и деревне Дубовицах).

Неспособные также получали провиант, но не от казны, г из запасных магазинов военных поселян. От казны же они получали по рублю в месяц на приварок и по 10 рублей в год на одежду. Женам их особого содержания не выдавалось - они должны были жить на получаемое их мужьями; вдовы получали один провиант по солдатскому положению. Обязанности солдат поселенного полка, кроме фронтовой службы, заключались в том, что они должны были в свободное от службы время помогать хозяевам-поселянам в их сельскохозяйственных работах. Они должны были проникнуться мыслью, что земледельческие и все прочие хозяйственные занятия, по важности и ответственности, равны службе во фронте.

От офицеров, назначаемых в военные поселения, требовалось совершенное знание военной службы и строгое наблюдение за опрятностью солдат, чистотой в их избах, на дворах и улицах, за исправностью дорог, мостов и прочего. Офицеры должны были также наблюдать за всеми хозяйственными работами поселян. Они не должны были сомневаться в том, что было изложено в правилах: "Если командир поселенных войск не уверится, что фронтовой солдат может быть вместе и земледельцем, то сие сомнение сделает его неспособным к командованию, ибо уже тогда не будет Он иметь нужной твердости и постоянства духа содействовать благодетельным видам правительства". Кроме того, офицеры должны были стремиться короче познакомиться с сельским хозяйством, чтобы помочь делом и советом своим подчиненным, а также наблюдать за нравственным и учебным образованием военных кантонистов и детей женского пола. На этих общих основаниях военные поселения с каждым годом все более и более увеличивались. Коренные жители разных уездов переходили в сословие военных, поселян по высочайшему указу на имя гражданского губернатора той губернии, в которой поселялся полк. Каждому поселяемому полку давалась грамота в роскошном переплете, которая хранилась в полковом комитете, как святыня. Содержание всех грамот было совершенно одинаково и сводилось к отеческим попечениям царя о своих "любезноверных" подданных.

Первый опыт поселения кавалерии сделан в 1817 году. Для этого было отведено в Харьковской губернии, в уездах Змиевском и Волчанском, 13 казенных селений, которые переданы в исключительное военное управление, совершенно на тех же основаниях, как и Высоцкая волость Новгородской губернии. В том же году передало с военное управление все поселение Бугского казачьего войска, переформированного впоследствии в Уланскую поселенную дивизию. В кавалерии был изменен состав поселенных полков: вместо прежних шести действующих и одного запасного эскадронов в них должно было быть шесть действующих, три поселенных и три резервных эскадронов. В округ поселения Чугуевского уланского полка причислены все тамошние жители. На укомплектование этого полка поступали чугуевские коренные казаки, однодворцы разных наименований, мещане и обыватели слободских полков и жители села Зарожного, лежащего посредине округи (832 человека). Под поселение трех полков Бугской уланской дивизии отведено 11 казенных селений. В том же году в Могилевской губернии поселен по соседству с Елецким полком (Елецкий полк после войны вернулся на прежнее поселение) новый Полоцкий пехотный полк. Имения помещиков Саковича и Раевского, находящиеся между селениями этих полков, были взяты в казну, а владельцы их получили равноценные имения в других местах. Осенью 1817 года к поселенному батальону Аракчеевского полка присоединились два других батальона этого полка. В 1818 году продолжалось выполнение плана поселения войск. В Новгородской губернии были назначены к оседлости остальные полки 1-й гренадерской дивизии. В волости Пидебской (по реке Пидебе), севернее Новгорода, до левого берега реки Волхова, был поселен императора австрийского полк . В волости Хутынской, по правому берегу реки Волхова, до устья реки Мсты, южнее округа полка графа Аракчеева - короля прусского полк . В Холынской волости, у устьев реки Мсты, была назначена оседлость Перновскому гренадерскому полку. В волости Медведской на запад от Новгорода, по реке Шелони и Мшагe поселены 1-й и 2-й карабинерные полки.

К числу северных поселений следует отнести еще возникшее в 1816 году Охтенское поселение, рассчитанное на одну поселенную артиллерийскую роту при пороховом заводе. К этой роте была прибавлена вторая в 1818 году и третья в 1821 году. К концу 1818 года уже существовали военные поселения в следующих местах: полков 1-й гренадерской дивизии в Новгородском уезде; 2-й пехотной дивизии - Могилевской губернии, в уезде Климовецком; 3-й уланской дивизии - Харьковской губернии, в уездах Волчанском и Змиевском, и полков Бугской уланской дивизии - Херсонской губернии, в уездах Елизаветградском, Александрийском и Ольвио-польском.

Командиром кавалерийского корпуса южных поселений был назначен генерал-лейтенант Витт, главным же начальником над всеми поселянами оставался граф Аракчеев. С поселением в 1818 году в Новгородском уезде всех полков 1-й гренадерской дивизии и полков кавалерийского корпуса на юге начались огромные строительные работы. Необходимо было построить жилища для всех поселенцев, различные хозяйственные постройки, штабные здания, госпитали, манежи и пр. Рядом со строительной деятельностью шел целый ряд мероприятий по экономической части: по расчистке полей, распределению земельных угодий, управлению лесами и пр., и, наконец, но чисто хозяйственным вопросам: но составлению отчетов, устройству вспомогательных, запасных и общественных магазинов и учреждению капиталов. Все эти вопросы находились в тесной связи друг с другом, так как часть личного состава привлекалась и к строительному делу, и к участию в экономических распоряжениях, и к заготовкам строительных материалов, смотря по тому, какую рабочую силу приходилось применять в том или другом направлении. Наряду с этим шла чрезвычайно обширная административно-редакционная работа, которою была создана целая библиотека разных положений и инструкций: они мельчайшим образом устанавливали управление строительными работами в разных инстанциях, начиная от экономического комитета, дивизионных и бригадных командиров, до полковых, батальонных и ротных командиров. Были определены права производителей работ и начальников войск, назначенных в округа поселений (но не поселенных) для производства работ и приемки их полковыми комитетами, содержания их ремонтом, организация мастеровых команд, штаты для инструментов и пр.

Такой размах строительства потребовал бы огромных расходов, если бы Аракчеев не нашел простой и "экономический" способ производства работ. Он применил дешевую солдатскую рабочую силу. Десятки тысяч солдат трудились над заготовкой материала, осушкой болот, возведением зданий в военных поселениях. Способ этот, как увидим ниже, не только не истощил поселенный капитал, но, наоборот, увеличил его. За работу солдаты получали плату. Плата эта разделялась на задельную и поденную. Задельная плата определялась не по числу рабочих, а по количеству произведенной работы. Так, например, за сооружение известного здания, за прокладку дороги, за косьбу луга и пр., независимо от того, сколько человек будет участвовать в работе, были выработаны нормы задельной платы, выдаваемой при условии окончания работы к сроку. Все начальство, начиная с дивизионного и до взводного командира, обязано было строго наблюдать за исполнением уроков и отвечало своим имуществом за выдачу задельной платы свыше установленных норм. Поденная же плата, сравнительно редко применяемая, рассчитывалась по числу рабочих рук за каждый день, но так как люди, употребляемые на общественных работах, пользовались улучшенной пищей, то деньги, оставшиеся от заработанной солдатами платы, за вычетом расходов по улучшению пищи, обращались в артельные суммы. Только самая незначительная доля, в редких случаях, выдавалась на руки нижним чинам; чаще же поступала в общую сумму на благоустройство поселения войск.

Нормальная плата за работу в округах военных поселений полагалась в день на каждого солдата в размере 25 копеек ассигнациями, считая в том числе деньги на продовольствие людей улучшенною пищею. В выгоде оставался только поселенческий капитал; солдаты работали за пищу, а казенная дача оставалась в приходе, в пользу общественных сумм поселения. Поселянам-хозяевам, высылаемым на работы в округе, давалось только 10 копеек в день. Нужно заметить при атом, что обыкновенная плата за рабочий день у частных лиц доходила в то время до 50-60 копеек и даже до рубля. Это обстоятельство прекрасно учитывал Аракчеев. Те же поселенные солдаты, высылавшиеся на государственные работы по устройству шоссе, получали от ведомства путей со общения или подрядчиков по рублю в день. Но этих денег они не получали на руки. Им полагались те же 25 копеек, а остальные деньги поступали в общие суммы поселений, на том основании, как рассуждал Аракчеев, "что несправедливо было бы людям этих батальонов предоставить выгоду большую, нежели другим, когда и те и другие отравляют работы в равной мере". Не лучше было работать и по задельной плате. За ту же работу, за которую вольным кирпичникам платилось по 8 рублей с 1.000 кирпичей, солдатам выдавалось по 2 рубля за тысячу; за теску камня вместо 50 или 80 рублей в месяц только по 5 рублей 90 копеек. Неудивительно поэтому, что, несмотря на значительные траты, капитал военных поселений не только не истощался, но быстро возрастал; к тому же. некоторые работы в поселениях производились без всякой платы. Солдатская работа имела одно большое достоинство: она была дешева, но она была особенно выгодна лишь пока вопрос касался способа добывания и доставки строительных материалов, пока шла работа по постройке солдатских изб, весьма похожих на сельские обыкновенные постройки, но даже и тогда чувствовался недостаток мастеровых, коль скоро приходилось отделывать внутри эти жилища. Когда же начались более серьезные работы, в особенности когда приступили к постройке штабов округов, то пришлось совершенно гак же, как в инженерном ведомстве, при строительных работах по сооружению долговременных построек, позаботиться о технически более подготовленном персонале.

С этой целью были сформированы рабочие или мастеровые батальоны. К 1820 году их было три, а к концу царствования число их возросло до 6. Численность батальона определена в 1035 человек, в составе которых находились "900 мастеровых разных дел". Кроме того, каждое 3-е отделение фурштадтских рот состояло из мастеровых разных специальностей. Они также потреблялись на работы в военных поселениях. Позже был сформирован саперный батальон. Принимались и другие меры для привлечении мастеровых и ремесленников в округа. Так, для подготовки необходимых для огромного домостроительства и других отраслей сельского хозяйства мастеров 500 воспитанников военно-сиротских отделений и кантонистов были отданы разным мастерам в обучение. С мастеров, взявших в обучение воспитанников, взималась плата от 100 до 200 рублей в год в пользу капитала военных поселений. Дело строительств - было однако новое, затеянное в громадных размерах, и вначале не обошлось без больших неполадок. Главным строителем солдатских поселков был Бухмейер, который, но словам Мартоса смыслил в архитектуре не больше татарского мурзы. К строительству были привлечены иностранные мастера-военнопленные солдаты, оставшиеся в России после войны 1812 года. Им оказывалось особенное доверие, но большинство из них оказалось крайне невежественным по своим специальностям. В зданиях, которые выстраивались под руководством этих иностранцев, не было возможности жить зимой от холода, и впоследствии их пришлось перестраивать. Двое из иностранных мастеров предложили начальству военного поселения строить землебитные дома. Так как, вместо обыкновенных, но дорого стоящих строительных материалов, для постройки такого рода зданий требовалась земля, то выгоды для казны были очевидны. Когда проект, поданный иностранцами, был утвержден, приступили к постройке пока двух таких домов. Прежде всего, сделаны были два больших деревянных ящика, в которые насыпалась известного грунта земля, потом эта земля уколачивалась трамбовками и. таким образом, в ящиках выводились стены. Работа эта началась ранним летом и к концу осени положены уже были поперечные балки. Но на этом работа прекратилась, так как пошли сильные дожди и стены были размыты. Эта неудача лишила иностранцев-строителей доверия начальства. Обоим им предложено было уехать из поселений.

С каждым годом строительство жилых помещений и разных хозяйственных построек развертывалось стремительными темпами и в северных и в южных поселениях. Ассигновки на строительство в южных поселениях поступали в распоряжение графа Витта, а могилевских - полковника Насекина. На местах деревень вырастали целые городки, до мелочей похожие друг на друга. Вместе с тем на территории военных поселений граф Аракчеев, не жалея денежных затрат, начал постройку некоторых экономических заведений. Так как на постройки в военных поселениях требовалось громадное количество досок и пилка на вольных заводах стоила дорого, в округе Прусского полка был построен паровой лесопильный завод. Для возведения фундаментов построек требовалось также много камня, и доставка его из Тоснинского пролома обходилась 150 рублей за кубическую сажень. На берегу озера Ильменя в Коростынской волости были открыты значительные каменные ломки и, хотя место это принадлежало удельным крестьянам волости, по ходатайству Аракчеева оно было "обращено в пользу сих поселений". Для перевозки камня по Волхову были построены суда, а для погрузки их - пристань; для буксировки судов на заводе Берда построен пароход. Весь расход исчислен в 170.800 рублей. Однако расход этот вполне оправдался впоследствии, особенно когда, кроме солдатских поселков, началась постройка штабных зданий.

Штабные здания решено было сооружать каменными. При этом необходимо уже было привлечь хорошо подготовленных техников. Директором работ Аракчеев назначил инженера генерал-майора Карбоньера, а помощником ему инженера путей сообщений полковника Фабра. Производителями работ в округах поселений назначались военные инженеры. Непременным членом экономического комитета был опытный техник генерал-майор Сивере; принимал деятельное участие в строительных работах и будущий декабрист Батенков, рекомендованный Аракчееву Сперанским. Недостававших руководителей работами пришлось привлечь из частных архитекторов, так, например, приглашен был архитектор Стасов, и, наконец, Аракчеев не стеснялся выписывать себе помощников из-за границы. На службу в военные поселения был принят француз, архитектор Дюбюи, которому принадлежат многие проекты зданий старорусских и Медведских поселений. Для южных поселений был выписан архитектор Шмидт. Этим техническим персоналом были разработаны проекты более монументальных сооружений, чем ротные поселки. На строительство нужны были громадные деньги, и Аракчеев нашел еще несколько статей дохода в пользу поселенческого капитала. С устройством военных поселений потребность в рекрутах на пополнение обыкновенной убыли в действующих войсках должна была уменьшиться, потому что крестьяне каждого округа комплектовали постоянно посещенный в нем полк. Между тем, в 1818 году принята была следующая мера: целые уезды, в которых были учреждены поселения, освобождались в мирное время от рекрутской повинности натурою, - казенные крестьяне вовсе, а прочие звания - со взносом в казну при всяком рекрутском наборе с 500 душ по 2 рубля с души за каждого рекрута, - и эта сумма назначалась на устройство военных поселений. При издании об этом указа в августе 1818 года освобождено на этом основании восемь уездов, в которых уже были учреждены военные поселения. Суммы из этого источника должны были быть немаловажные, так как при наборе с 500 душ трех рекрутов освобожденные от рекрутчины уезды оплачивали за них по 3.000 рублей, а со 100.000 душ - 600.000 рублей, в восьми же уездах, вероятно, было более 100.000 крестьян помещичьих, удельных и вольных хлебопашцев, подлежащих означенному платежу.

Выше было сказано, что в начале устройства военных поселений в Высоцкой волости в пользу поселенного капитала была передана откупная сумма за продажу питей в округе. Мера эта была теперь распространена на все округа поселений, и в поселенный капитал стали поступать значительные суммы. Например: в деревнях, поступивших в состав поселений 4 полков 3-й кирасирской дивизии (1821 г.), Херсонской губернии в Александровском уезде, в 31 деревне, в 80 шинках продано 37.973 ведра и выручено откупной суммы 71.958 рублей. В Елизаветградском уезде в 13 селениях в 21 шинке - 13.907 ведер за 26.355 рублей. В Верхнеднепровском уезде Екатеринославской волости в 3 селениях в 7 шинках - 3.101 ведро за 12.000 рублей. Всего в этих округах выручено откупной суммы 110.314 рублей. Кроме того; единовременно в капитал военных поселений была отчислена вся экономия от обмундирования рекрутов 88 набора; она составила сумму в 3.610.510 рублей. Основной единицей всей этой экономической системы являлся поселенец-хозяин. Следующей административно-хозяйственной единицей была рота в пехотных поселениях и взвод в кавалерийских, которые выделялись в отдельные поселки, со своим особым управлением-штабом. Каждая поселенная рота имела в поселении хозяевами 12 унтер-офицеров и 216 рядовых. Это число разделялось в каждой роте на четыре отделения (капральства); каждое отделение делилось на три десятка. Каждый дом разделялся на две половины, совершенно одна от другой отдельные, и был назначен для жительства четырех хозяев, кроме домов, занимаемых поселенными унтер-офицерами. В доме, назначенном для жительства унтер-офицеров, поселялись только три хозяина, т. е. одна половина дома назначалась унтер-офицеру, а другая половина двум рядовым. В этих домах поселялись еще постояльцы: по два человека на каждого хозяина. Для целой поселенной роты необходимо было 60 домов. Кроме этих 60 домов в каждой роте еще находилось пять связей, составлявших ротный штаб, расположенный в середине роты на площади. Один дом ротного штаба отводился для школы и ротной часовни и один для двух ротных лавок. Дома-связи ротного поселка были бревенчатые, с цоколем из кирпича-железняка, возведенном на булыжном фундаменте. Крыша была тесовая. Снаружи дома окрашивались красною краской. Состоя из 60 двойных связей, ротный поселок был вытянут в одну линию длиною более двух верст, имел фасады надворных строений обращенными к большой проезжей дороге, и жилые фасады, обращенные на вторую дорогу, параллельную первой: вдоль этой задней линии тянулись ряды огородов и от нее ответвлялись дорожки к гумнам, овинам и полям. По середине линии домов располагался группою в виде полукруга ротный штаб со своими 5 связями, и среди них выделялся дом с часовней и высокой каланчей. В кавалерийских поселениях устройство поселков и размещение в них поселенцев были приблизительно те же, как и в пехотных, причем на одного хозяина-поселенца полагалось постояльцев трое, следовательно, хозяева кавалерийских поселков в сравнении с пехотными были обременены постоем в 1 _1/2раза более. Поселки четырех поселенных и одной фурштадской рот группировались в округе полкового поселения симметрично около штаба полка. Штабные здания располагались в виде квадрата. Середину квадрата занимало плац-парадное место. Одна сторона квадрата приходилась на долю манежа-зкзерциргауза. К середине этого манежа примыкала церковь, а по сторонам к нему были пристроены два трехэтажных флигеля, один для школы, другой для госпиталя. Остальные стороны были заняты домами для полкового командира, кардегардиею, домами офицеров, ресторациею и домом для госпитальных служб. Впоследствии при штабе каждого полка был построен путевой дворец, в котором останавливался царь во время посещения военных поселений.

Такой вид имели некоторые округа военных поселений уже к концу царствования императора Александра I. Личное хозяйство военных поселений и бытовые особенности их жизни заключались в следующем. Все земли, принадлежавшие округу военных поселений, разделялись на равные участки между поселянами-хозяевами. Обыкновенно средний размер участка доводился до 4 _1/2 десятин пахотной земли. Недостаток удобных для хлебопашества земель пополнялся расчисткою лесов, осушением болот и приобретением для округа земель у помещиков или обменом их земель на другие вне округа. Сенокосные луга и пастбища предоставлялись без раздела в общее пользование поселян-хозяев. Как сказано выше, поселяне снабжались от казны всем хозяйственным инвентарем, скотом и одинакового образца мебелью. В хозяйственных целях был учрежден для поселян заемный денежный капитал. Он составлялся вычетом из жалования каждого поселянина по одному рублю в треть. Каждый военный поселянин мог получить из заемного капитала ссуду для покупки павшего скота, улучшения хозяйства и пр. Просьба о выдаче ссуды подавалась в полковой комитет. Полковой комитет мог утверждать ссуду, но под своей ответственностью, поэтому большею частью просьбы выдаче ссуды отклонялись, лишь на покупку павшего скота отказа в ссуде не было. В случае неисправности уплаты над имуществом поселянина-хозяина назначалась опека. Опекуны должны были следить, чтобы, за исключением необходимого для своего существования, должник отдавал все заработанное на покрытие долга. По смерти должника все его имущество передавалось на уплату долга. Недостающая для покрытия долга сумма разлагалась на всех поселян-хозяев и вычиталась из их жалования и заработка. Занятия поселян были двоякого рода: хозяйственные и фронтовые.

Для того, чтобы научить военных поселян рациональному хозяйству, было отчасти приведено в исполнение одно предложение, от которого ожидали много пользы. Это устройство между округами военных поселений немецких колоний. Колонии должны были служить для поселян образцом правильно налаженного хозяйства, усовершенствованной обработки земли. В 1821 году в округе Прусского полка были поселены таким образом два семейства колонистов. Колонистам были предоставлены большие выгоды и преимущества. На нужды их ассигновано: на постройку двух домов - 5.252 рубля, на перевоз колонистов - 100 рублей, на снабжение их скотом и др. хозяйственными потребностями - 1.959 рублей, на семенной хлеб и картофель - 400 рублей, на прокормление в первый год - 600 рублей, на удобрение полей - 1.800 рублей, всего 9.391 рубль. Им дано на каждое семейство по 50 десятин удобной земли, которую должны были расчистить солдаты, и эти издержки в счет не введены. При этих выгодах весьма нетрудно было завести и поддерживать хорошее хозяйство. Но на поселении этих колонистов опыт закончился. Начальство серьезно не было заинтересовано в обеспечении материального положения поселян. Хотя время для хозяйственных и фронтовых занятий поселян было разделено поровну, хозяйственные занятия не были важнейшими. Особенное внимание обращалось на фронтовые обязанности, так что в самое короткое время поселяне до такой степени успевали в знании военных артикулов, что не уступали в этом отношении старым солдатам действующих полков. По воспоминаниям поселенных офицеров видно, что в военные поселения присылали унтер-офицеров гвардии для усовершенствования в фронтовом искусстве.

Ни один из поселян не имел права без разрешения полкового комитета продавать что-либо из своих собственных хозяйственных достатков, как, например: кур, яйца, масло, шерсть, кожу и прочее. Комитет предварительно узнавал, по каким причинам продается тот или другой продукт, и если причины оказывались уважительными, то следовало разрешение на продажу. Но большею частью продавать не разрешалось или случалась проволочка и разрешение давалось уже в то время, когда продукт, назначенный к продаже, портился, терял свою ценность, или же исчезал вовсе, вследствие каких-нибудь непредвиденных случаев. Все занятия по домашнему обиходу лежали на женах поселян-хозяев, и их время, как и время поселян, было регламентировано с необыкновенной точностью. Во всем требовалась строжайшая аккуратность, так, например, в 4 часа утра каждая хозяйка должна была истопить печь, приготовить обед, вычистить скот и хлев. Летом, кроме того, наблюдалось за тем, чтобы до ухода на полевые работы они поливали водою панели, березки, рассаженные но главной улице, подметали дорогу и прочее.

Надзор за всем этим поручался дежурным унтер-офицерам и офицерам. Если хозяйка была замечена в неаккуратности во времени или в каком бы то ни было другом проступке, то немедленно вызывалась в ротный комитет, где сообразно вине подвергалась наказанию. Вместе с хозяйственным устройством поселян приводились в исполнение и другие предположения относительно умственного образования солдат посредством обучения солдатских детей в учрежденных для них в каждом округе школах, а для образования преподавателей - военно-учительский институт в округе Аракчеевского полка, куда поступали те же кантонисты. Если судить по средствам, предоставленным главному начальнику поселений для достижения этой цели, планы его по образованию солдат были обширны, так как и 1824 году все существовавшие в России военно-сиротские отделения (военные кантонисты) и все вообще солдатские дети подчинены заведыванию графа Аракчеева.

Для каждой роты была своя школа, в которой учились 72 кантониста, если же учеников набиралось больше, то остальные ходили в класс после обеда. Все 72 ученика делились на семь полукругов. В первых шести было по десяти человек, а в последнем старшем - двенадцать. Из этого полукруга наряжали: надзирателя порядка, надзирателя чтения, письма и арифметики. Ученье начиналось в 9 часов и продолжалось до обеда (до 12 час). Перед уроками кантонисты собирались в сборной, строились в две шеренги (надзиратели становились на левом фланге) и по команде учителя (унтер-офицера) шли в класс, пели молитву и становились в полукруги, которые были выведены на полу перед окнами масляной краской. Сначала читали гражданскую печать, потом славянскую по длинным таблицам (всех таблиц было 50), на которых были крупно напечатаны изречения из евангелия. После чтения, тоже стоя в полукругах, учили арифметические правила и решали устные задачи. Потом уже наблюдатель порядка командовал заходить за столы и садиться по местам. Последняя команда была раздельная: "са-а-дись!" Когда наблюдатель порядка крикнет: "са-а", кантонисты заносили правую ногу через скамью, а левую руку клали на стол; по второй команде через скамью переносилась левая нога и все разом садились.

Для каждого полукруга был свой особый стол: за столом решали письменные задачи и писали под диктовку или с книги. Первый полукруг- первоначальный - учился писать деревянными грифелями. На стол насыпался песок и ровной доской сглаживали его. Два раза в неделю после занятий в школе кантонисты ходили в манеж учиться маршировке. В воскресенье ходили к обедне. "И в праздники некогда было поиграть, - вспоминает поселянин: - то форпосты учили, то закон божий переписывали, бывало и ночь всю напролет просидишь. Правда, гораздо-то много нас не учили в школе: читать, писать и четыре правила первой части арифметики. С 1 апреля до 15 сентября в школу не посылали, зато назначали на работы: собирать коренья, в швальню, на кирпичный завод. Закону божию учил нас старший священник аракчеевского полка Мудролюбов, за обучение он поручал к жалованию своему 300 рублей прибавки в год. Приглашал приходить к нему в штаб за книжками и давал - "Ваньку-Каина". В классе было две доски - белая и черная. На белую записывали хороших учеников, и когда приезжал Аракчеев, то лучшим давал по копеечному прянику.- "Теперь не ешьте, придете домой, покажите отцам и скажите, что граф дал", - говорил он. За всякую малость нас наказывали, били розгами барабанщики, и этому делу учились на бревне. Розгами и палками были завалены все сундуки в манеже". Как видим, секретарю императрицы Лонгинову нечего было беспокоиться за дворянство: конкуренции в грамотности и знании французского языка не было, - сделать армию грамотной было не в интересах правительства. По мере развития системы военных поселении, все те цели облагодетельствования поселян и солдат действующих войск, о которых торжественно возвещало им правительство в своих указах, положениях о поселении, грамотах полкам, постепенно отходили на задний план и заменялись другими, прямо противоположными.

Уже в утвержденных 23 мая 1820 года правилах об образовании военных поселений из экономических крестьян заключались значительные отступлении от прежних льготных условий, представленных военным поселянам. По прежнему положению следовало соблюсти, "чтобы коренные жители с переходом в военные поселяне не восчувствовали никакого расстройства в своем хозяйстве, ни в семейном положении". Но жители скоро весьма восчувствовали расстройство и в хозяйстве и в семейном положении, так как все то, что писалось в прежнем положении и в дополнениях к нему и в докладах, исполнялось лишь постольку, поскольку шло к выгоде поселенного общего фонда, когда же дело касаюсь прав поселян, которые шли вразрез с интересами поселения, то положение истолковывалось к невыгоде поселян. Полагалось уравнять всех поселян в материальном положении как земельном, так и хозяйственном. На самом деле, бедняков, чтобы казне не тратиться на покупку им хозяйственного инвентаря, переселяли за пределы округов, в особенности, если они были стары или слабосильны. Аракчеев в докладе от 7 ноября 1821 года весьма откровенно писал о способах изгнания таких людей из пределов округов: "Старые мужики, дряхлые, увечные и неспособные к работе, а также и вдовы, имеющие одних дочерей, которые по довольному числу девок у зажиточных хозяев безнадежно, чтобы были взяты в замужество военными поселянами, сами чувствуют свою бесполезность и изъявили желание переселиться за округ, без всякого на то от казны пособия". Таким образом, эти бедняки, к тому же большей частью физически немощные, принуждены были покидать навсегда свое хотя и бедное хозяйство и порывать все связи с родиной. Казенный провиант, выдаваемый беднейшим поселянам, стал отпускаться все с большими затруднениями и, наконец, выдача вовсе прекратилась. Обещанное вначале приданое дочерям хозяев постепенно уменьшалось с 25 рублей на 15, потом на 10, а затем и совсем прекратилось. Вспомоществования коренным жителям в виде провианта для прокормления солдат-поселенцев выдавалось только на самое короткое время по приписке хозяев к поселению. Срок же перевода коренных жителей в поселяне сокращался всякими способами. Но несмотря на то, что капитал военных поселений всеми правдами и неправдами возрастал не по дням, а по часам и являлся главным козырем Аракчеева при демонстрировании перед царем благополучия поселян и процветания военных поселений, - год от года у него развивалась какая-то ненасытная жажда денег. Для увеличения капитала военных поселений он стал признавать все средства хорошим.

Так, в 1821 году, приступая к поселению на юге тяжелой кавалерии (3-й кирасирской дивизии), Аракчеев, забыв об основных положениях поселения войск, так тщательно разработанных им самим, руководствуется уже новыми соображениями, имевшими в виду дальнейшее сокращение расходов на первоначальное обзаведение округов и рост поселенного капитала. Основная мысль в этом направлении была дана начальником поселенного кавалерийского корпуса графом Виттом в записке, представленной им по поводу поселения 3-й кирасирской дивизии. Проект графа Витта сводился к тому, чтобы через три года по образовании округа, все войска, к нему причисленные, были бы на полном содержании поселян и притом без всяких расходов от казны. Для достижения этой цели предлагались весьма простые средства. Кадр каждого полка в числе 390 нижних чинов и 195 строевых лошадей размещается по назначенным селениям нового округа и с того же дня начинает получать провиант, овес, сено и солому от жителей. Таким образом было найдено, что гораздо выгоднее, вместо того, чтобы на первое время оказывать жителям материальную помощь, сразу взвалить на них контрибуцию. Хотя такая мера и была очень похожа на неприкрытый грабеж, но перспективы рисовались самые заманчивые. Было высчитано, что казна от продовольствования жителями одних только кадров сбережет в год 275.397 рублей. Само собой разумеется, что люди, вошедшие из коренных жителей в состав поселенных и резервных эскадронов, должны с самого начала продовольствовать себя от земли, ими обрабатываемой. Далее в записке было сказано: "Коренным жителям не производить определенного проектом учреждения жалования и денег на смазку сапог, а также на третью рубаху". Предложив таким образом обобрать крестьян, граф Витт утверждал, что он желает и должен совершить переход коренных жителей в военные поселяне так, чтобы они "не только не почувствовали для себя ни малейшего отягощения, но считали бы новое свое состояние лучше прежнего". "Чего же лучше? - говорит по этому поводу исследователь А. Петров, - и волки сыты и овцы целы!" Крестьяне "облагодетельствованы", а казна, с переходом поселенных войск на содержание поселян, сберегла в год от каждого кавалерийского полка 100.000, а от пехотного 80.000 рублей. Без сомнения, это было бы весьма значительное сбережение, так как, в случае поселения тогдашних кавалерийских и пехотных полков (первых 62, вторых 171), оказалось бы сокращение расхода на 20 миллионов ежегодно. Проект графа Витта привел Аракчеева в восхищение. То обстоятельство, что поселяне могли с трудом прокормить лишь самих себя, не могло смутить ни Аракчеева, ни, как называется, самого Александра Павловича.

Аракчеев придумал ловкий прием заинтересовать начальников поселенных войск в принуждении жителей поселенных округов взять на свое содержание солдат. С этой целью он объявил, что командиры пехотных и кавалерийских полков, получающие оклад жалования в 3.000 рублей, как только половина полка поступит на содержание поселян, будут получать по 5.000 рублей, а когда весь полк будет содержаться поселянами, по 6 000 рублей. Таким же образом получали прибавки к своему жалованию и остальные командиры по нисходящей линии до батальонного и эскадронного командиров и по восходящей линии до дивизионного начальника. "Когда же необходимость заставит снова перевести солдат на казенное содержание -угрожал им Аракчеев, - то жалованье сообразно тому уменьшается". И царь беспрекословно утвердил этот чудовищный проект. Понятно, что начальники, заинтересованные материально, очень заботились принудить поселян принять на свое содержание солдат, не справляясь о том, хорошо ли было поселянам и солдатам. Очень скоро это поощрение начальству дало желательный результат: сбережение от прекращения казенного продовольствия в военных поселениях за 1822 г. выразилось в сумме 3.597.950 рублей. Вся эта сумма легла на счет поселян.

Таким образом по мере возрастания сумм поселенного капитала, замечается усиленная бережливость, доводимая до крайних пределов, и вместо деклараций об облегчении и без того тяжкой жизни поселенца создавалась система "выжимания соков" из того же поселенца. Зато все донесения Аракчеева царю выставляли особенно на вид грандиозность достигнутых результатов при сравнительно небольших расходах.

Обилие капиталов военных поселений давало возможность поселять новые полки. В конце 1821 года под поселение четырех кирасирских полков отведены в губерниях Херсонской и Екатеринославской 45 казенных селений. Эти четыре полка образовали округ поселений 3-й кирасирской дивизии. Затем позже, в 1824 году, по соседству с ней поселена 2-я кирасирская дивизия и, наконец, в том же году назначено в Новгородской губернии в Старорусском уезде 10 казенных волостей для поселения полков еще двух дивизий - 2-й и 3-й гренадерских, с артиллерией. К концу царствования императора Александра корпус военных поселении состоял: в новгородском поселении 90 батальонов; в могилевском - 12; в слободско-украинском - 36 батальонов и 240 эскадронов, поселенных в Харьковской, Екатеринославской и Херсонской губерниях. Фурштадтских рот - 32, саперных - 2 роты и 3 роты Охтенского порохового завода. Хотя развитие системы военных поселений концу царствования не дошло до тех размеров, о которых мечтал император Александр, - вся армия не была поселена, - однако это предприятие выросло в весьма крупное правительственное учреждение. К 1 января 1826 года народонаселение всех округов, находившихся в военном управлении, дошло до 374.480 человек. Кроме того, в округах находилось действующих войск, состоявших на продовольствии от земли - 98. 114 человек и 2.363 лошади. Число же всех нижних чинов, считая и войска, назначенные для работ, составило 150.043 человека. Сверх того, состояло инвалидов 7.628 человек и кантонистов 154.062. Число всех, находившихся под командой графа Аракчеева, доходило до 748.519 человек (не считая несовершеннолетних и женского пола). Строительная часть в пехотных округах в совокупности поспела к этому времени не более как на 1/5 часть всех предположений, а в кавалерийских едва на 1/10 долю. Зато финансовая часть была в блестящем состоянии. По отчету за 1825 год значилось:

Таблица №1

Наименование:	Рублей
Израсходовано на военные поселения с 1816 г	17 876.515
Уменьшение доходов государственной росписи	1.716.288
Разные мелочи	22.601
Всего:	19.615.404

Вознаграждение со стороны военных поселян составило	14.413.023
Сокращение государственных расходов	1.774.558
Сокращение государственных расходов	1.774.558
Разные мелочи	110.390
Всего:	16.297.971

Поэтому вся затрата правительства для учреждения военных поселений составила 3.317.433 рублей.

Таблица №2

Зато имелось:	Рублей
Наличного капитала	23.305.346
Военно-сиротский капитал	1.831.924
Разного рода хлеба в налицо	2.072.433
запасных магазинах роздано	364.029
Имущество конских заводов	2.886 000
Итого:	29.959.732
А за вычетом	3.317.433
Оставалось	26.642.299

Из года в год, в каждом отчете, Аракчеев неустанно подчеркивал эти достижения, и Александр неизменно его благодарил. Выше было сказано, из каких статей дохода составлялся поселенный капитал. Он составлялся в значительной степени:

1) из сумм, поступавших прежде в казну;

2) из сумм, ежегодно получавшихся из министерства финансов за продовольствие нижних чинов, которые состояли на содержании поселян;

3) из чудовищной эксплуатации коренных жителей и поселенных солдат в тех уездах, где были устроены военные поселения.

Упорно проводимые императором Александром I в жизнь, военные поселения обещал поддержать и вступивший на престол император Николай I. Так, в манифесте по поселенным войскам 22 декабря 1825 года было сказано "Войска поселенные... вы учреждены императором Александром Первым и неоднократно за труды и усердие получали монаршие его благоволение. Существование ваше указывает цель благих намерений Александра Первого, а счастливое состояние наше есть плод трудов и отеческого его об вас попечения". Надежды поселян на изменение своего положения не оправдались. Престол Николая I и отставкою Аракчеева "судьба военных поселений определилась". По его мнению, прощальный приказ Аракчеева по поселенному корпусу был "последним откликом той отныне замиравшей сельской идиллии, которою граф Аракчеев восхищал и утешал императора Александра в последнее десятилетие его царствования".Это не верно: "идиллия" не замирала и даже не изменила своего чудовищного содержании, несмотря на то, что любимец нового царя, граф Бенкендорф, утверждает, что до царя прежде восшествия его на престол "столько доходило жалоб и вопля на военные поселения, в особенности же на новгородские, что он не мог сомневаться в необходимости во многом изменить это любимое установление императора Александра I".

Но раз этого не произошло, то Бенкендорф оправдывает Николая тем, что "чувствуя все неудобства военных поселений, он не решался однако же совсем их уничтожить, имея в виду огромность употребленных на них издержек и принесенную ими пользу через обработку невозделанных дотоле земель". И кроме того: "слез крестьян, оторванных от прежнего спокойного их образа жизни, нельзя уже было воротить". Имеется целый ряд данных, указывающих на то, что император Николай I не только не хотел и не пытался уничтожить военные поселения или радикально изменить существующий в них режим, но, несмотря на дружные представления многих лиц из придворных кругов и высших военных чинов об опасности, грозящей самодержавию при существовании военных поселений, - он упорно, в течение нескольких лет (до восстания поселян в 1831 году), расширял старые военные поселения и носился с мыслью об устройстве новых. Так, например, деревни Новгородского уезда, Поозерской волости, Рублево и Базлово со всеми жителями в феврале 1827 года были назначены в округ военного поселения Павла Мекленбурского полка, а деревни Видогоща и Иваново в округ 1-го карабинерного полка. 27 февраля 1827 года учрежденный по высочайшему повелению комитет под председательством управляющего главным штабом графа Толстого и членов: малороссийского военного губернатора князя Репнина, графа Витта и начальника штаба военных поселений генерал-адъютанта Клейнмихеля, рассматривал проект о поселении 80 тысяч малороссийских казаков на границу Персии. Казаки не были поселены только потому, что "потребной земли (до 2 миллионов десятин). На всем пространстве границы нашей с Персией не оказалось. Зато в том же году Николай утвердил проект образования нового округа военного поселения 2-й кирасирской и 2-й уланской дивизий в Херсонской губернии. Свыше 20 больших селений были зачислены в состав военного поселения. В марте 1829 года назначены в состав округа Прусского полка село Рышево и деревня Сопки Крестецкого уезда. В июле 1830 года генерал Паскевич подал докладную записку "О поселении на кавказской линии и в Грузии", а несколько позже, в штабе военных поселений, обсуждалось интересное сочинение фабриканта Шилля о военных поселениях. Шилль говорит "о всяческом поощрении поселян", обеспечении их материального положения, так как в них заключаются способы образовать из солдата верного защитника". Солдат-поселенец должен сдавать в общественный магазин выработанные им сельскохозяйственные продукты, а оттуда получать рацион; излишек продуктов он имеет право продавать в особо устроенный магазин, а в случае неурожая получает ссуду. Записка была доложена Николаю; но преобразований военных поселений на ее положениях не последовало. Так, в течение ряда лет Николай I проявляет неослабный интерес к военным поселениям и, как видно из приведенных примеров, судьба их определялась в смысле дальнейшего их существования и расширения на тех же принципах, что и в прошлое царствование. Единственное облегчение только для поселян-хозяев последовало в конце 1826 года: с них сняли боевую амуницию, нарядили в серые казакины с такими же кушаками, красным воротником и желтыми погонами. Жалованье им и отпуск продовольствия по общему солдатскому положению были прекращены. Все остальные их обязанности, т. е. содержание постояльцев-солдат, комплектование полка и пр., остались неизменными, только теперь с присоединением к двум действующим батальонам резервного, вместо двух солдат-постояльцев, они должны содержать трех. Неизменным остался и режим, существовавший в военных поселениях при графе Аракчееве.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

БОРЬБА КРЕСТЬЯН С ВВЕДЕНИЕМ ВОЕННЫХ ПОСЕЛЕНИЙ

С самого начала введения военных поселений в Высоцкой волости обнаружилось противодействие крестьян их "облагодетельствованию". Интересный материал об этом находится в письмах Бухмейера к Аракчееву. Как сказано в начале третьей главы, под руководством генерал-майора Бухмейера в Высоцкой волости производились работы по постройке поселенных домов-связей. После пожара села Высоцкого крестьяне деревень Высоцкой волости были мобилизованы для рубки леса и вывозки его к месту строительства. Насильственный отрыв их от собственного хозяйства в горячее время полевых работ, смутные слухи о том, что они сами себе строят "кабалу", выдвинули из их рядов наиболее активных смутьянов - "говорунов", - по словам Бухмейера. "Говоруны" не только сами старались уклониться от строительных работ, но всячески подбивали крестьян не предоставлять подводы для возки леса под связи. Выказавших наиболее активное противодействие приказам Бухмейера оказалось десять человек. По приказу Аракчеева все они должны были быть арестованы и преданы суду. 18 мая 1817 г Бухмейер доносил Аракчееву, что "известные беспокойные люди из крестьян Высоцкой волости из 10-ти человек 8-мь собраны и состоят под крепким караулом, а двое никогда не бывали, из коих одного не нашли дома, - поехал за телятами, а раменский Леонтий Сысоев ослушался моего приказания и не бывал". Но через два дня Бухмейеру удалось арестовать и этих двоих, о чем он и сообщал Аракчееву: "остальные два мужика из числа 10 говорунов взяты и находятся под присмотром. Теперь можно бы начать их и отправлять и потому прошу ваше сиятельство прислать ко мне сколько у вас есть бланкетов-подорожных, равномерно и повеление ваше оренбургскому военному губернатору, то и можно бы завтра сделать начало, хотя для меня оно и неприятно, но воля государя есть святая для каждого". Речь идет здесь об отправке виновных в Сибирский корпус. Хотя над виновными должен был еще состояться военный суд, но решение суда Бухмейер (председатель суда) знает заранее и поэтому хлопочет о подорожных. Арестами непокорных в районе, близко примыкающем к местопребыванию Аракчеева, - селу Грузину занимается сам Аракчеев, и арестованных отсылает Бухмейеру. - "Трех преступников от вас присланных принял, - пишет Бухмейер, - и отправил в село Буреги, под присмотром. Касательно говорунов, то думаю, что отправление их надолго не следует откладывать, потому что много арестантов скопилось". Затем назначается суд над крестьянами деревни Вяжищи: Филатом Матвеевым, Матвеем Кирилловым, Мартемьяном Кирилловым, Мартыном Матвеевым, Олимпом Павловым, Метром Антоновым и Гурьяном Николаевым. Преступление этих крестьян заключалось в том, что они, помимо отказа участвовать в строительных работах, избили палками ротного командира поручика Назарова, принуждавшего их возить из леса бревна. Несколько человек из числа заключенных признаны менее виновными и освобождены, преданные же суду наказаны кнутом и отправлены в Оренбургские линейные батальоны. Особенно беспокоит Бухмейера и его благодетеля Аракчеева крестьянин Знатный, которому удалось избежать ареста и скрыться. Знатный пытается "искать правду выше". Бухмейер доносит Аракчееву, что Знатного видели в Новгороде в харчевне, что он отыскал подьячего, который обещал ему написать просьбу, и что у него уже наняты лошади до Петербурга, куда он хочет ехать, как только просьба будет готова. На розыски Знатного Бухмейер мобилизовал все имеющиеся в его распоряжении средства; Знатного искали по всем деревням и в Новгороде, руководил розысками сам исправник. О дальнейшей судьбе Знатного ничего неизвестно.

В начале июня Бухмейер может уже успокоить Аракчеева - упорство крестьян сломлено: "Касательно крестьян Высоцкой волости, то мне кажется, что беспокоиться не о чем, и прошу вас себя успокоить, бог милостив и ваша совесть чиста; вы делаете то, что государь повелевает. Дело судное приказал я господину Петрову препроводить к вашему сиятельству". Дело, конечно, было не в совести графа Аракчеева, а в том, чтобы неблагоприятные слухи о начале устройства военных поселений не дошли до Петербурга. Еще более серьезные волнения возникли в начале следующего года в другой волости - Холынской - при переводе крестьян в военные поселяне. Но ранее открытого упорного сопротивления вводимой мере крестьяне этой волости сделали несколько попыток мирным путем "найти правду". Они снарядили четырех депутатов в Петербург жаловаться императрице на графа Аракчеева. Но Аракчеев, как пишет Мартос, успел схватить через полицию на Сенной площади "своих приятелей", велел привести к себе, раздел дочиста в своем кабинете, обыскал, получил просьбу на него, писанную "в сильных выражениях". Ходоки были посажены в погреб при арсенале. Затем Аракчеев приказал отыскать зачинщиков; они были найдены, отправлены в Петербург и посажены в одну яму с товарищами. Попытки крестьян избавиться от навязанного "благополучия" повторились осенью того же года. Они остановили вдовствующую императрицу при проезде ее в Москву, прося ее защиты и милости. Кроме того, несколько сот крестьян, вышедши из леса, остановили великого князя Николая Павловича, ехавшего вместе с прусским принцем Вильгельмом. Крестьяне говорили, что все у них отобрано, что сами они выброшены из своих домов и уже несколько недель, как не видели их. Императрица проехала, не останавливаясь, сопровождаемая плачем и жалобами крестьян, а Николай Павлович принужден был остановиться на пять минут (неудобно же было ему перед иностранным принцем и его свитой не обратить внимания на подобную сцену), и хотя просьбы не принял, даже разругал крестьян за их дерзость, все же этой остановкою навлек на себя гнев и презрение своего старшего брата Константина Павловича. По поводу этого происшествия возникла любопытная переписка между Константином Павловичем и генерал-адъютантом Сипягиным. Переписка эта характеризует как отношение Константина Павловича к введению военных поселений, так, кстати, и отношение его в то время к своему младшему брату, будущему императору, к стопам которого в период междуцарствия и после него Константин Павлович не устает припадать, чем не мало смущает Николая Павловича.

Цесаревич пишет из Варшавы Сипягину: "Весьма сожалею, что братец Николай Павлович замешался в эту историю посредничеством своим к утушению ее; он так еще молод, неопытен и не знающий в том, как должно поступать в службе, что ему не следовало бы вмешиваться в такое дело. Я уверен, что братец Михаил Павлович никогда быв это дело не вступился, - в том сомнения никакого нет". В ответ на это письмо Сипягин извещает цесаревича о том, что генерал-майор Потапов (усмиритель поселян) получил уже повеление немедленно отправить два эскадрона для усмирения поселян, не повинующихся властям. К письму своему Сипягин прилагает характерный рапорт генерал-майора Потапова о том же происшествии. "Жители волости Холынской, - доносит Потапов, - всегда были своевольны и ослушны против своего начальства. Желая всеми средствами избегнуть поселения точно, многие, оставив дела, шатаются в лесах и в проезд императорской фамилии сбирались толпами человек по 300 на большой дороге жаловаться. Сборища сии известны были нам прежде, но все взятые меры, чтобы мужиков от сего отвратить, были без успеха, употребить же силу казалось было бы хуже. Их величества и его высочество были всегда предупреждены, что будут встречены самими просителями. Императрицы проехали не останавливаясь, а его высочество остановился минут пять, просьбы не принял и сказал им все то, что они заслуживали своим глупым и непозволительным поступком". Хотя невиновность Николая Павловича в этом деле и подтвердилась из столь авторитетного источника (свидетелем происшествия), Константин Павлович не мог успокоиться и в поведении брата продолжал видеть дискредитирование монарших затей. Он писал об этом в письме к Сипягину: "...относительно же происшествия около Новгорода, то я такого мнения, что наши царицы поступили в сем случае точно так, как следовало, и как всегда они благоразумно в сем разе поступают, и уверен, что если бы тут же проезжал е. в. Михайло Павлович, то и он то же бы сделал, - не остановился бы и не вмешался ни во что, а е. в. Николай Павлович по неопытности своей имеет привычку вмешиваться не в свои дела; ему не следовало останавливаться и выслушивать, чего не принадлежало, тем еще более, что он ехал с прусским принцем, следовательно и с его свитой, что они должны слушать то, чего им знать было не должно". Сам наследник, не в пример своему неопытному братцу, совершенно безукоризнен в своем поведении по отношению к поселянам. Когда крестьяне Холынской волости, уже трижды потерпевшие неудачу в своих исканиях защиты, вновь снарядили депутацию к самому цесаревичу в Варшаву, что-бы умолить наконец его о заступничестве, цесаревич поступил с депутатами весьма круто. - "Сюда забрались на сих днях", - хвастался он Сипягину, - "три новгородских из Холынской волости мужика, и когда я, в день праздника рождества Христова возвращался от развода мимо толпы зрителей, они, став на колени, обратились ко мне. Я. полагая, что люди сии какие-либо заезжие с обозами или по другим надобностям, что часто случается, подошел к ним и спросил их, чего они хотят? Но они мне вдруг приносят жалобу, что их хотят заставить брить бороды и делают другие в их волости распоряжения, тогда как они не знают о сем высочайшего указа и присланы ко мне от волости просить защиты. Я, услышав сие и не входя в разбирательство таковой просьбы, заставил их тотчас молчать, сказав, что им должно свято и безмолвно исполнять, что приказывают, и в заключение препроводил их с нарочным фельдъегерем и двумя казаками к графу Алексею Андреевичу Аракчееву, на его рассмотрение. Вот и вся вам новость".

В то же время Аракчеев, узнав о поездке депутатов в Варшаву, просил задержать их и в кандалах отправить обратно. Цесаревич любезно предупредил просьбу графа. Впоследствии ходоки и зачинщики были отправлены в Оренбургские линейные батальоны. Поняв, наконец, что никакие просьбы о заступничестве не помогут и что Аракчеев действует по желанию и повелению царя, крестьяне Холынской волости перешли к открытому противодействию. Это произошло при чтении новгородским губернатором официального указа о переводе их в роенные поселяне. Кроме официальных источников, касающихся суда над бунтовщиками, об этом событии сохранился рассказ бывшего поселянина наследного принца Прусского полка, получившего оседлость в этой волости. "В Эстьянах собралась вся Холынская вотчина, - рассказывает поселянин, - состоящая из нынешних окольных деревень Холыньи, Новосилец, Большого и Малого Лучна, Белой горы и др. После чтения не дали губернатору и говорить, нее заволновались, стали шуметь и грозить, слушаться уже никто не хотел. Губернатор тогда скрылся, а войско всех окружило и никуда из цепи не выпускало. Многих крестьян загнали во двор, заперли их там, и без пиши и без питья держали двенадцать суток, пока они окончательно не сдались. Осажденным удалось как-то подкопаться под избу и найти там кадку с квасом. И выпит был не только квас, но съедена была и гуща. Многие от истомления совсем не могли двигаться, а все не сдавались, все еще не соглашались идти под бритье. Начальством было обещано вознаграждение в 100 рублей ассигнациями тому, кто первый согласится на забриванье, а жене его назначался и подарок шитый серебром с позолотой кокошник. Первый после долгой голодовки согласился эстьянский крестьянин Иван Шубин, который и получил вместе с женой своей обещанную награду. За Шубиным стали один по одному сдаваться и остальные. Итак, в 12 дней, все крестьяне Холынской вотчины были уже забриты. Когда устроились поселения, были возвращены назад те из сосланных, что беспокоили раньше высочайших особ, их так же забрили, как и всех прочих.

По делу было замешано 39 человек. Судил их особый комитет под личным председательством графа Аракчеева. Пять человек было сослано на службу в Сибирский отдельный корпус, 6 человек высланы из округа на службу в Могилевские поселения, а остальные, без различия лет, взяты на службу в свой округ. Писарь Филипп Михайлов за распространение слухов, бывших причиною беспорядков, и составление разных просьб, по разжаловании в солдаты, при собрании жителей волости, был прогнан сквозь комплектный батальон три раза. Получив доклад Аракчеева о разборе дела, Александр Павлович собственноручно написал на нем свое обычное: "Быть по сему"; он не постеснялся в тот же день письмом известить Аракчеева о своем удовольствии: "Я нахожу решение весьма основательным и в то же время в духе того милосердия, с коим мы поступали с самого начала сего дела". С начала устройства южных военных поселений в Слободской Украине еще большие волнения начались в Бугской уланской дивизии. В нашу задачу не входит подробный анализ волнений и их причин в южных поселениях, поэтому ограничимся здесь беглым обзором этого движения. По особым условиям местного быта переход в военные поселяне оказался здесь наиболее чувствителен. Система военных поселений затрагивала на Украине интересы многих лиц. Особенно трудно было примириться с ней населению тех местностей, отходящих в военное поселение, где существовали свои старинные предания и особые права. Поэтому в 1817 году, когда земли бывшего Бугского войска были обращены в военные поселения, там возникло волнение, сразу же принявшее бурный характер.

В Бугском войске существовало предание, что на основании дарованной ему в свое время грамоты Екатерины II, войско не может быть преобразовано. К движению примкнул капитан Барвинский. Он уверял, что отыщет "пропавшую грамоту". Волнение сразу же приняло острые формы. Бывшее войско отказалось подчиняться новому порядку. Чтение царских указов и повелений вызвало бурные протесты и заявления, что исполнять государеву волю казаки не желают. Когда же началась перепись имущества и семейств казаков, во многих местах последовало сопротивление новым властям. Несмотря на угрозы Аракчеева жестоким наказанием и переселением в Сибирь не подчиняющихся новому порядку, бугцы продолжали упорствовать. Была применена военная сила. Три полка с четырьмя конными орудиями принимали участие в подавлении возмущения. Произошло несколько открытых столкновений между казаками и правительственными войсками. В них принимали участие старики-отцы и жены казаков. Сопротивление бугцев было сломлено. По этому делу 64 человека было приговорено к смертной казни, в числе их капитан Барвинский и два его ближайших сподвижника - казаки Бабиченко и Гетмаченко. Но приговор суда не был приведен в исполнение, и дело кончилось ссылкой в Сибирский корпус Бабиченки и Гетмаченки на пожизненную службу без права отставки и домового отпуска, прочие все были освобождены из-под стражи, исключая капитана Барвинского, дело которого было направлено к пересмотру в особую комиссию.

Эти сопротивления крестьян мерам, клонящимся к их облагодетельствованию", не могли не встревожить императора Александра. Правительство было крайне заинтересовано в том, чтобы создать кадры признательной ему за улучшение материального положения, а потому и надежнейшей, военной силы. Поэтому, в начале возникновения этих недоразумений, император Александр попытался принять меры к выяснению истинного положения поселян. Он назначил генерал-майора Ильина с подполковником Коцебу для расследования причин неудовольствия поселян в Слободско-Украинской губернии. В рескрипте генерал-майору Ильину приведены следующие причины неудовольствия поселян, заключающиеся:

1) в запрещении им посева озимого хлеба;

2) в неимении времени к обмолоту собственного хлеба за беспрерывными но службе занятиями;

3) в совершенном недостатке готового корма для скота и за неимением также времени к перевозке с полей и лугов домой сена;

4) в крайности, до которой по сему дошли они (кормили скот даже хлебом в снопах) и угрожающей им от того опасности, с одной стороны, потерять скот, а с другой - остаться на будущую весну без засева нолей, и наконец;

5) в телесных наказаниях военных поселян полковником Степановым, с содержанием их под караулом и с причинением ран от побоев.

Волнения поселян Бугской уланской дивизии повторились весной 1818 года. Ожидался проезд императора Александра I по округам военного поселения Бугской дивизии. Начальство желало выставить напоказ внешнюю лучшую сторону поселений - правильность и чистоту новых построек, прямизну улиц, хорошие дороги и прочее, и запретило поселянам подавать какие-либо просьбы государю помимо команды. Это распоряжение окончательно возмутило поселян. Военный поселянин Василий Чеботарев при чтении этого распоряжения подполковником Терпелевским сказал, что он уже подавал в полковой комитет просьбу, по которой однако удовлетворен не был. Терпелевский нашел слова Чеботарева дерзкими, указывающими на недоверие к властям, дал ему в назидание оплеуху и приказал арестовать. "Если бьете одного, то бейте всех и берите всех под караул!" - закричали в толпе. На другой день - 6 мая, поселяне селения Себина, в том же округе, собрались самовольно на сходку. Бывший там майор Романовский объявил им тоже распоряжение не выходить на встречу к государю, вместе с тем он учил их как отвечать государю, если он сделает им вопросы относительно их быта, как военных поселян. Поселянин Петр Ангелов сказал на это: "Я казак, а не другого звания". Романовский приказал арестовать Ангелова, но поселяне силой защищали его, вырвали из рук Романовского и оборвали майору эполет. По суду 6 человек приговорены к прогнанию сквозь строй через 1000 человек по три раза; двое через 500 человек по одному разу; трое к ссылке в Сибирский корпус. Аракчеев смягчил приговор и отменил шпицрутены.

Хотя граф Аракчеев неизменно заверял императора Александра в том, что во вверенных ему поселениях все благополучно, что хозяйство поселян устраивается и богатеет, а поселяне свыклись со своим положением и довольны им, - не так чувствовали и думали сами поселяне. До перевода их в военные поселения крестьяне южных поселений имели большое количество первосортных земель. С зачислением крестьян в военные поселяне правительство перераспределило земли, отняв часть их от прежних владельцев, что прежде всего отразилось на сельскохозяйственных доходах крестьян. Промыслы и торговля, благодаря новым порядкам, заведенным в поселениях, стали для них невозможны . Эти основные причины недовольства своим положением усугублялись еще тем, что новые порядки каждодневно крайне невыгодно отражались на их собственных крестьянских работах. Обязанные 3 дня в неделю посвящать фронтовой службе, а затем, зачастую и преимущественно перед работами в собственном хозяйстве, нести казенные наряды по строительству полковых зданий, дорог, по заготовке сена для полковых лошадей и т. д., поселяне не могли, особенно в горячее время полевых работ, без ущерба для своего хозяйства подчиняться правилам поселенной службы. Это обстоятельство и явилось толчком к новому мятежу в Чугуевском уланском полку в июле 1819 года.

Чугуевские поселяне отказались косить казенное сено для полковых лошадей, которого нужно было собрать огромное количество - 103.000 пудов. Волнение, начавшись в Чугуевском полку, перешло оттуда в округ поселенного Таганрогского уланского полка. Получив известие о волнениях. Аракчеев выехал из Петербурга в Чугуев. По дороге ему был доставлен рапорт от генерал-лейтенанта Лисаневича о том, что волнение все более и более усиливается. Генерал Лисаневич пытался подействовать на поселян увещаниями, но успеха не имел. - "Не хотим военного поселения, - кричали бунтующие поселяне единогласно с женщинами и детьми, - оно не что иное, как служба графу Аракчееву, а не государю, и Мы приняли решительные меры истребить его, и знаем наверно, что с концом его разрушатся и военные поселения". Волнение, возникшее в Чугуеве, докатилось до Харькова, где по случаю ярмарки собралось много народа. Это грозило еще большим распространением мятежа, но генералу Лисаневичу удалось стянуть войска, окружить мятежников и подавить мятеж. 1.104 человека из Чугуевского и 899 из Таганрогского полков были арестованы. Из них 313 человек были преданы военному суду, который приговорит 275 человек "к лишению живота". Граф Аракчеев отменил смертную казнь, но придумал наказание более жестокое - пропустить каждого через тысячу человек по двенадцати раз. Он велел начать экзекуцию с сорока человек, считавшихся наиболее виновными. Мятежникам было объявлено, что они будут освобождены от наказания, если изъявят раскаяние, но мятежники отвергли это предложение. Родители осужденных заклинали своих сыновей не просить помилования. Страшная бойня была произведена 18-го августа в городе Чугуеве, куда, по приказанию Аракчеева, были собраны все арестованные любоваться предстоящим зрелищем. Справедливо говорит А. Петров, что при этом блистательно была доказана бесполезность подобного зверского наказания. Вот что писал Аракчеев императору Александру в письме от 24 августа: "Ожесточение преступников было до такой степени, что из 40 человек только трое, раскаявшись в своем преступлении, просили помилования - они на месте же прощены, а прочие 37 человек наказаны",- потому что не хотели быть прощенными, и 20 человек из них умерли под шпицрутенами, не прося пощады. - "Но сие наказание не подействовало на остальных арестантов, при оном бывших, - сообщает дальше Аракчеев, - хотя оно было строго и примерно. По окончании сего наказания, спрошены были все наказанные арестанты, каются ли они в своем преступлении и прекратят ли свое буйство? Но как они единогласно сие отвергли, то..." - и начались новые истязания. Кроме наказанных шпицрутенами, 400 человек были отправлены на службу, частью в Оренбург, частью в 3-ю уланскую дивизию. 29 женщин, участвовавших в восстании, после наказания розгами, были также отправлены в Оренбург.

Несколько офицеров, причастных к восстанию, поплатились ссылкой в Оренбург, под надзор полиции, а адъютант генерала Лисаневича штабс-ротмистр Тареев лишен чинов и знаков отличия, разжалован в солдаты без выслуги и отправлен в одну из крепостей Оренбургской губернии. 8 сентября 1819 года император Александр писал Аракчееву по поводу совершившейся экзекуции: "С одной стороны, мог я в надлежащей силе оценить все, что твоя чувствительная душа должна была терпеть в тех обстоятельствах, в которых ты находишься. С другой стороны, я умею также и ценить благоразумие, с коим ты действовал в сих важных происшествиях. Благодарю тебя искренне от чистого сердца за все твои труды. Происшествие, конечно, прискорбное, но уже когда по несчастью случилось оное, то не оставалось другого средства из оного выйти, как дав действовать силе и строгости законов". Письмо звучит издевательством: писать о чувствительной душе Аракчеева мог только император Александр. Волнения в военных поселениях происходили и в последующие годы. Так, в начале 1826 года взбунтовалась гренадерская рота поселенного батальона Аракчеевского полка. На инспекторском смотру поселяне заявили генералу Петрову, что служить у них нет больше сил, и просили передать об этом графу Аракчееву. По приезде Аракчеева в округ, батальон был собран в манеже и Аракчеев приказал выйти вперед тем, кто жалуется на тяжесть службы и отказывается "у него служить", при этом обещал не наказывать недовольных. Из рядов вышли несколько человек и с каждым у графа произошел следующий разговор:

- "Так ты не желаешь у меня служить?"

- "Не желаю, ваше сиятельство".

- "Будешь государя просить?"

- "Буду, ваше сиятельство".

Отобрав таким образом 30 человек, он приказал батальонному командиру майору Енгалычеву проводить эту партию в Новгород, чтобы оттуда отправить их на службу в дальние гарнизоны. Над четырьмя же зачинщиками состоялся суд. Судная комиссия состояла из двух лиц, самого Аракчеева и командира полка полковника Фрикена. Зачинщики были приговорены к наказанию шпицрутенами от 6 до 10 тысяч ударов. Как только решение суда было вынесено, для производства наказания нарядили роту солдат того же батальона. Гоняли сквозь строй на Тигодской. После наказания избитых поселян поместили не в полковой госпиталь, а во временный Шевелевский, хотя последний находился за 8 верст. Вскоре Аракчеев получил на свое имя от нового императора рескрипт и разослал его в копиях по полкам с припискою: "Да порадуйтесь каждый из вас, что поселение останется непоколебимо". Это было последнее деяние Аракчеева на палочном фронте в военных поселениях, - в апреле того же года он оставил командование поселенным корпусом. Наконец, в историю волнений в военных поселениях должно быть включено вооруженное восстание в округе поселенного Серпуховского уланского полка, в июне 1829 г. В русской историографии нет даже упоминания об этом событии, а между тем это восстание было одним из наиболее организованных и упорных, а по решительности действий мятежников против правительственных войск и по своей кровавой развязке едва ли не превосходящее Чугуевский мятеж. В бумагах департамента военных поселений нам удалось разыскать судное дело, относящееся к этому событию. Выше было упомянуто о том, что Николай Павлович, вопреки мнению некоторых историков, не только не отказался от мысли поддерживать и расширять военные поселения, но упорно продолжал дело своего брата. Перевод в военные поселения, крестьян селений Шебелинки, Михайловского, Глазунова, Асеев, Шопена и многих других деревень послужил причиной нового восстания. В селение Щебелишку собралось около 3.000 человек, не желавших подчиняться приказаниям начальства. Несмотря ни на какие увещания, они упорно кричали, что хотят по прежнему остаться однодворцами, что не надо им царских милостей, о которых говорится в прочитанном им указе, так как они хорошо знают о том, как живется поселянам, пользующимся этими милостями. В первый день возмущения они, вырвав инициативу из рук командиров, дважды атаковали эскадроны и заставили уланов отступить. Уланы, обороняясь пиками, убили нескольких крестьян. Это окончательно привело мятежников в ярость. С телами убитых они удалились с поля в деревню, забаррикадировали повозками въезд в нее положили на баррикады убитых и поклялись не сдаваться. Новые увещания приехавших из Харькова сенатора Горголи и гражданского губернатора не привели ни к чему. Крестьяне, выслушав вновь указ царя о переводе их в военные поселяне и об обещанных милостях, упорно стояли на своем, но "никакой невежливости сенатору не чинили". Им пригрози репрессиями. Они, указывая на трупы товарищей, отвечали, что все готовы умереть, но в уланы не пойдут. Чиновники уехали. Тогда отрядный начальник, генерал-майор Коровкин, решил применить жестокие меры. Окружив всеми эскадронами дивизии деревню Шебелинку, он приказал конной батарее открыть огонь. По деревне с близкого расстояния было выпущено 23 выстрела гранатами и картечью. Все выстрелы попали в цель, произведя в деревне, где находились и женщины и дети, страшную сумятицу. После артиллерийского обстрела генерал Коровкин приказал карабинерам спешиться и ворваться в деревню. Вооруженные винтовками карабинеры с двух сторон ворвались в деревню, и побоище продолжалось на улице и огородах. Пятьдесят два мятежника было убито на месте и свыше шестидесяти тяжело ранено, многие из них умерли в госпитале. Солдат было ранено около 50 человек, ранен был также командир одного из эскадронов. По суду 50 мятежников были приговорены к различным наказаниям. Но взбешенный нераспорядительностью начальства, Николай Павлович покарал и офицеров. Отрядный начальник генерал Коровкин и командир уланского полка были отрешены oт командования, а несколько офицеров арестовано. Так, в течение 13 лет, то в северных, то в южных поселениях происходили восстания "облагодетельствованных" поселян, пока, наконец, в 1831 году не произошло в них последнее самое мощное и опасное для самодержавия массовое движение с определенно выявившимся классовым характером, грозившее всем устоям дворянского государства.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПРИЧИНЫ ВОССТАНИЯ В ВОЕННЫХ ПОСЕЛЕНИЯХ В 1831 ГОДУ

"Центральная Новгородская следственная комиссия, учрежденная по делу о восстании военных поселян летом 1831 г., по соображениям в совокупности всех собранных сведений и произведенных разысканий, удостоверилась в полной мере, что единственным поводом к мятежу поселян, убийству местного начальства в городе Старой Руссе и в округах военного поселения гренадерского корпуса, послужили меленые слухи, что относимая к появлению болезни холеры смертность происходит от отравы, и что местные начальники состоят в заговоре истребить посредством оной нижний класс народа".

Таким образом, высокодумные генералы - члены комиссии - не нашли никаких других причин этого страшного для правительства и господствующего класса могучего по размаху восстания. Все дело восстания сведено было к упрощенной схеме: в поселениях появилась неизвестная болезнь - холера, от нее стали умирать поселяне, которые, заподозрев начальство в отравлении "нижнего класса" народа, произвели мятеж, умертвив и избив поселенное начальство. Невероятным кажется, что ни одному из членов комиссии при самом поверхностном анализе этого ближайшего и по существу дела совершенно второстепенного повода к восстанию не пришел в голову самый простой вопрос: почему же выявилось такое недоверие и такая исключительная ненависть со стороны военных поселян именно к начальству? Ведь даже возможность веры в отраву, с целью уничтожить поселян, приписывание этого мнимого злодейства начальникам, сами собою говорят о крайнем недоверии и полнейшей враждебности отношений, существовавших в поселениях ко всем облеченным властью. А ведь члены комиссии не могли к тому же не знать, что это последнее восстание лишь завершает собою многократные волнения в военных поселениях и на севере и на юге и что в прежние восстания повод этот отсутствовал. Такая постановка вопроса привела бы к выводу, что причины восстания лежат глубже, и что искать их нужно не в темноте масс. Но вопросы эти никому из членов комиссии в голову не приходили, а если и приходили, то гласно не высказывались.

Причины восстания лежали глубже и были гораздо серьезнее и опаснее, чем найденный членами комиссии "единственный" к тому повод. О существовании их, за несколько лет до восстания, хорошо был осведомлен сам император Николай I. О том, что представляли собою военные поселения к началу нового царствования, с исключительной откровенностью сказал Николаю сопровождавший его в поездке по Новгородским поселениям в 1826 году офицер его свиты. Автор представленной царю записки находит, что "после восьмилетних усилий и несметных расходов военные поселения представляют самое несчастливейшее зрелище". "Предмет" военных поселений он рассматривает в двух видах: хозяйственном и политическом. В хозяйственном отношении военные поселения совершенно не оправдали надежд правительства. "...Продовольствие не только действующих батальонов неминуемо останется навсегда на счет казны, но и поселяне-хозяева едва ли будут в состоянии прокормить свои семейства. Это видно из того, что для прокормления одного тягла во всех степных местах, следовательно плодороднейших, определяется по меньшей мере по 5 десятин одной пахотной земли и по 3 десятины лугов. В поселениях же Новгородской губернии ("где земли тощи, количеством недостаточны, к плодородию неспособны и расчистка полей не только затруднительная, но требует неимоверных усилий и значительных капиталов") для прокормления семейства и двух постояльцев назначается только 4 _1/2 десятины пахотной земли и 1 _1/2 десятины лугов и паств". Поля от селений отстоят далеко, ясно что земледелие было совершенно забыто и что все сделано было для глаз, а для пользы - ничего.

Результаты такого ведения дела, несмотря на изнурительный труд поселян, самые плачевные: "коренные жители из зажиточных крестьян сделались убогими; действующие солдаты, из которых многие проливали кровь свою за отечество, суть работники (батраки) хозяев, без жен, без собственности. Они несут все бремя строевой службы и сверх того изнуряются без всякой платы различными работами: роют каналы, возят камни, расчищают поля, делают дороги, помогают хозяину в полевых работах. Рабочие батальоны замучены, и начальники их не стыдятся удерживать у них заработанные кровавым потом деньги для приращения поселенных капиталов". Дома, в которых живут поселенцы, построены худо, в них холодно и тесно; для женатых постояльцев вовсе нет помещения; дворы тесны и помещений для скота недостаточно, а требуемая чистота "столько для солдата обременительна, что одна непомерная строгость в силах оную удержать".

Где же те выгоды, обещанные солдату при поселении?" - задает вопрос автор записки, - и могут ли забыть поселенцы и их дети прежнюю свою жизнь более или менее независимую, замененную "горестной уверенностью остаться навек солдатами и навек в неволе, тогда как все крестьяне сделаются свободными и каждый будет иметь право избирать для себя род жизни. Справедливо ли лишить сего права одних военных поселян и их одних подвергнуть исключительно общей для всех граждан обязанности защищать отечество?

Автор приходит к выводу, что введением военных поселений не достигнуто "ни единой черты" из намерений правительства. "Коренные жители, если не могли быть довольными переменою своего состояния, то могли сохранить свое имущество. Они разорены. Действующих батальонов солдаты несчастнее прежнего. Рабочие батальоны измучены, строение солдатское худо построено и не соответствует цели своего назначения; расходы на содержание полков значительно увеличены. Надежда на избавление губернии от рекрутской повинности сделалась пустою мечтою. Осталось одно неоспоримое - предстоящая опасность, ибо если необыкновенная строгость и даже жестокость удерживали по сие время порывы негодования, то можно ли надеяться сим единым средством удержать оную навсегда?"

Выводы автора убийственны, но верны. Те же выводы делают и непосредственные участники устройства военных поселений - поселенные офицеры. В записках Маевского начальника старорусских военных поселений, встречается выразительное описание "благоустроенной" жизни военных поселян. "Все, что составляет наружность, - пишет Маевский, пленяет глаз до восхищения; все, что составляет внутренность, говорит о беспорядке. Чистота и опрятность есть первая добродетель в этом поселении. Но представьте дом, в котором мерзнут люди и пища; представьте сжатое помещение, - смешение полов без разделения; представьте, что корова содержится как ружье, а корм в поле получается за 12 верст; что капитальные леса сожжены, а на строение покупаются новые из Порхова, с тягостнейшею доставкою; что для сохранения одного деревца употреблена сажень дров, для обстановки его клеткою, и тогда получите вы понятие о государственной экономии. Но при этом не забудьте, что поселянин имеет землю по названию; а общий его образ жизни - ученье и ружье. Притом, от худого расчета или оттого, что корова в два оборота делает в день, по 48 верст для пастбища, всякий год падало от 1.000 до-2.000 коров в полку, чем лишали себя позема и хлебородна и казна всякий год покупала новых коров... В больнице полы доведены до паркетов, и больные не смели прикоснуться к ним, чтобы не замарать; у каждого поселенного полка была мебель, но она хранилась, как драгоценность, на ней никто не смел сидеть". Так показным благополучием прикрывалось полное пренебрежение к нуждам и удобствам поселенных войск.

Близко знакомый с бытом и нуждами поселян доктор Европеус рисует с натуры картину работ в поселениях: работы были очень обременительны для солдат. Во время работ солдаты жили в сырых мазанках. Больных было много, смертность значительная; в мазанках не было печей, негде было согреться, высушить обувь и платье; лихорадки, поносы, цынга, куриная слепота свирепствовали в поселениях Солдаты возвращались с работ с песнями для начальства, а ночью по всему лагерю слышались оханье и стоны.

Управляющий Высоцкой волостью капитан Мартос был удивлен, когда в декабре месяце крестьяне приходили к нему с просьбами отпустить их в Новгород за покупкою муки, так как своей муки хватает им только до декабря, а декабрь, январь, февраль, март, апрель, май, июнь и до половины июля, до нового хлеба, жители должны покупать хлеб. "Вы спросите, - пишет Мартос, - чем же они кормятся? Худое хлебопашество заменяется другими выгодами: они продают в Петербург сено, дрова, телят, которых нарочно отпаивают домашнюю птицу, иные ездят с рыбой и сими изворотами живут". Теперь же все изменилось, так как "главнейший предмет поселения войск и первейшая потребность есть хлебопашество, и там, где 720 душ не могли прокормить себя собственным хлебом, что же достанется пришедшим вдобавок 1.000 человек, которые по проекту поселения будут кормить два действующих батальона или 2.000 человек?" Правда, расчищаются леса, но за первый год успели расчистить только 93 десятины, "число пустое, но работа убийственная", и при скудности почвы, суровом климате, плохом удобрении "польза предвидится издали". Первое время крестьянам выдается провиант, но когда выдача прекратится, что будут делать 720 мужиков, которые "на своем хлебе часто постились, а теперь, сверх того, должны кормить 2.000 гренадеров!" Кроме того, отнята у крестьян и возможность серьезно заниматься земледелием, так как "всех жителей одели в солдатские мундиры, расписали по ротам; во всяком селении взяли гумно, начали их в нем приучать ворочаться налево и направо, ходить в ногу, топтать каблуками, выпрямляться, носить тесак; даже до такой степени заботились, что в тех гумнах не поленились выстроить печки, дабы поселяне и в зимние дни навещали манеж, маршировали в нем и слушали команду горластого капрала, для их столь особенного счастья. Тогда прощай счастье земледельца, прощай промышленность, а с нею и безбедная жизнь. Не стало торговли; вместо того, чтобы ему ехать в город или в столицу для продажи своих продуктов, что приносит большую пользу тамошним жителям, хозяина семьи наряжают вестовым к капитану, у которого в запачканной кухне он толкается целые сутки, будучи в тягость как сам себе, так и командирским денщикам".

Итак, приведенные мнения дают возможность констатировать, что устройство военных поселений на территории Новгородской губернии тяжко отозвалось прежде всего на материальном положении коренных жителей-поселенцев, во-первых, потому, что, лишив их свободы передвижения и возможности распоряжаться по своему усмотрению продуктами домашнего обихода, уничтожило промышленность и пресекло отхожие промыслы; во-вторых, потому, что правительство перевело на их содержание солдат действующих батальонов; в третьих, потому, что у них отмята была возможность серьезно заниматься земледелием и поддерживать свое хозяйство, так как, сочетая земледельческие занятия с занятиями солдата, они должны были три дня в неделю посвящать строевой службе: в четвертых, потому, что кроме строевой службы им вменялось в обязанность предпочтительно перед занятиями по своему хозяйству исполнять массу часто изнурительных казенных работ, следовательно, фактически в личном их распоряжении не было и трех дней; в пятых, потому, что отведенные им пахотные поля и пастбища находились далеко от селений и вследствие этого, кроме лишней траты времени поселенца, изнурялся и падал скот, и без того скудная почва оставалась без удобрения.

Что же касается морального гнета, которому подвергались поселяне, то мы, придерживаясь лишь приведенных мнений, видим, что он происходил от "горестной уверенности остаться навек солдатами и навек в неволе"; от печального сознания, что материальное положение их не только не улучшается, а наоборот, с каждым годом ухудшается; от непомерной строгости; от мелочной регламентации не только занятий, но и домашнего их обихода; от сознания, что работа их является не средством к достижению действительного улучшения их жизни, а средством для наведения внешнего блеска и чистоты - декоративного, показного благоденствия.

О физическом и духовном состоянии солдат действующих и мастеровых батальонов выше было сказано, что первые в награду за пролитую кровь сверх того, что несут бремя строевой службы, изнуряются без всякой платы работами, а последние замучены, и "начальники их не стыдятся удерживать у них заработанные кровавым потом деньги для приращения поселенных капиталов".

Но если по всем этим причинам новгородские военные поселения представляли самое "несчастливейшее зрелище", то, может быть, в южных поселениях, устроенных в плодороднейшем крае, где отсутствовала, по крайней мере, одна из значительных причин упадка благосостояния новгородских военных поселян - скудость почвы, - может быть там поселяне благоденствовали? На этот вопрос приходится также ответить отрицательно. Введенная императором Александром и Аракчеевым система, независимо от природных условий местности, нивеллировала материальное положение поселян во всех военных поселениях.

О Новгородских поселениях имеется много ценных (опубликованных и неопубликованных) воспоминаний современников и, главное, самих строителей поселений - поселенных офицеров и солдат; воспоминаний же о южных поселениях, кроме случайных отрывочных сведений, нет, но зато сохранились три официальных документа (неопубликованных), рисующих с достаточной полнотой жизнь военных поселян в южных поселениях. Это - две докладные записки: "О военных поселениях в Харьковской губернии" и "Об Уманском военном поселении", написанные уже в 40-х годах прошлого столетия, невидимому, офицерами или чиновниками, командированными в поселения со специальной целью их обследования, и записка, носящая название "Благосостояние военных поселян", написанная в 1828 году и представленная начальнику главного штаба генералу Дибичу. Приведем из них некоторые данные. По окончании отечественной войны 1812 года образованы исподволь, после 1816 года, военные поселения. Сначала предназначено было обратить в солдаты хлебопашцев, которые бы в мирное время занимались работами для себя и казны, а в военное могли исполнять службу, на каковой копен учили поселян ружейным приемам и маршировке. Но многолетний опыт убедил, что все эти обязанности в одном лице поселянина соединить трудно, и поселяне, оставляя собственное имущество и часто семейство, постоянно бежали в Турцию, на Кавказ и пропадали без вести...

...Прежние села устроены были по мысли и мнению самих поселян на местах большею частью низменных, избранных ими по удобству для сельского хозяйства. Уничтожение построек и перенесение усадеб на другие места, кроме того, что стоит огромных расходов, поселило в поселянах недоверие и уныние, и они строят на новых местах дома по назначению кое-как, наскоро, из собственного материала; торопливость эта происходит от того, дабы непременно поставить то число домов, какое назначено, поэтому дома очень сыры, холодны и скоро разрушаются. Недостаток лесных материалов и торопливость, с какою возводятся постройки, лишают эту страну возможности иметь удобные жилища. К тому же под постройку каждого дома отводятся всем одинаковые участки усадебной земли - в ширину 12, а в длину 24 сажени, всего около 300 сажен или 1/8 десятины. Между тем как средства их и семьи неодинаковые, и что для одного служит недостаточным, то для другого излишним.

...Поселяне на местах жительства употребляются в работы по три дня в неделю, когда для трехдневной повинности для совершения дела будет достаточно, в противном случае они работают столько, сколько нужно для окончания дела; так, например, во время запашки посева, уборки сена, при неблагоприятной погоде, во время уборки хлеба, во время вымолота поселяне употребляются в работе не только всю неделю, но даже в праздники и воскресные дни; поокончании же таковых работ отпускаются для собственных дел и потом опять употребляются по три дня в неделю.

Строгого расчета за переработанные дни не ведут, а только наблюдают, чтобы по окончании казенных запашек поселяне пахали собственные поля. Не имеющие рабочего скота с тяглыми поселянами рассчитываются собственными в пользу их работами. При употреблении в работе вне мест своего жительства поселяне трехдневную повинность исполняют понедельно. Поселяне употребляются в работе для выделки кирпича, который продается в места, отстоящие за 50 и более верст, и поставляется собственными подводами поселян. Работы производятся по пригону и по урокам, и если в течение рабочих дней не ВЫПОЛНЯЮТСЯ, то должны оканчиваться в воскресные и праздничные дни. Кроме разных работ, поселяне, в особенности в зимнее время, назначаются очищать снег около скирд и в других местах. Это делается потому только, что волостные начальники считают себя в праве занимать их работами. Женщинам зимою дают на уроки ячмень и просо для выделки на крупу.

По уборке хлеба поселяне отдаются желающим в наем по 100 и 200 работников и посылаются начальством за 100 и более верст на месяц и дольше. За таковые наймы местные начальники получают значительные подарки. Тяглые поселяне перевозят тягости в дальние пути таким образом, что, доставивши тягость в назначенное место, принимают там же или заезжают в сторону для приемки новой, которую в обратный путь везут по назначению и по сдаче которой в новом месте принимают третью и доставляют в свой округ или в близко лежащие места. Если случится, что в дороге испортится колесо или заболеет вол, то тягость раскладывают на другие возы: по возвращении на место, поселяне подвергаются наказанию.

Раз в год поселянам делается инспекторский смотр, на который являются как должностные, так и состоящие при исполнении повинности поселяне, тяглые с рабочим скотом, телегами, возами, плугами, ралами, а пешие с одними свойственными им орудиями. Зажиточные и должностные поселяне раздают на это время свой скот тем, у которых нет или изнурен. Таким образом скрывают общими силами настоящее положение пришедших в разорение и упадок. На этом смотру их спрашивают, довольны ли они; на это всегда отвечают стоящие впереди зажиточные должностные поселяне: "всем довольны", а масса не смеет жаловаться. Кроме этого смотра делаются еще частные разными начальствующими лицами, причем всякий раз по распоряжению во всей колонии белят внутри и снаружи дома, исправляют и красят заборы, дома убирают цветами, накрывают столы белыми скатертями и все одеваются в лучшую одежду. Поселяне между собой говорят, что смотры хотя и назначаются для пользы, но наносят хозяйству расстройство, убыток, изнуряют их и не выставляют нужд и потребностей, а только закрывают настоящее положение.

"Взыскание определяет волостной начальник, назначая виновному в наказание от 50 до 100 ударов розгами; смотря же по степени вины, он делает представление окружному начальнику, по решению которого виновный подвергается наказанию от 150 до 300 ударов палками, и такое наказание вписывается в кондуит поселянин.

"Из Никольской колонии в прошлом году десять семейств хозяев 1-го разряда, бросив все свое имущество, бежали.

"По случаю неурожая хлеба начальство дает на продовольствие поселян в ссуду хлеб, но после нового урожая в два и в три раза более собирают с них.

"Поселяне ожидали увольнения их из ведомства военных поселений, так как, по их словам, выслужили уже 25 лет, теперь же следует других казенных крестьян обратить в военные поселяне, а их уволить. Верование это они передали казенным крестьянам Черкасского и Чигиринского старосте, которые пришли было в большое беспокойство и уныние, но после того, когда генерал военного поселенного ведомства год тому назад приезжал для обозрения села Дубиевки, они узнали, что остаются казенными, и успокоились.

"Тяглые хозяева имеют хлеб для собственного продовольствия, но пешие каждый год имеют в нем недостаток и, по свидетельству старожилов и их самих находятся ныне в худшем положении против того, в каком находились до преобразования их в настоящее звание.

"С званием поселянина сделались неразлучны притеснения и тягости и положение этого народа дошло до такой крайности, что соседние жители и знающие быт военных поселян Херсонской губернии с живым участием рассказывают о тяжком их положении и свидетельствуют, что в настоящее время они достигли такого ожесточения, что при встрече при самом ничтожном поводе к неудовольствию готовы убить, и наносят тяжкие побои и в сердцах часто других убивают; сами же поселяне перед каждым посторонним лицом горько жалуются на свое положение и говорят, что отданные в военную службу, т. е. в солдаты, благодарят бога и начальство, что избавлены от звания военного поселянина. По опытам известно, что казне не приносили ожидаемой пользы ни собственное ее хлебопашество, ни скотоводство, ни садоводство. Везде собственная корысть распорядителей, злоупотребления и нет ни казенной пользы, ни "общей".

Положение поселян Уманского военного поселения, описанное автором во 2-й записке, в общих чертах сходно с положением поселян Херсонской губернии, но, сравнивая их положение с положением помещичьих крестьян, он пишет: "По общему гласу, прежние зажиточные хозяева перевелись И обеднели и на все способы ропщут и жалуются. Они заклеймены каким-то непонятным, но опасным унынием, сопряженным еще с робостью, и находят удовольствие рассказывать каждому о невыгодах своего положения. Такое их состояние радует поляков, и они говорят, что собственные их крестьяне находят много преимуществ в своем положении против военных поселян. Они нарочно иногда выражаются при поселенцах, что лучше быть панскими, чем казенными".

По свидетельству вольных и невольных своих помощников но созданию бутафорского великолепия военных поселений, Аракчеев был маньяком формального, внешнего порядка, стремящимся установить однообразное и монотонное единство во всем и всюду, все подстричь под общую гребенку, превратить все окружающее в совокупность автоматических приборов. Чистоту и порядок - прекрасные регуляторы общежития - он превратил из средства в самоцель, сделав из них истинный бич для поселян, обрекавший их на совершенно нелепые по своей бесцельности неудобства, лишения и тяжелые страдания. Поселянин и члены его семьи не смели переставить раз и навсегда установленные в известном порядке веши в своей квартире, несли ответственность, за каждое пятно на полу и ремешок на упряжи своей лошади, тратили массу драгоценного времени на бессмысленные мелочи, в то время, когда необходимая работа была не "кончена и не терпела отлагательства. Всякая личная привычка даже при исполнении самых обыденных сельских занятий становилась недозволенным произволом, идущим вразрез с установленными инструкциями правилами, выправкой, хождением по темпам и т. д. И это в то время когда поселянин, изнуренный тяжелыми работами, больше всего нуждался в отдыхе. "На ученье выводят по утру в 6 часов и продолжают до 11, а после обеда с двух до 10; между ученьем же метут тротуары, чистят канавы перед строениями" и т. д. "В болотистых, лесных и каменистых местах конаются канавы, а уроки даются не по силам, то есть: на каждого 15 сажен в длину, по 1 аршину в глубину и ширину, а кто не выработает, должен в праздничные дни докончить, поэтому отдыха нет". "На работе нужно быть в казенных шинелях, а поддерживать ее в исправности невозможно. Когда приходят с работы, то все вещи оборвавшись, но времени не имеют починиться. Заставляют ночью плести лапти к будущему дню".

Нарисованная картина не нуждается в комментариях. Итак, мы можем сделать краткий вывод: из указанных здесь общих условий жизни военных поселян, приведших к созданию худшего вида военно-крепостнического угнетения, закономерно создались причины для страшного по своей ненависти к угнетателям восстания военных поселян в 1831 году.

Однако при тщательном анализе этих событий исследователь не может пройти мимо одной, правда имеющей частное значение, но тем не менее существенной черты, введенной в условия жизненного уклада поселян уже в новое царствование и столь же закономерно превратившейся в одну из причин восстания. Черта эта - преследование православным духовенством раскольников-поселян, имевшее место главным образом в Старорусском уделе военных поселений. Но именно в этом уделе вспыхнуло первое восстание, отличавшееся особенно бурной силой. Остановимся вкратце на этом.

Большинство поселян Старорусского удела принадлежали к раскольникам беспоповцам и отличались от "мирских", т. е. людей православного вероисповедания, не только религиозными верованиями, но и тесно связанными с религиозной догмой условиями своего быта. Они не употребляли в пищу ничего перебродившего, т. е. вина, пива, водки, и даже хлеб пекли без дрожжей; чай и курение табаку были также изгнаны из их домашнего обихода. Зажиточные и домовитые до перехода в военные поселяне, они жили замкнутым мирком, отгородившись высоким забором религиозных верований от всего остального мира, принимая в свое согласие только после перекрещивания. Эта ярко выраженная реакционная окраска их духовного облика ввела в заблуждение правительство при начале устройства военных поселений в Старорусском уделе. С одной стороны, раскольники казались правительству тем благодарным материалом, из которого в будущем могла получиться наиболее твердая опора для власти, но, с другой стороны, этот же материал мог оказаться наиболее горючим. С переводом их в военные поселяне в замкнутый мирок секты ворвалась струя иного воздуха. Благодаря принудительному общению с "мирскими" - солдатами действующих батальонов, внесшими в их избы ненавистные им привычки иного мира, они особенно болезненно почувствовали ломку своего бытового уклада.

Но вначале, при устройстве Старорусских военных поселений в 1824 году, поселенному начальству приходилось очень считаться с особенностями быта и религиозных воззрений раскольников. Понимая всю несокрушимость такого препятствия, Аракчеев старается обойти его, и одним из многочисленных образчиков того, как он осторожно относился к этому щекотливому вопросу, является письмо к генералу Маевскому. - тогда отрядному начальнику Старорусских поселений. Он просит Маевского быть с поселянами-раскольниками как можно более осторожным и даже переписку с ним по спокойствию поселян производить своей рукою, дабы в канцелярии менее об оной знали". И Маевский, непосредственно заинтересованный в скором и благополучном завершении возложенного на него ответственного дела, принимает этот совет к сведению. Но скоро эти уроки были забыты. Удаление со сцены Аракчеева, постоянно переживавшего мучительный страх перед крестьянами, уход из старорусских поселений дипломатичного Маевского значительно в этом отношении ухудшили дело. Скоро в этом омуте самовластья и бесправии особенно сильно заставило себя чувствовать отношение к поселянам-раскольникам со стороны поселенного духовенства.

Еще при Аракчееве духовенство стало приниматься в полковые комитеты, но вначале равным правом голоса в них но не пользовалось. В дальнейшем поселенные священники мало-помалу становятся самыми деятельными и самыми влиятельными членами полковых комитетов. Обратившись в поселенных чиновников, они усвоили их обычаи, нравы, приемы, образ жизни, страсть к карточной игре. Все стало общим. Общим стало и взяточничество и скоро достигло таких размеров, что довело многих поселян до полного разорения. В систему лихоимства комитетских священников, помимо всяких иных незаконных поборов, обязательно входила и даровая обработка священнических пашен и огородов военными поселянами. Кроме того, поселяне ежедневно должны были доставлять священнику пару лошадей с кучером, чтобы развозить этого духовного чиновника и его семейство не только по приходу, но и в гости к приятелям, в город по личным делам, хотя бы эти поездки и приходились на страдную пору. Своих лошадей комитетские священники держали только для барышничества. Этим однако не исчерпывались преследования и эксплуатация ими военных поселян. Зная тенденцию правительства к исправлению нравов поселян, выражающуюся в стремлении перекрещивать раскольников в православную веру, желая преуспеть перед высшим начальством, они устроили своеобразное соревнование. Особенно громкую славу приобрел в этом соревновании священник села Панькова отец Григорий. Он обращался со своими прихожанами так, что двое повесились, один утопился, многие были в бегах. Но зато он и пользовался расположением начальства и слыл самым богатым священником всего Старорусского уезда. Но если шпицрутены, розги, плети - весь педагогический цикл палочной академии исчерпывался, не достигая результата, то раскольники отсылались в Старую Руссу к полицеймейстеру полковнику Манджосу, который хотя был сам поляк и католик, но считался первым в поселении специалистом по обращению раскольников в православную веру. По распоряжению этого поселенного Торквемады, жертвы доставлялись ему только в страдную пору, чтобы нравственные терзания о брошенном в такую пору хозяйстве прибавились к телесным наказаниям. Раскольники без различия возраста и пола запирались в особые камеры Старорусского этапного двора с таким расчетом, чтобы могли лежать только вповалку, всякое свободное движение было немыслимо. Кормили их заплесневевшим хлебом и селедкой. Перед вечером являлись полицейские солдаты, надевали на истязуемых арканы и вели по городу к реке на водопой; гуд их заставляли становиться на четвереньки и пить воду прямо ртом из реки. Любимец Манджоса старшина Цебриков постоянно сопровождал эту процессии" по городу. Неудивительно, что Манджос пал жертвой восстания в Старой Руссе и многие священники были избиты поселянами и преследовались с особой ненавистью. Но не только поселенные священники по собственной инициативе "исправляли" нравы поселян, и со стороны правительства, больше того, лично Николаем Павловичем принять были соответствующие меры "морального" воздействия на военных поселян-раскольников. Конечно, внешне тактика высшей власти сильно отличалась от грубо обнаженной насильнической тактики необразованных, пьяных поселенных священников.

Правительство, заинтересованное в создании из военных поселян соответствующих кадров солдатско-полицейской опоры, орудием перевоспитания раскольников избрало опытных и искусных миссионеров. Незадолго до всеобщего восстания, в 1830 году, двое таких столичных миссионеров Александро-Невской лавры - иеромонах Симеон и иеродиакон Георгий рьяно подвизались на этом поприще. В делах департамента военных поселений сохранилось любопытное дело "Об успехах действий иеромонаха Симеона по обращению военных поселян-раскольников в православную веру". Но высшая власть, которой были адресованы действительно искусные донесения иеромонаха Симеона, судила об этих успехах лишь по количественным данными, показываемым Симеоном в донесениях, и не могла знать, что "успешные действия" в действительности знаменовали собой полный провал работы монахов. В феврале 1830 года, по высочайшему повелению, начальник штаба военных поселений генерал Клейнмихель известил начальника 2-й поселенной гренадерской дивизии генерала Полуехтова о том, что в распоряжение Полуехтова специально для обращения поселян-раскольников в православную веру посылаются иеромонах Симеон и иеродиакон Георгий. Генералу предлагалось всеми зависящими от него средствами содействовать работе монахов. Оба монаха для удобства переводятся из Александро-Невской лавры в старорусский Спасо-Преображенский монастырь. За "работу", сверх обычного содержания, иеромонаху Симеону назначалась тысяча рублей, а иеродиакону Георгию" пятьсот рублей в год.

В дальнейшем все донесения монахов направляются генералом Полуехтовым управляющему главным штабом по военному поселению графу Толстому для доклада Николаю Павловичу. Монахи принялись за работу рьяно: уже в начале апреля того же года генерал Полуехтов при рапорте Толстому представил первое обширное донесение иеромонаха Симеона о "работе". "Мы, ни мало не медля, вступили во-первых в округ принца Павла Мекленбургского полка, -доносит Симеон. Собрания проходят частью в штабе полка, частью по деревням в штабах поселенных рот". Но поблизости от Мекленбургского полка расположен Виртембергский полк, и Симеон, чтобы не терять времени на разъезды, требует присылки на собрания ближайших двух рот этого полка. Метод работы монахов подробно описывается в донесениях Симеона. Симеон уверяет начальство, что "увещания" производились в духе евангельской кротости и одним свидетельством божественного писания, обличающего и посрамляющего противников. Образно витиеватым, церковным штилем описывает он в донесении упорство раскольников. - "Непокорливая жестоковыйность перекрещенцев, уязвленная несносным ей светом писания, в болезненной слепоте своей мятется, волнуется, шумит". На несколько категорий, хотя, как видно из донесения, родственных по духу, делит иеромонах Симеон своих "неистовящихся" противников: "Иные из них вместо всякого другого ответа на наши вопросы изрыгают с грубостью: "Что мы за несчастные такие, - городских вы не трогаете, а нас тревожите. Это гонение на нас". "Другие в омраченном безумии взывают: "Если мы слепы, то оставьте нас в слепоте нашей, мы не можем принять вашей веры и хотим умереть в той, в которой родились". "Суть и такие, - продолжает Симеон, - которые с утонченной лестью изменяются: "Мы крайние невежи, а вы все знаете, итак, нам не о чем говорить с вами", - желая противоречивостью избыть ответственность от божеских правил и церковных законоположений".

Но упорство раскольников не расхолаживает просветителей. Льется елейная речь "о восходах избранных", предусмотренных господом, о скором спасительном прозябании в них плода, о том, что "не гонение, а особенное божие милосердие" открывается им сейчас и т. д. и т. п.

- Но все красноречие монахов разбивается о глухую стену упорства раскольников, особенно их специалистов-начетчиков, - хитрейших, - как аттестует их Симеон. И вот, как некогда в Грановитой палате московского кремля словопрения никонианцев со сторонниками протопопа Аввакума сворачивали наконец на злую, острую тему о истинности православных и раскольнических старых книг, так вновь, в деревнях Старорусского уезда, идет яростный диспут на туже тему. Хотя здесь дело не доходит до кулачной расправы, но средства убеждения со стороны монахов по своей неопровержимости сходны. - "Не гонение, а высочайшее-монаршее благоволение открывается вам", - потеряв всякую надежду переубедить поселян ссылками на писание приводит свой наиболее веский аргумент иеромонах Симеон. Иными словами: так угодно государю. Раскольники поражены, - этого они не ожидали, но все же еще не сдаются. "Хитрейшие" из них не верят, что монахи присланы к ним самим царем; они требуют "листок", удостоверяющий, что сам царь действительно желает их перекрещивания; при этом заверяют монахов, что воле царя они бы покорились, как покорились раньше, когда он велел "обрить их детей". У Симеона "листка" нет, но все же он с честью выходит из затруднительного положения, - именем царя он грозит: "Ручаться за всех вам не можно, - говорит он поселянам, - а монаху ослушания неприятны, он может и. понудить, но ему приятна жертва самовластная".

Одним словом: перекрещивайся, - хочешь или не хочешь. И торжество через "уловление" 16 душ сопутствует на этот раз монахам. Все же в дальнейшей своей работе по уловлению душ монахам, несмотря на неопровержимость довода о "воле монарха", приходится встречать сильные препятствия. Хитростью, наружным смирением и другими способами поселяне-раскольники уклоняются от уловления. Те же из них, которые хотя и дают согласие перекреститься, на самом деле тайно придерживаются старой веры. Как видно из второго донесения Симеона, ему приходится снова приводить их к раскаянию и брать с них клятву пребывать "непоколебимо в списках нашей церкви". Приходится, кроме того, при помощи поселенного начальства, мерами, принятыми в поселениях, изъять главных своих противников-начетчиков Лебединских. Видимо и по этой еще причине озлобление раскольников растет, так как Симеон принужден сознаться, что "в общем раскольники, с которыми мы производим много-трудное словопрение, остаются теперь не в малом сумнении насчет своей судьбы по причине взятия и удаления от них главных наставников Лебединских". "Они почти все, - добавляет он, - по поводу сего случая говорят: "Как угодно великому государю, так и будет с нами, - а нам все хочется остаться на прежнем основании".

Пропаганда имела также и обратное действие. В Виртембергском полку, где монахи, изменив свои методы работы на еще более действительные ("в сем округе мы действовали уже вместе с военным начальством"), вызываются для увещания те военные поселяне, которые прежде "исполняя долг христианский, ходили в нашу церковь, а после отступили в раскол". "Военное начальство, употребляя со своей стороны надлежащие благоразумные меры, предоставило нам заняться с ними", - пишет в следующем донесении Симеон. Легко представить себе эти "надлежащие благоразумные меры"! Но даже и меры начальства плохо помогают. - "При всех наших убеждениях и увещаниях большая часть из таковых оказалась столь упорными и ожесточенными, что публично объявили себя отступниками греко-российской церкви". - сокрушается Симеон. Все же в конце-концов, - так видно по спискам Симеона, - 40 человек мужчин, женщин и подростков из двух поселенных рот дают клятву следовать истине. В следующие месяцы, - в июле и августе, - наступает страдная пора - полевые работы, поэтому только в воскресенья и праздничные дни продолжается работа монахов среди военных" поселян. Жатва их невелика: в 3-й поселенной и фурштадтской ротах в лоно "истинной церкви" вступили три души.

Осенью работа монахов возобновляется в полной мере. На помощь им, кроме военного начальства, призываются и ненавистные поселянам поселенные священники. Несмотря на упорство и хитрые отговоры, обращение па путь истины энергично продолжается. Клейнмихель может порадовать Николая Павловича: снова уловлено 80 душ.

Только в декабре прекращается работа монахов. Донесений об этом периоде работы в деле нет Считая свою работу законченной, монахи в письме к Клейнмихелю представляют последний полный список всех обращенных мужчин, женщин и детей, - их сто шестьдесят человек. Монахи рвутся к награде: "Воззрите, превосходительный муж, - пишет Симеон. - отеческим оком на посильные наши успехи и благоволите довести оные до высочайшего монаршего ведения". Картина ясна. Таким образом, меры, предпринятые правительством по отношению к раскольникам-поселянам при посредничестве духовенства и почти накануне восстания, наполнили до краев чашу ненависти ко всем облеченным властью в поселениях. Нам остается теперь упомянуть о "единственном", но мнению членов следственной комиссии, поводе к восстанию. Как видно из изложенного, повод этот не был единственным и не мог быть им, но он действительно был последним толчком к восстанию. Мероприятия министра внутренних дел Закревского, клонящиеся к пресечению холеры устройством карантинов, разумеется, остановить гибельное шествие холеры не могли, но привели к огромному скоплению на карантинных линиях обозов и людей, к тяжкой и бессмысленной "окурке" их известным составом и способствовали лишь еще большему распространению болезни и негодованию на начальство. В то же время в секретном циркуляре военным губернаторам предписывалось принять меры против неблагонадежных лиц - "рабочих разного звания" в количестве, доходящем до 12.000, высланных из Петербурга" после появления сей болезни и остановки в промышленности. Люди эти, проходя по территории военных поселений, "занесли туда слухи, что холеры нет, а есть отрава и виноваты в том начальники". Этого было достаточно, чтобы вполне созревшая на классовой основе ненависть военных поселян к начальству и "господам", вообще нашла выход в восстании.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ВОССТАНИЕ В СТАРОРУССКОМ УДЕЛЕ ВОЕННЫХ ПОСЕЛЕНИЙ

"Находясь в сей ночи (с 11-го на 12-е) в деревне Дубовицы, верстах в двух от города, я бил разбужен по утру, в два часа, человеком моим, сказавшим мне, что со стороны города слышен необыкновенный шум и крик, что бьют во все колокола".

Так доносил о начале восстания в Старой Руссе инженер-подполковник барон Розен - начальнику округов военного поселения генералу Эйлеру. Но трагические события в Старой Руссе начались несколькими часами раньше. 11 июля, после пробития вечерней зари, поднял восстание 10-й военно-рабочий батальон.

Батальон был расположен частью в городе, частью на биваках, за городским валом, по Крестецкому тракту. Здесь, на линейках биваков, и началось восстание, сразу же стихийно перекинувшееся в город. Событиям предшествовали два характерных случая, свидетельствующие о крайней накаленности предгрозовой атмосферы в городе. 9-го июля дворовый мальчик демьянского помещика, капитана Рудометова, проходил по улице с узелком соли в руках. В то же время возвращалась от колодца с ведрами воды мещанка Сикавина. Когда мальчик проходил мимо мещанки, она бросила ведра и подняла крик. Собравшейся на крик толпе Сикавина объявила, что у мальчика в узелке не соль, а отрава, и что он бросил горсть ее ей в ведра. Для возбужденной толпы показалось достаточно убедительным то обстоятельство, что мальчик был дворовый, помещичий и мог действовать по приказанию своего барина. Вместе с мещанкой мальчик был отправлен в полицию для выяснения дела. А на другой день, в 8 часов вечера, мещанин Воробьев задержал на берегу реки Полисти подпоручика поселенного Киевского полка Ашенбреннера. Он схватил за поводья лошадь офицера, сорвал с него эполет и крича, что это шпион и отравитель, повлек его к городу. Прибежавший из города толпе народа он объяснил, что поймал шпиона, который хотел отравить воду в реке, и ведет его к городскому голове Северикову.

И на этот раз толпа, хотя и поверила Воробьеву, однако пожелала разобрать дело законным порядком. Шествие направилось к участку полиции. Военный полицеймейстер Манджос освободил офицера, а Воробьева посадил под арест на этапный двор, где тот и просидел до 12 июля. Толпе было приказано разойтись по домам. Такие результаты происшествий были объяснены горожанами, как желание начальства скрыть злодеев, с которыми оно действует заодно. Возбуждение в городе росло. "Было очень заметно, рассказывает свидетель, что мещане и купцы сходились между собой на городском мосту, на площадях: и улицах и о чем-то горячо рассуждали". Но инициаторами восстания все же явились не горожане, как склонны были рассматривать военные власти, а мастеровые военного баталиона, горожане же, вполне подготовленные предшествующими событиями, охотно приняли участие в возмущении.

Обстановка вполне благоприятствовала восставшим. Войск в городе не было. Гренадерские батальоны поселенного корпуса находились в лагере под Княжьим Двором в 50 верстах от города. В Старой Руссе, в распоряжении полицеймейстера Манджоса, была лишь небольшая полицейская команда, пожарные и три роты военно-рабочего батальона, находившиеся в городе для построек и ремонта казенных зданий. Но полицеймейстер Манджос не мог рассчитывать и на эту силу. Самой ненадежной ее частью были роты рабочего батальона. Те условия, в которых находились в военных поселениях мастеровые рабочих баталионов, поистине были каторжные. Строительные работы, производимые в поселениях в огромных размерах, всей тяжестью ложились на их плечи. Солдатская рабочая сила была самой дешевой. С переходом Старой Руссы в военное ведомство строительная горячка началась и здесь. К 1831 году она была в самом разгаре. Мастеровых изнуряли работой. Они не имели никаких льгот. В то время, когда солдаты резервных батальонов находились в лагере и пользовались если не свободой, то летним отдыхом, мастеровые не знали отдыха и летом. С пяти часов утра начинались строительные работы и продолжались весь день, вплоть до вечерней зари, на удушливой жаре исключительно жаркого лета 1831 года. Ко всему этому скудная плата, получаемая рабочими, идущая к тому же на приварок, беззастенчиво кралась начальством. Командир рабочего баталиона, майор Розенмейстер, находился под судом за кражу солдатских денег, но тем не менее продолжал командовать батальоном. Не отставало от него и остальное начальство по восходящей и нисходящей линиям. Мелочные придирки постоянные дисциплинарные взыскания измучили солдат. Ненависть и недоверие к начальству увеличивались вместе с теми слухами о нем, которые усиленно в последнее время распространялись по городу.

В субботу 11 июля возбужденное состояние солдат рабочего батальона достигло крайнего напряжения. В этот день майор Розенмейстер отдал приказание протопить печи в казармах и произвести окуривание помещения. За предохранительное средство от заражения холерою считалось в то время окуривание помещений уксусом и можжевельником. Окуривание произвели столь энергично, что солдаты, чтобы не задохнуться, принуждены были выйти из казармы на свежий воздух. За самовольный уход из казарм им пригрозили наказанием. В тот же день одна из рот баталиона, под командой подпоручика Соколова, пошла в баню. В бане также было произведено окуривание. Соколов якобы отговаривал солдат мыться, намекая на то, что в бане "не паром пахнет" и они будут отравлены. Рота отказалась идти в баню. А вечером, после пробития вечерней зари, солдаты, собравшись на линейках бивака, стали открыто говорить, что начальство хочет всех их извести. Офицеры батальона, пользующиеся авторитетом среди своих подчиненных, бездействовали. Майор Розенмейстер поспешил скрыться. Последним толчком к открытому возмущению послужило поведение капитана Киевского поселенного полка Шаховского. Он в то время проходил мимо линеек бивака и не ответил на окрик часового. Это дало повод заподозрить, что капитан приходил с недобрым намерением.

Капитан был схвачен, обвинен в рассыпании яда и избит. Шум на линейках бивака привлек внимание горожан, которые собрались толпою к Крестецкой будке, стоявшей в конце города. Сюда же прибыл полицейский надзиратель Савостьянов. Увидев избиение Шаховского, он попытался прекратить избиение и восстановить порядок. Но попытка кончилась для него печально: он также был избит толпою. В избиении надзирателя принимали участие и горожане. После этого рабочие баталиона. соединившись с горожанами, бросились в город на поиски начальства. В городе толпа разделилась: часть ее двинулась по Крестецкой улице, на городскую площадь, а другая часть по Александровской улице, Мимо "казенного дома", где жил председатель строительной комиссии генерал-майор Мевес. На городской площади толпа ворвалась в дом присутственных мест, в отделение военной городской полиции, строительного комитета, квартирной комиссии, в казармы полицейских служителей, в зал общественного собрания; везде искали полицеймейстера Манджоса, дворян, офицеров; не найдя их там, толпа удалилась. Начальство искали и по квартирам. Толпа рассеялась но всему городу, ища всюду подозрительных лиц. Над городом поплыли звуки набата. Мятеж разрастался. На городской площади была разгромлена аптека. Городовой аптекарь Вайгнер стал первою жертвою возбужденной толпы. Полицеймейстер Манджос, узнав о возмущении, собрал полицейскую команду и пожарных 1 и 2 частей, чтобы дать отпор мятежникам. Он послал купеческого сына Лапшина к городскому голове Северикову с просьбой подействовать на жителей убеждением и помочь ему восстановить порядок. Но городской голова, выйдя из дому и увидев взбитого полицейского надзирателя Денщикова, которого тащила толпа, "упал духом", возвратился домой, а затем и вовсе скрылся из города и три дня ночевал в лесу, около села Нагова. Полицеймейстер Манджос, не без основания не рассчитывая на стойкость своей команды, сам стал приглашать жителей города принять участие в отражении мятежников, но ненависть к нему всего населения была настолько велика, что ему не удалось завербовать ни одного человека. Команда его постепенно редела: часть ее примкнула к мятежникам, часть разбежалась и только несколько человек сделали попытку отстоять дом городского присутствия. Манджосу сначала удалось скрыться от ярости толпы, но мятежники искали его всюду; на берегу реки Полисти у штабелей дров они расставили часовых. Когда рассвело, полицеймейстер был замечен лежащим между грядами в огороде купца Богомолова. Его избили и потащили на площадь. Здесь он был убит и труп его брошен на поругание. Ненависть и к мертвому нe угасла: старики-раскольники приходили на площадь топтать его труп ногами.

Старшим в городе был председатель строительной комиссии генерал-майор Мевес. Он оделся в парадную форму и на дрожках поехал на городскую площадь, надеясь своим присутствием и словом подействовать на мятежников. Ему удалось сказать речь. Мятежники довольно спокойно выслушали речь генерала и это, казалось, обещало благополучный исход. Но когда генерал хотел уезжать, из толпы кто-то крикнул: "Берите его!", Менеса стащили с дрожек, взяли за голову и ноги, раскачали и пустили по булыжной мостовой: "Почтенный старец тут же испустил дух". В других частях города также продолжались поиски начальства. Мятежники арестовывали спрятавшихся офицеров, чиновников, помещиков, избивали и приводили на городскую площадь, где устраивали суд над дворянами. Не было забыто и духовенство. Случилось это так. После происшествия на линейках рабочего баталиона, около 11 часов ночи, возбужденная толпа горожан с большим шумом бросилась от Крестецкой заставы в город. Путь толпы лежал мимо Спасо-Преображенского монастыря В монастыре только что окончилось богослужение. Архимандрит монастыря, Серафим, привлеченный шумом на улице, "раскрыл оконницу и вслух к толпе показавшегося народа воззвал: "Чады церкви, братие мои, приближьтесь ко мне".

Толпа в 30-40 человек, свернув с дороги, подошла к покоям архимандрита. Серафим заметил, что в толпе не было ни одного солдата, она состояла из купцов последнего разряда, мещан и господских людей. Архимандрит спросил их, кого они ищут. Купец Захаров, лично знакомый архимандриту (Серафим отмечает, что купец был одет в нанковую сибирку), взволнованно ответил ему, что накануне мещанин привел в полицию офицера, бросившего в реку яд. Полицеймейстер же офицера освободил, а мещанина задержал и угрожает наказанием. Из толпы, перебивая объяснения купца, послышались угрозы по адресу полицеймейстера и городского начальства.

Смущенный таким оборотом дела, архимандрит просит толпу в виду позднего времени ("время склоняется к полунощи") спокойно разойтись по домам, обещая на завтра объяснить полицеймейстеру "сетование" народа и похлопотать за мещанина; он ручается, что дело разберется законно и мещанина отпустят без наказания. Но просьбы его не подействовали. Вызывая архимандрита на спор, из толпы кричали, что полицеймейстер, штаб-лекарь и другие господа заразили реку и колодцы, решив переморить всех горожан. Архимандрит снова пытался успокоить толпу, указывая ей, что такие мысли могут быть внушены ей только дьяволом; он обещал завтра доказать всем, пробуя воду из колодцев, что отравы нет. Но и это не успокоило толпу.

"Что вы слушаете архимандрита, так ничего не сделаем", - раскрывая намерения толпы, кричал молодой мещанин. И хотя архимандрит усовещивал мещанина ("порыв молодости твоей изрыет тебе погибель"), возглас парня являлся переломным моментом этой краткой выразительной сцены. Толпа с шумом устремилась в город. "Тогда, - повествует архимандрит, - открылись ужасы бунта: страшный бой барабанный, ружейная перестрелка, разбивание оконниц, ломка мебелей, треск кольев, свистки, колокольный звон, драки, вопль, убийства". В эту ночь едва ли кто-либо спал в мятежном городе. Мало пришлось отдыхать и архимандриту Серафиму. Любопытство, проявленное им накануне - "разговор в нощи" - оказалось той сильной струей, которая неожиданно вовлекла его в реку восстания. В пятом часу утра в покои Серафима пришли шесть старорусских купцов. Купцы пришли за советом: что же им делать в такое злополучное время? Недовольные властью, сами принявшие деятельное, хотя и тайное участие в возбуждении народа, они, однако, вовсе не думали и не хотели идти на явный разрыв с "законными" властями. Но восстание, неожиданно развернувшееся столь бурно и грозно, спутав все карты, не только лишало их руководства им (инициатива явно переходила к мастеровым рабочего баталиона), но угрожало уже собственному благополучию как со стороны восставших, так, в случае их поражения,- со стороны правительства. Пришедшие к архимандриту за авторитетным советом купцы принадлежали уже не к последнему разряду, а к "именитым".

В свою очередь, Серафим спросил их: отправлены ли люди с известием о том, что делается в городе, в лагерь к генералу Леонтьеву? Купцы отвечали, что они этого пока не сделали. Архимандрит посоветовал им немедленно послать гонцов к генералу Леонтьеву и просить его прислать из лагеря вооруженную силу для восстановления порядка в городе. Купцы ушли, но скоро возвратились и сказали, что надо бы отыскать председателя думы и городского голову, которые и отдадут нужные распоряжения. Архимандрит одобрил их решение и, повторив свой совет ("ускоряйте, ускоряйте"), просил передать городскому голове и председателю думы, что он ожидает их в монастыре для совещания. Купцы ушли, больше они уже в монастырь не возвращались; не пришли на совещание и председатель думы с городским головой. Но в 7 часов утра в монастыре появился купец Худяков и купеческий сын Дедовников. Они принесли приглашение-приказ явиться архимандриту на торговую площадь, чтобы присутствовать при допросе штаб-лекаря Богородского. Купцы заявили, что на площади все приготовлено: стол, стулья, яды ("вещественные доказательства" виновности Богородского), бумага и чернила, что горожане и солдаты 10-го рабочего баталиона, пославшие их к нему, ждут только прихода на площадь его - архимандрита. Серафим наотрез отказался от приглашения, ссылаясь на свой сан и незаконность присутствия духовного лица на мирском судилище; если же нужен народу его совет, то он приглашает купцов и мещан в монастырь для совещания. Посланцы возразили, что в монастырь никто не пойдет, а если архимандрит откажется идти на площадь, то солдаты прибегут в монастырь и уведут его на площадь силой. Архимандрит, однако, стоял на своем и когда купцы ушли, он, не теряя времени, послал монастырского служку Гаврилу Емельянова верхом в деревню Дубовицы - полковой штаб Киевского полка за командой для охраны монастыря от посягательств бунтовщиков. Но служка возвращается ни с чем: в Дубовицах людей мало, а вооруженных и совсем нет. Надежды архимандрита остаться не втянутым в восстание постепенно рассеялись. В это время с площади пришли в монастырь те же посланцы, усиленные купцом Григорьевым и заведывающим письменным делом городской думы Соколовым. Они снова настойчиво звали архимандрита на площадь, передав ему угрозы нетерпеливого собрания. Архимандрит колебался стараясь отдалить приближение страшного часа и все еще надеясь, что придут войска для усмирения, или, может быть, мятежники о нем забудут. Он послал приглашение белому духовенству: участвовать по случаю праздника в крестном ходе по городу.

В монастырь прибыли представители белого духовенства - священник Троицкой церкви Деворов, Введенской - Аммосов и Соборной - Светаев и Никольский. Духовенство облачилось в ризы, приготовило кресты, образа, хоругви, но медлило выходить из монастыря. Когда же по монастырю поползли слухи, что идут солдаты, чтобы вести духовенство силой на площадь, архимандрит решился: со священниками и монахами монастыря он открыл крестный ход. Выход совершен был во время. Едва крестный ход отошел от монастыря, как навстречу, действительно, попались солдаты, шедшие брать духовенство силой. На площади крестный ход был встречен огромной толпой. Здесь архимандрит увидел нечто вроде народного судилища. По середине площади стоял стол, покрытый красным сукном, принесенный из городской думы. За столом сидели купцы, мещане, 10-го рабочего батальона фельдфебель Авдеев и мастеровой Леонтий Ефимов. С краю стола? сидел избитый лекарь, с которого, до прихода на площадь крестного хода, снимали допрос. Невдалеке валялся труп полицеймейстера Манджоса.

Увидя столь страшную картину, архимандрит ужаснулся, но, не теряя присутствия духа, попытался единственным оставшимся в его распоряжении приемом отстранить себя от ответственности и той невольной роли, которую ему навязали: он начал молебствие. Был праздник, молебствие было уместно, явилась надежда на перелом в настроении собравшегося на площади народа. За те полчаса, пока длилось молебствие, надежда эта не оставляла архимандрита: "На площади было тихо, ни шума, ни выкриков слышно не было". Но как только молебствие окончилось и архимандрит, кропя водой собравшихся, хотел удалиться с площади вместе с крестным ходом, он был остановлен народом.

"Мы вам, отец архимандрит, доверяем, - сказали ему, - будьте вы свидетелем, как и что покажет Богородский". Отступление было отрезано. Архимандрит попытался прибегнуть к силе своего красноречия. "Всемерно отклоняя сонмище от допрашиваемого Богородского", он говорил о "предосудительности тяжб для христиан", о том, что "обиды претерпевать надлежит", приводил кучу ссылок из священного писания, восставал против суда и состава его - "кто тя поставил судьей брату твоему", наконец, угрожал "некоторые умыслили древле крамолу и расседеся земля под ногами их и покры", но все напрасно: от него требовали перехода от слов к делу.

Упоминание же о том, чтобы передать суд над обвиняемыми законным властям, привело толпу в ярость. Раздались угрозы уже по адресу архимандрита. Купец Соколов подал ему для прочтения бумагу - обвинение Богородского; его заставляли нюхать из склянки "вещественные доказательства". Дух от этих доказательств (они взяты из аптеки) настолько силен и неприятен, что архимандриту становилось почти дурно. Наконец, его "с притиском" в полном облачении посадили за стол. Тут только архимандрит увидел, что он покинут своими союзниками: духовенство, сбросив ризы, тайком удалилось с площади. Во время молебствия успело скрыться также и наиболее почетное купечество. "Мы тебя не уволим, не допросив Богородского, а город весь раскидаем по камню", - заявляли архимандриту в ответ на его попытки устранить себя от участия в допросе Богородского. Он него требовали, чтобы он повлиял на Богородского, и тот, сознавшись в своей вине, написал бы показание. Перепуганный почти до потери сознания архимандрит пошел на уступки; он уговаривал лекаря написать показание. Лекарь согласился, но написать показание не смог. За него сначала стал писать купец Соколов, но затем, "дабы казаться чуждым участия в действии, начертанное смазал пальцем и посадил на стул вместо себя мещанина Баженова". Баженов под диктовку написал показание. Показание Богородского предложили подписать архимандриту. Архимандрит подписал показание. Кроме него подписали показание 12 купцов, 31 мещанин и фельдфебель Авдеев. Копии с показания были засвидетельствованы гласными города Дмитрием Плотниковым и Иваном Земсковым. Архимандрита только после этой процедуры отпустили домой, а лекаря отправили на гауптвахту. В час дня архимандриту удалось вырваться из города Ой поспешил на Княжий Двор, к генералу Леонтьеву, но встретив в 35 верстах от города отряд карабинеров, посланный из лагеря в Старую Руссу, присоединился к отряду; снова в монастырь ему удалось попасть лишь на другой день в полдень. С удалением крестного хода толпа не покинула площадь; она оставалась свидетелем дальнейшего судного действия. К судному месту со всех концов города приводили арестованных. Были приведены майор Лорадзиев, капитан Ходот, землемер Кошубский, частный пристав Дирин и другие. Некоторые из арестованных были подвергнуты устному, а другие письменному допросу, как раньше лекарь Богородский. Такой допрос был снят с помощника Манджоса, частного пристава Дирина, и также скреплен подписями жителей и солдат рабочего баталиона. После допросов арестованные были отправлены но разным учреждениям присутственных мест и на гауптвахту, где уже вместо полицейской команды несли караульную службу солдаты рабочего баталиона, а затем сменившие их мещане.

Восставшие фактически были хозевами города. Стремление ввести восстание в русло, первые признаки организованности замечаются уже с начала восстания. Авторитетом у мещан пользуется городской староста Солодожников. Он распорядился выставить у застав города караулы из мещан. Свободный въезд и выезд из города прекратился. Всех подозрительных караулы направляли от застав на площадь. Так, ничего не знавший о случившемся в городе, помещик Болотников, подъехав к заставе, был арестован и отправлен на площадь. Здесь он был допрошен и отправлен под арест в помещение городской думы. Солодожников командировал в госпиталь освобожденного им утром из-под ареста мещанина Воробьева Воробьев должен был проверить существующие в госпитале порядки и доброкачественность пищи. В сопровождении толпы Воробьев пришел в госпиталь, опросил больных о их неудовольствиях, заставил фельдшера пробовать принесенную больным пищу. Он хотел взять с собою на площадь для допроса смотрителя госпиталя Ранера, но когда на вопрос его: каков он, больные сказали, что претензий на смотрителя не имеют, он оставил смотрителя в госпитале. Ни Воробьев, ни сопровождавшая его толпа "никаких неистовств в госпитале не чинили".

По распоряжению Солодожникова, арестованные тщательно охранялись как от возможных посягательств на их жизнь толпы, так и потому, чтобы они не могли убежать. Некоторые из них, например, пристав Дирин, были закованы в кандалы, принесенные из этапного двора.

Власть и инициативу действий делили с Солодожниковым мастеровые рабочего баталиона. Но задачи их и круг действий были шире. За пределами города, на всей площади уезда, тесно примыкая друг к другу, находились округа военных поселений, - пороховые погреба которых необходимо было взорвать. Мастеровые рабочего батальона рассеялись по уезду. Начальник поселенного корпуса генерал-лейтенант Эйлер получил известие о восстании 12 июля около 2 часов дня в штабе корпуса в Новгороде, и не первый из высшего начальства узнал о нем.

В деревне Дубовицы, в двух верстах от Старой Руссы, разбуженный ночью с 11-го на 12-е известием о восстании, подполковник Розен соединился с бежавшим из города переодетым в солдатскую шинель аудитором Коноваловым и вместе с ним поспешил на подводе в Княжий Двор, - лагерь всех резервных батальонов гренадерского корпуса. В лагере находился начальник 2-й гренадерской дивизии генерал-майор Леонтьев. По дороге в лагерь, в селе Коростыне, Розен познакомил с событиями командира поселенного баталиона Барклаевского полка и предусмотрительно посоветовал ему приготовить двести пятьдесят подвод, которые могли понадобиться для скорейшего отправления с половины пути карательных войск генерала Леонтьева. Проскакав всю ночь, Розен явился в 9 часов утра в лагерь и, со слов Коновалова, доложил Леонтьеву о восстании в Старой Руссе, о первых жертвах и о подводах, приготовленных в Коростыне. Леонтьев немедленно отправил его с донесением о восстании дальше, в Новгород, к генералу Эйлеру, а сам, не дожидаясь приказа от Эйлера, принял первые меры к подавлению восстания. В 10 часов утра, через час после приезда подполковника Розена, по приказанию генерала Леонтьева из лагеря выступили два сводных полубатальона 3 и 4 карабинерных полков. Начальство над отрядом было поручено майору Ясинскому. Батальон должен был пройти форсированным маршем до штаба поселенного Барклаевского полка - села Коростынь там сесть на подводы и к вечеру прибыть в Старую Руссу. Майор Ясинский получил предписание: стараться убелить заблудших мерами кротости, но если убеждения останутся недействительными, то в самом необходимом случае усмирить оружием. Ему поручалось также захватить всех значительных бунтовщиков. О своих действиях он должен был доносить генералу Леонтьеву через каждые 12 часов с нарочным. Тем временем подполковник Розен, не отдыхая, мчался в Новгород, к генералу Эйлеру. Он доложил Эйлеру о событиях в Старой Руссе и о том, что генерал Леонтьев "сейчас же хотел послать в Старую Руссу отряд в 800 человек".

Так, через 16 часов после начала восстании, узнал о нем начальник поселенного корпуса генерал Эйлер, несущий главную ответственность за порядок и дисциплину в корпусе. С этого момента все распоряжения по подавлению восстания исходили от него. Ход и развитие восстания, как увидим в дальнейшем, во многом зависели от этих распоряжений, и потому действия и поведение генерала Эйлера приобретают первенствующее значение. Изучение документов, относящихся к восстанию военных поселян, приводят к несколько неожиданному выводу: лучшим помощником восставших поселян, вопреки его собственным намерениям и расчетам, был... генерал Эйлер!

Разумеется, роль революционера менее всего соответствовала духовному складу генерала, и причины действий его способствовавших развитию и размаху восстания, надо искать отнюдь не в симпатиях генерала к восставшим поселянам. Генерал Эйлер прошел суровую школу аракчеевской выучки, школу бессмысленной фронтовой муштры солдата, мордобоя и низкопоклонной субординации. Нужны были особые "заслуги" по этой части, чтобы еще в александровское время быть заместителем Аракчеева в должности начальника поселенного корпуса, пользовавшегося особыми заботами императора Александра, а при Николае получить корпус в подчинение. Долголетний сотрудник Аракчеева по службе в корпусе, Эйлер усвоил особенности характера своего патрона, вплоть до чрезвычайной жестокости, хвастовства и пресловутой трусости. Впрочем, и до того времени, как он вошел в доверие к Аракчееву, доказав ему свое знание всех тонкостей фронтовой службы и служебную рьяность, он, будучи еще молодым офицером, по отзывам сослуживцев, имел в своем характере те же черты. "Бывши ротным командиром, Эйлер педантски занимался фронтовой службою, т. е. со всеми малейшими подробностями, а как в продолжение двух кампаний, в сражениях под Аустерлицем и Фридландом он заслужил репутацию нелестную для воина, то сослуживцы его крепко за то недолюбливали", - характеризует его товарищ по оружию Жиркевич. Последняя черта характера генерала Эйлера, "нелестная для воина", и заставила его выступить во время восстания поселян в роли неожиданного и невольного "революционера".

Сопоставляя подлинные донесения о восстании почтенного генерала царю, в которых он рассказывает о разыгравшихся событиях, особенно подробно останавливаясь на своей роли решительного начальника и чуть ли не спасителя трона, - с тем, что происходило в действительности, удивляешься прежде всего тому, что перепуганный восстанием злой и злопамятный царь, сам убедившись впоследствии в истине, еще довольно снисходительно отнесся к "спасителю", убрав его лишь с занимаемого поста. Генерал Эйлер оставил потомству драгоценный документ - свои "Записки". Сами по себе эти записки не стоили бы внимания, как документ автобиографический, но в той части их, где генерал, касаясь своей роли в восстании, брюзжит на несправедливость к нему высоких начальников, где он, не уставая, любуется своей особой, и, главное, где записки, освещая моральную физиономию генерала, дают в руки исследователя важнейшие нити клубка событий - восстания, - они имеют большую ценность. От сопоставления же с донесениями генерала царю, непосредственно с места событий, ценность записок увеличивается: "неточность" генерала в освещении событий переходит прямо в ложь. Узнав от подполковника Розена о восстании, генерал Эйлер сразу "взял свои меры". Меры эти были следующие:

1) генералу Леонтьеву с 2-мя батальонами немедленно отправиться на подводах в Старую Руссу и восстановить там порядок, а четырем батальонам выступить туда же вслед за ним и поместить все войска в городе на площади;

2) генералу Томашевскому отправить тотчас 2 карабинерных 6ататальона в Устрику, в 20 верстах от Старой Руссы, и приказывать ожидать им приезда Эйлера;

3) батальону Австрийского полка отправиться немедленно на судах через Ильменское озеро в Новгородское поселение, а трем остальным батальонам содержать порядок в лагере при Княжьем Дворе;

4) батальонам, находящимся на карантинной линии, следовать форсированно к Старой Руссе;

5) подполковнику Батому с 2-мя батальонами и 4-мя ротами удерживать порядок в Новгороде и около него.

Сделав эти распоряжения, генерал Эйлер с курьером послал донесение управляющему главным штабом графу Чернышеву для сообщения царю. Донося о восстании в Старой Руссе, о смерти генерала Мевеса, полицеймейстера Манджоса и лекаря Вайгнера, он подробно описал в рапорте сделанные им распоряжения по подавлению восстания, сообщив, что, вслед за генералом Леонтьевым, который уже выступил по его распоряжению в Старую Руссу с двумя батальонами и конными орудиями, он сам немедленно выезжает туда же, надеясь догнать в Устрике два баталиона карабинеров при 8 орудиях и вместе с этим отрядом лично вступить в Старую Руссу 13 июля к вечеру. Он упоминает еще, что предписал генералу Леонтьеву до приезда его "ни в какие действия не вдаваться", сам же он надеется восстановить спокойствие в городе "если возможно кротостью и узнать причины бунта". Причиной бунта генерал считает появление эпидемии и недоверие поселян к начальникам, которые якобы хотят отравить народ. Любопытно, что в этом первом донесении царю генерал Эйлер ни слова не упомянул об отряде майора Ясинского, посланном генералом Леонтьевым еще утром в Старую Руссу. Видимо, генералу неприятно было делить с кем-либо лавры победителя бунтовщиков и очень хотелось, чтобы царь отдал должное лишь его энергии и распорядительности.

Фельдъегерь с донесением поскакал в Петербург, а генерал Эйлер сел в экипаж и отправился в сторону... противоположную Старой Руссе: в село Медведь, - округ 1-го карабинерного полка. Зачем понадобилось генералу ехать в спокойный Медведь, находящийся к тому же в 15 верстах от прямой дороги на Старую Руссу, куда ему необходимо было спешить, - неизвестно. "В Медведе и в Коростыне поселяне, добровольно собравшись, встретили меня и просили взять с собой для усмирения бунтовщиков. Я благодарил их за усердие и дал наставление им и батальонным командирам" - повествует а своих записках Эйлер. Если поездку в Медведь можно объяснить тем что генералу, не отличающемуся военной доблестью, хотелось отдалить момент своего прибытия к месту восстания, то сообщение о добровольно собравшихся встретить генерала поселянах, просящих его взять их с собою для усмирения бунтовщиков, надо оставить на генеральской совести, так как совершенно непонятно, каким образом могли военные поселяне села Медведя, расположенного на отлете в стороне от большой дороги на Новгород, 12-го же днем знать о восстании в Старой Руссе, находящейся от села на расстоянии 65 верст? Телеграфов в то время не было, а скакавший без передышки к генералу подполковник Розен прибыл в Новгород лишь в 2 часа дня. Кроме того, из дела известно, что никакой связи у восставших с округом 1-го карабинерного полка не было. Генералу Эйлеру, лично разболтавшему о восстании поселянам села Медведя, во что бы то ни стало надо было выставить себя в своих записках любимым, популярным начальником, отцом-командиром.

Николай Павлович одобрил меры, принятые генералом Эйлером для подавления восстания. Но это одобрение относилось лишь к отправке из лагеря отрядов в мятежный город. Что же касается "мер кротости", которыми Эйлер надеялся ликвидировать восстание, то царь сразу и решительно отверг подобные меры. Отвечая на первый рапорт Эйлер: от 12 июля, граф Чернышев сообщает ему о высочайшей воле: "принять самые деятельные и решительные меры и при малейшем сопротивлении немедленно принудить бунтовщиков к безусловному повиновению силою оружия". Так, с самого начала восстания, не совпадали методы воздействия на восставших верховного руководителя государства и генерала Эйлера. В дальнейшем это привело к большим недоразумениям. Царь предписал Эйлеру законченную программу действий. Эйлер должен был обратить особое внимание на то, что "небыли ли обыватели Старой Руссы увлечены к сопротивлению властям какими-либо лицами, к сословию их не принадлежащими и прибывшими незадолго перед этим из Петербурга или других мест". "Действия людей неблагонамеренных, - рассуждает со слов царя граф Чернышев, - на умы легковерной черни день ото дня становятся явственнее и преступные промыслы их обнаруживаются однородностью беспорядков, в столице происходивших, и ныне в некоторых окрестностях ее возобновляющихся".

Эйлер должен был также исследовать: "не подало ли какого-либо повода к неудовольствию парода в Старой Руссе притеснительное и противозаконное исполнение мер, противу холеры принятых, убитым чернью полицеймейстерам Манджосом, о коем неоднократно доходили до государя императора весьма невыгодные слухи". И, наконец, Эйлеру предписывалось, после восстановления спокойствия, "произвести тщательное исследование для обнаружения истинных причин, подавших повод к возмущению". Он должен был всех виновных без исключения предать военному суду; суд над зачинщиками произвести в 24 часа и с личным мнением о происшествии представить на высочайшую конфирмацию; с нарочным курьером. Таким образом, предписание царя являлось определенной четкой программой будущей деятельности генерала Эйлера. Царь не допускал сентиментальничания с восставшими, он не хотел и не мог входить в личные мотивы действий генерала Эйлера. Он понимал, что восстание надо ликвидировать сразу, решительными мерами, пока еще не охвачены им соседние округа поселенного корпуса.

В противном случае правительству пришлось бы иметь дело с грозной силой. Царь ни на минуту не поверил и приведенной генералом Эйлером в его рапорте причине восстания - холере, поэтому он упорно добивается открытия действительных причин восстания. Предписание царя не допускало для Эйлера паллиативных мер, но к тому времени, когда Эйлер получил это предписание, обстановка восстания резко изменилась. Выступив из лагеря в 10 часов утра 12 июля, майор Ясинский прошел с отрядом форсированным маршем до деревни Коростень,- штаба фельдмаршала Барклая-де-Толли полка. Здесь были взяты 210 подвод, и в 11 часов ночи отряд прибыл к штабу Киевского гренадерского полка, в деревню Дубовицы. Нельзя не удивляться крайне медленному движению отряда майора Ясинского. Отряд следовал без тяжестей и на весь путь в 50 верст, из которых 30 верст карабинеры ехали на подводах, потребовалось 13 часов. В Дубовицах, Ясинский построил батальон в боевой порядок, и, прикрываясь передовыми пикетами, с барабанным боем, с ружьями, заряженными боевыми патронами, колонна двинулась к городу. В городе отряда не ждали. Через полчаса после выхода из Дубовиц карабинеры вступили на площадь города. Здесь снова ударили в барабаны и затрубили в рожки.

Преувеличенное понятие о силах противника, об опасности, грозящей отряду, привело офицеров отряда в нервное состояние. Благодаря этому, на площади перед гауптвахтой произошел случай, едва не окончившийся печально для части отряда Ясинского. Ночь была темная. Когда колонна перестроилась повзводно и первый дивизион поравнялся с гауптвахтой, пленники, находящиеся в гауптвахте, услышав рожки и барабанный бой, бросились к окнам, а капитан Ходот, разбив раму, закричал: "Караул, спасите!" Командиру первого дивизиона показалось, что мятежники лезут прямо на солдат и в происшедшей сумятице, забыв, что впереди дивизиона идут горнисты, майор Ясинский и адъютант, он скомандовал: "Дивизион, кладись, пли!" Курки щелкнули, но порох на затворах не вспыхнул. Оказалось, что в сумятице позабыли снять чехлы с огнив и это спасло идущих в темноте впереди отряда людей. На площади, несмотря на поздний час, оказалось много народа. Это были поселяне Киевского полка и мастеровые 10-го военно-рабочего баталиона. Ясинский удалил всех с площади, "не употребляя оружия", расставил в главных пунктах площади посты и занял гауптвахту своим караулом, отпустив караул из мещан. На гауптвахте он нашел майора Лорадзиева, капитана Ходота и землемера Кошубского а в арестантском помещении, внутри полицейского дома, лекаря Богородского. Устроив батальон на площади, Ясинский взял с собой одну роту и пошел в дом, где помещалась городская дума. Здесь внизу помещения он нашел капитана Шаховского, а подявшись наверх, в прихожей при зале собрания, - частного пристава Дирина. В это время в зале собрания происходило заседание купцов и мещан; их было до 20 человек. При входе в зал Ясинский- был встречен купцом Солодожниковым, который, назвав себя членом собрания (он был председателем собрания) сказал, что собрание устроено для обсуждения вопросов по восстановлению порядка в городе. Приказав купцам и мещанам разойтись по своим домам, финский оставил при себе Солодожникова "для дальнейшего распоряжения". В ночи, возвращаясь с ротой на площадь, Ясинский встретил фурштадтскую роту Киевского полка; он остановил ее и спросил: почему рота находится в городе? Ему ответили, что рота пришла в город, чтобы сдать в суд своего командира поручика Долгова. Ясинский принял избитого поручика к себе в роту, а фурштадтскую роту "по сделанному увещанию выпроводил из города". Остальная часть ночи в городе прошла спокойно, но "буйствующему на биваках военно-рабочему батальону" Ясинский не решался препятствовать по недостатку сил.

В 6 часов утра Ясинский осматривал трупы убитых накануне. Тело генерала Мевеса он нашел на постоялом дворе, а тело полицеймейстера Манджоса на полицейском дворе. Через час патрули донесли ему, что со стороны соляного завода по направлению к городскому собору идет большая толпа. Поставив батальон в ружье, Ясинский взял с собой ближайший пикет и пошел навстречу толпе. Он остановил толпу. Из опроса поселян выяснилось, что толпа состоит из поселян 3-й роты гренадерского принца Евгения Виртембергского полка; они привезли с собой труп ротного командира капитана Бунашевича и семейство управляющего соляным заводом подполковника Прянишникова. По словам поселян, они привезли в город "холеру мертвую и живую" (семейство Прянишникова), которых надо судить на общем собрании. Тело Бунашевича Ясинский принял, приказав положить в помещении полицейского управления, пленников Отпустил в город, а роту после увещания выпроводил из города. Только что ушла из города 3-я рота Виртембергского полка, как с наблюдательного пункта Ясинскому донесли, что по той же дороге от деревни Коломцы идет другая уже вооруженная толпа. Не допуская ее дойти до города, Ясинский с дивизионом карабинеров поспешил ей навстречу. Это были поселяне 2-й роты Виртембергского полка. Они привезли арестованного ими командира роты капитана Яськова для сдачи его на суд 10-го рабочего баталиона.

Ясинский приказал роте бросить оружие. Рота повиновалась и вместе с капитаном Яськовым сдала Ясинскому 11 ружей и 60 пик. После увещания и эта рота пошла обратно в свою деревню. В 8 часов утра со стороны Дубовиц в город вступил генерал Леонтьев с отрядом из двух полубатальонов гренадерских Екатеринославского и Мекленбургского полков и баталиона Киевского полка. При отряде находились 4 орудия 3-й гренадерской артиллерийской бригады. Сразу же по прибытии в город генерал Леонтьев сделался свидетелем новой встречи майора Ясинского с восставшими поселянами. По дороге от Коломца снова показалась толпа. С дивизионом карабинеров, захватив с собой одно орудие, майор Ясинский пошел ей навстречу.

Это была 1-я поселенная рота того же Виртембергского полка. Она прибыла в город для сдачи 10-му рабочему батальону арестантов: командира своего округа подполковника Посьета, ротного командира майора Затурского, штабс-капитана Шаталова, поручика Новикова, лекаря Троицкого", аудиторов Онуфриева и Маслова и управляющего имением помещицы Дириной Шульца. Вместе с арестованными были привезены тела убитых: командира 10-го рабочего баталиона майора Розенмейера и капитана Виртембергского полка Хамрата.

В действиях и распоряжениях майора Ясинского до прихода с отрядом в город старшего начальника наблюдается крайняя осторожность. Судя по его рапорту, он, с момента прихода с отрядом в Дубовицы, менее всего помышляет об исполнении приказа генерала Леонтьева - об аресте зачинщиков возмущения. Все его действия направлены к тому, чтобы по возможности удалить из города военных поселян и мастеровых рабочего батальона и тем самым обезопасить свой отряд от нападения восставших. По непонятной причине он крайне медленно ведет свой отряд к городу; из Дубовиц он идет с колонной в город почему-то при грохоте барабанного боя, видимо ободряя этим себя, тогда как естественно было бы войти в город тихо и неожиданно; случай перед гауптвахтой доказывает нервность командного состава отряда и неуверенность в своих силах. Сцена в городской думе с купцами и мещанами и с безоружными ротами Киевского и Виртембергского полков, где Ясинский не пытался задергать зачинщиков и ограничивался увещаниями, доказывает, что он далек был от решительных действий. Нерешительность Ясинского, неуверенность в своих силах и страх перед восставшими не могли не ободрить последних. Восставшим было ясно, что начальство соблюдает осторожность и не намерено действовать решительно. Рабочий батальон, "буйствующий на биваках" и вернувшиеся на места своих стоянок роты Киевского и Виртембергского полков, разумеется, сразу же учли это обстоятельство. Огонь мятежа с необыкновенной быстротой побежал по округам поселений. Мастеровые рабочего баталиона, начавшие возмущение, и в дальнейшем явились руководителями восставших. Переезжая из округа в округ, они везде подымали возмущение в батальонах, вполне к тому подготовленных.

Офицеры поселенных баталионов, квартировавшие со своими ротами и взводами в многочисленных деревнях уезда, поселенное духовенство, врачи, чиновники, местные помещики, - вообще все "господа" были захвачены врасплох восстанием. Многие из них, пытаясь скрыться, уезжали из своих баталионов в соседние, старались пробраться в Княжий Двор, в Старую Руссу и Новгород, но большею частью попадали в руки поселян, избивались и направлялись поселянами в Старую Руссу на народный суд.

С приходом в город нового отряда под командой генерала Леонтьева положение не изменилось. Несмотря на то, что в городе под его командой скопилось до трех тысяч правительственных войск с артиллерией, генерал проявил еще большую осторожность, чем майор Ясинский. Он не принял никаких мер ни к успокоению ближайшего к городу округа Киевского поселенного полка, ни к задержанию зачинщиков из мастеровых рабочего баталиона, часть которого продолжала стоять биваком за городским валом; генерал отрядил лишь к Крестецкой заставе с тремя ротами карабинеров майора Ясинского для наблюдения за мятежными поселянами Киевского округа и мастеровыми рабочего батальона. Свято выполняя приказания генерала Эйлера, он поставил сильные посты ко всем выездам из города, разместил биваком батальоны и артиллерию на площадях и усиленно занялся гарнизонной службой.

А между тем мятеж бушевал в округах Киевского и Виртембергского полков, в первом с 12 июля, а во втором с утра 13 июля. Из Виртембергского округа он перекинулся в соседний округ 4-го карабинерного полка. Майору Ясинскому в этот же беспокойный день снова пришлось принимать привезенных военными поселянами 4-го карабинерного полка командира округа подполковника Удовика, капитана Штакельберга, штабс-капитана Браунса, подпоручика Тихонова, штабс-капитана Алаешева. аудитора Овчинникова и штабс-капитана Бродского. Поселяне не без основания не верили в реальность угрозы со стороны города и продолжали привозить в город своих офицеров на суд 10-го баталиона - защитников народа, - такой ореол приобрели в глазах их мастеровые рабочего баталиона. К вечеру майор Ясинский получил донесение, что на кирпичном заводе, недалеко от бивака военно-рабочего батальона, собирается много поселян. Он взял роту и одно орудие и отправился к месту сбора. У Крестинной заставы он оставил орудие под прикрытием полуроты (очевидно, орудие мешало быстрому передвижению) и с другой полуротой "пошел атаковать толпу". Но до прихода полуроты толпа рассеялась, оставив на месте телегу, в которой лежал избитый поручик флотилии Галухин.

Вечером 13-го июля пришел в Дубовицы генерал Эйлер с двумя батальонами карабинеров и 8-ю орудиями. Генерал Эйлер не просто шел походным порядком от деревни Устрики до Дубовиц, по его словам, в этот переход он успел совершить важные дела. "В Устрике карабинерные батальоны были уже готовы, и я отправился с ними через все старорусские бунтующие округа и по мере возможности восстановил там порядок", - пишет для сведения потомства в своих "Записках" генерал Эйлер. Но в донесении царю из Дубовиц он ничего не упоминает об этих своих подвигах: он сообщает только, что прибыл из Устриков с батальонами и артиллерией к Старой Руссе 13-го июля. Царю генерал и не мог писать иначе: никаких подвигов не было. Деревня Устрики находится в 20 верстах от Старой Руссы и путь от Устриков до Старой Руссы проходит только через округ № 7 Киевского гренадерского полка, - все остальные шесть округов 2-й гренадерской дивизии и один округ артиллерийской дивизии лежали не на пути генерала Эйлера, а за Старой Руссой, поэтому пройти с батальонами по этим округам и восстановить в них порядок генерал не мог, не дойдя, прежде всего, до Старой Руссы. "13-го, - сообщает далее генерал, - в 6 часов утра... я оценил селение (Дубовицы), поставил сильные караулы и только что собрался ехать в самый город, как явились ко мне генерал Леонтьев и голова с магистратом и донесли, что в бунте участвовали все поселяне семи округов, мещане и 10-й рабочий батальон"

Здесь опять все неверно: 13 июля генералу Леонтьеву было известно только о возмущении в округах Киевского, Виртембергского и 4-го карабинерского полков и лишь 15 июля он узнал из донесений командиров и сам донес о том Эйлеру, что началось возмущение в округах 3-го карабинерного полка и 1-й артиллерийской бригады. Но генералу Эйлеру необходимо упомянуть о беспорядках во всех округах поселенной дивизии, - иначе ему негде быль бы, следуя в Дубовицы, "восстанавливать порядок". При свидании с Эйлером генерал Леонтьев обрисовал ему весь ход событий в Старой Руссе, упомянул о жертвах возмущения; причинах бунта и попросил подкрепления. На другой день он повторил все это в своем рапорте. Об этом свиданий генерал Эйлер, пороча своего соратника, пишет так: "Генерал Леонтьев плача донес мне наедине, что при малейшем возобновлении неистовства они все непременно погибнут при малочисленности своей против бунтующих поселян. Я успокоил и ободрял их всех, дал им письменное своеручное предписание как поступить..." и т. д. Но генерал Эйлер, дав "своеручное предписание", не дал в распоряжение Леонтьева двух своих баталионов и сам с ними, несмотря на обещание царю, "лично" не вступил ни в Старую Руссу, ни в округа, где началось возмущение, а остался в Дубовицах, под их охраной, где и пробыл до 17 июля, а затем поспешно бежал со своим отрядом в Новгород. Через два дня по прибытии в Дубовицы, генерал Эйлер, со слов Леонтьева, подробно доносил в Петербург о событиях каждого дня возмущения. (В рапорте его по 13 июля включительно нет, разумеется, упоминания о возмущении но всех округах поселений). О причинах возмущения он писал: "Причина бунта есть мысль, вкорененная злоумышленниками в народ и даже рабочих солдат, что начальники подкуплены отравлять их и производить, то рассыпкой яда в разных местах на жизненные припасы, в реки и колодцы". Вскоре, впрочем, Эйлеру пришлось отказаться от этой точки зрения. Далее генерал Эйлер сообщал, что 14 июля произошел бунт в округах поселения гренадерской артиллерийской дивизии и всех полках 2-й гренадерской дивизии, кроме полков 2-й бригады; большинство офицеров или убиты или избиты и все, кроме скрывшихся, привезены поселянами на суд в Старую Руссу, где приняты генералом Леонтьевым и находятся под прикрытием войск.

Наконец, 15 июля открылся бунт в округе фельдмаршала Барклая-де-Толли полка; все офицеры и чиновники, не успевшие скрыться, тоже убиты или избиты и арестованы поселянами. В конце рапорта генерал Эйлер дал сводку вооруженных сил, находящихся в его распоряжении. В Старой Руссе под командой генерала Леонтьева находится 3 баталиона и 6 орудий. В артиллерийский округ вступил батальон Виртембергского полка с 2 орудиями; в четырех округах 2-й и 3-й бригад 2-й гренадерской дивизии находятся, возвращенные с пути следования в Царское Село, по две роты, на пути один батальон и 500 рекрут, следовательно, в каждом из округов по 800 человек. В округе Барклая-де-Толли полка два батальона 1-й гренадерской дивизии и 20 орудий. В лагере остался один батальон 1-й гренадерской дивизии. Батальон Австрийского полка отправлен на судах через озеро Ильмень в округ своего полка и в штабе Киевского полка в Дубовицах находятся два карабинерных батальона.

Силы правительственных войск были весьма значительны, селяне же не имели не только артиллерии, но и вообще сносного вооружения. Но страх перед поселянами настолько велик что, имея одиннадцать кадровых батальонов и артил-ерию генерал Эйлер считает себя недостаточно сильным, чтобы приступить к усмирению восстания и потому приказывает батальонам 8 пехотной дивизии, не принадлежавшей к поселенному корпусу, форсированно идти с карантинной линии в Дубовицы, "дабы с оными начать действия там, где меры кротости не будут иметь успеха, употребляя гренадерские батальоны, в которых большое число коренных жителей только массами". Вообще до прибытия 8 дивизии генерал отказывался приступить к решительным мерам и просил прислать ему для взятия в будущем возмутителей, а также и для разъездов два эскадрона кавалерии.

В чем же заключалась деятельность генерала Эйлера за эти дни в Дубовицах? Она - была крайне несложной. Не найдя возможным исполнить приказание царя - арестовать виновников возмущения в Старой Руссе, он пригласил к себе в Дубовицы депутатов от округов поселенной дивизии, чтобы выяснить причины возмущения. "Я ругал их напропалую за происшедшее беспокойство, увещевал, давал наставления и, переписав их имена, объявил, что если за сим что-либо произойдет, то они первые будут наказаны со всевозможной жестокостью. Угроза эта подействовала и покуда я был в Старой Руссе во всех округах восстановленный порядок не был нарушен". Но вслед за этим на редкость забывчивый генерал выдает себя с головой - он пишет: "15-го взбунтовались поселяне Коростынской волости..." Мы знаем, что во время пребывания в Дубовицях генерала Эйлера и разговоров его с поселянами ежедневно происходили возмущения в разных округах. Что же касается увещаний и наставлений генерал депутатам, то, вопреки своим уверениям в записках, что "угроза эта подействовала", он в официальной переписке, непосредственно с места событий, сообщает управляющему главным штабом графу Чернышеву, что "поселяне, вызываемые для увещаний, хотя и выслушивают мои наставления, но кажется со мной не согласны и верят в действие яда". Лишь в этих бесплодных разговорах с поселянами и в чтении сводок с мест происшествий и заключалась вся деятельность генерала Эйлера в Дубовицах. Но пока генерал сидел там безвыездно и бездействуя, до него стали доходить все более и более грозные вести. В то время, когда Эйлер и генерал Леонтьев находились: первый в Дубовицах, а второй в Старой Руссе, - в лагере при Княжьем Дворе оставался с остальными резервными батальонами и рекрутами, отправляемыми по мере выучки в действующую в Польше армию, начальник 1-й гренадерской дивизии генерал-майор Томашевский.

15-го июля майор Барклаевского полка Демортье, донес ему о возмущении поселян в штабе полка - селе Коростынь и в округе. Барклаевский полк был расположен вдали от поселенных полков своей дивизии по соседству с мятежным округом Киевского гренадерского полка.

На другой день с двухбатальонным отрядом и 20 орудиями генерал Томашевский выступил из лагеря на усмирение Коростынских поселян. 16-го июля к вечеру он довел свой отряд, утомленный страшной жарой и крайне недовольный выступлением против поселян, до села Коростынь. Здесь, недалеко от села, отряд был встречен толпой поселян, доходящей до 5.000 человек; толпа была вооружена кольями, косами, самодельными пиками и лишь немногие из поселян имели охотничьи ружья. Увидя толпу, заграждавшую путь в село, Томашевский остановил отряд.

Из толпы с угрозами закричали, что не пустят батальоны в село. Томашевский послал к толпе парламентера-офицера с полувзводом гренадер. Офицер должен был уговорить поселян разойтись по домам. Но переговоры не привели ни к чему: из толпы по-прежнему слышались ругательства и пожелания батальонам убираться по добру по-здорову. Тогда Томашевский приказал 7-й фузелерной роте со штыками наперевес наступать на толпу и расчистить путь отряду. Рота неохотно, но выполнила приказание. Толпа раздалась по сторонам, открыв дорогу в село; но поселяне, несмотря на приказание, но домам не расходились. Томашевский провел отряд через село, не пытаясь его занять, и остановился в версте от него, ни берегу озера Ильменя. Здесь утомленные батальоны расположились биваком на отдых. Но едва лишь гренадеры сняли ранцы, как от Коростына снова показалась громадная толпа поселян. Произошел переполох; раздалась команда - надевать ранцы и приготовиться к встрече. На позицию выдвинули орудия. Толпа приближалась. Теперь уже со стороны поселян отделился парламентер и, не доходя до позиции отряда, громко, чтобы все слышали, стал уговаривать гренадер и артиллеристов присоединиться к поселянам. В этот острый момент генерал, заглушая призывы поселянина, громко скомандовал артиллеристам стрелять по толпе картечью, но артиллеристы приказа не выполнили, а некоторые из них погасили фитили. Тогда Томашевский, очевидно, не надеясь на выполнение дальнейших своих приказов этой частью отряда, вызвал стрелков из Аракчеевского батальона. Но едва лишь стрелки выступили вперед, артиллеристы закричали им, что если они сделают хоть один выстрел, то будут сами засыпаны картечью. "Еще мгновение, - рассказывает в своих воспоминаниях участник экспедиции офицер Аракчеевского батальона Гриббе,- и, может быть, оба батальона последовали бы примеру артиллеристов, но генерал Томашевский, выхватив винтовку у солдата, выстрелил в парламентера и убил его. Стрелки же выстрелили вверх".

Толпа поселян медленно начала отступать к Коростыну и вошла в село. Вслед за нею повел свой отряд Томашевский. Но когда голова колонны начала втягиваться в улицу села, разбежавшиеся по дворам и занявшие казенный сад поселяне стали бомбардировать отряд камнями. Гренадеры, несмотря на приказы своих офицеров открыть огонь по мятежникам, отказались стрелять; стреляли одни офицеры. Пораженный неповиновением подчиненных, генерал ясно увидел надвигавшуюся катастрофу. Чтобы избежать ее, он вновь прибег к сильному средству: приказал выдвинуть орудие и выстрелить картечью вдоль улицы. Тяжелое орудие, запряженное в шесть лошадей, выехало на дорогу, но при повороте опрокинулось (соскочил передок со шкворня) и закрыло путь. Наступающие сзади батальоны наткнулись на передние ряды, дошедшие до орудия, люди стали падать, послышалась ругань, суматоха еще более увеличилась и, в конце концов, оба батальона, оставив орудие на дороге, бросились бежать назад в поле. Только через полчаса, по рожку горниста, Томашевскому удается собрать батальоны и выручить орудие. Но генерал не пытался больше занять село: он расположил свой отряд в поле, расставив кругом бивака сильные караулы.

Ночью весь отряд проснулся от орудийного выстрела. Ударили тревогу. Но дело скоро разъяснилось. В темноте изнервничавшемуся генералу показалось, что на его отряд наступают толпы поселян, - бросившись к пушке, он самолично выстрелил из нее. Так передает события свидетель их, офицер Аракчеевского батальона Гриббе; опуская некоторые подробности (эпизод с ночным выстрелом), о том же доносит Эйлеру сам генерал Томашевский. Генерал пишет, что он не может прекратить беспорядки в округе Барклая-де-Толли полка, так как Аракчеевский батальон отказался действовать, а стрелковый взвод при двух орудиях и прислуга роты капитана Грязнова показали ослушание, отказавшись стрелять по бунтовщикам. Прислуга при орудиях тайно условилась между собой не действовать из орудий в случае приказания, схватить меня и выдать бунтовщикам".

Как видим, генерал еще более сгустил краски. Он говорит не только об ослушании, нежелании солдат действовать против поселян, но об измене, тайном сговоре подчиненных, о выдаче начальника бунтовщикам. И генерал был прав. Разумеется, не из трусости бросились бежать батальоны при наступлении на село, оставив генерала и офицеров у опрокинутого орудия; не могли они - 2.000 дисциплинированных, вооруженных, наполовину старых боевых солдат - бояться безоружных поселян при явном к тому же сочувствии к ним последних. Маневр ясен. Оставив генерала и кучку офицеров у опрокинутого орудия при входе в село, батальоны долго не собирались под знамена, несмотря на пение рожка горниста, надеясь, что поселяне выкажут еще большую активность и возьмут генерала в плен. Этого не случилось, но Томашевский понял, что теперь не может быть и речи о дальнейших наступательных действиях, что можно только желать поскорее и подальше увести батальоны от села. Но и увести батальоны, не дав им отдохнуть после утомительного перехода, тоже нельзя, - неповиновение может повториться, и генерал проводит тревожную ночь, каждую минуту ожидая наступления поселян, измены своих солдат и выдачи поселянам всего командного состава отряда. Утром, не предпринимая больше наступательных действий против коростынских поселян, Томашевский повел свой отряд к Старой Руссе. По дороге он получил ошеломляющее известие: поселяне Барклаевского округа возмутили крестьян находящейся по соседству Свинорецкой волости, и те, вместе с мастеровыми 5-го и 6-го военно-рабочих батальонов, 17-го июля утром напали на оставленный генералом день назад лагерь при Княжьем Дворе. Они разгромили лагерь, перевернули все офицерские палатки, уничтожили имущество офицеров и убили полковника Неймана и майора Маковского. Нападение их на лагерь было отбито прибывшим к вечеру батальоном Саратовского полка.

Это известие ошеломило генерала потому, что, выступив из лагеря с двумя батальонами и артиллерией, он не оставил лагерь без вооруженной силы: в лагере, кроме рекрут, оставался резервный батальон Прусского полка. Из донесения же майора Зеленина было видно, что батальона во время нападения в лагере не оказалось. Недоумение генерала разъяснилось позже. Командир резервного батальона Прусского полка полковник Зволинский после ухода из лагеря генерала Томашевского с отрядом, без приказания начальства, желая отличиться, бросился со своим батальоном на выручку ранее ушедших войск. С половины пути, сознав свою ошибку, Зволинский возвратился в лагерь, но было уже поздно: в его отсутствие незащищенный лагерь подвергся нападению.

Оба рапорта - о своей неудаче под Коростынем и о нападении на лагерь - генерал Томашевский послал Эйлеру, остановив свой отряд в 5 верстах от Старой Руссы. Он спрашивал также о том, что ему делать дальше: идти ли обратно в лагерь, или присоединиться к войскам Эйлера. Начальник корпуса не пустил утомленный отряд Томашевского в Старую Руссу, а приказал ему немедленно вести отряд обратно в лагерь. Генерал Эйлер пишет об этом: "15-го взбунтовались поселяне Коростынской волости, и когда генерал Томашевский хотел их усмирить, то солдаты не действовали; офицеры, выхватив у них ружья, защищали генерала и себя, между тем как нижние чины оставались равнодушными. Узнав об этом, я тотчас велел прогнать эти два батальона в лагерь, чтобы не заразить их изменою своих карабинеров. Неудачная карательная экспедиция генерала Томашевского окончательно сразила и без того не стойкого его начальника. С этого момента "героем" Аустерлица и Фридланда окончательно овладевает паническое настроение. Генерала Эйлера на столько поразила измена гренадер Томашевского (хотя и это невероятный в те времена случай), сколько то, что пожар восстания бушевал, уже в тылу его отряда и дорога на Новгород была отрезана. Он не помышлял теперь об усмирении восстания в округах поселении, об арестах и суде виновников возмущения, он забывал о своих обещаниях царю, и больше того, не хотел сейчас помнить даже о том, что окончательно губил свою репутацию и карьеру. Все равно, лишь бы добраться благополучно до Новгорода! Сразу же, как только генерал Томашевский прислал ему донесение событиях в Барклаевском округе и своем неудачном усмирении поселян, генерал Эйлер поспешно выступил из Дубовиц по направлению к Новгороду. Бегство генерала из Дубовиц было столь поспешно, что он не дождался смены своих карабинеров, находящихся в карауле, и ушел без них. Капитан Жуйков с ротой Мекленбургского полка, назначенный генералом Леонтьевым для защиты находящихся в Дубовицах офицеров поселенного батальона, прибыв в Дубовицы 18-го утром, уже не застал там генерала Эйлера. Карабинеров Эйлера сменили солдаты Жуйкова, и старый караул тотчас же пошел в поход, надеясь догнать в пути свои батальоны. Бежав из Дубовиц без достаточной причины с точки зрения долга и присяги, генерал Эйлер в пути должен был выдумать причину и оправдание. Но фортуна чрезвычайно благосклонна к нему. В пути он получает известие о восстании поселян в 1-й гренадерской дивизии, расположенной за Новгородом, по берегам реки Волхова.

Это было весьма кстати для спасения карьеры генерала. Оправдание нашлось. 18-го июля он доносит графу Чернышеву: "Сего числа (т. е. 18 июля) получил сведения, что в округе императора Австрийского полка сделался бунт... то отправляюсь (из Дубовиц) с сим вместе в Новгород и гренадерские округа 1 дивизии с карабинерными батальонами той же дивизии и кадром батальона 8 дивизии, который мне попадется навстречу". Время выступления из Дубовиц, как видим, генералом указано неправильно, но эта ложь во спасение! В том же рапорте он доносит, что особенно сильные беспорядки продолжаются в округах артиллерийской бригады (за Старой Руссой), в 3-м и Барклаевском карабинерных полках; упоминает, что, по множеству преступников в округах, он не находит возможности "оных брать, содержать под арестом и судить, а предполагает необходимым прежде всего восстановить совершенное спокойствие", В "Записках" же, опровергая себя, но до конца выдерживая героический тон, генерал пишет: "17-го я получил известие, что округа около Новгорода в подражание другим тоже взбунтовались и произвели подобные неистовства, а как в Старой Руссе и в округах ее было все спокойно, то я решился следовать туда с карабинерами для восстановления порядка в местах столь близких к пребыванию императорской фамилии".

Тут уже ложь переходит пределы, но это - для потомства. Отряд Эйлера форсированно шел по большой шоссейной дороге к Коростыну; миновать село было нельзя. Не известно, как встречен был генерал Эйлер восставшими поселянами: иных сведений о пребывании Эйлер в Коростыне. кроме двух его рапортов графу Чернышеву, в деле нет. Даже в "Записках" генерал, видимо намеренно, умолчал о своем пребывании в мятежном селе: хвастаться было нечем. Но из рапортов Эйлера, как ни мало и глухо сообщается в них о событиях, как ни старается автор их выдержать, бодрый тон. можно заключить об обуявшей его растерянности, трусости и заискивании перед восставшими. Несмотря на сильную артиллерию отряда, на верность и дисциплинированность своих карабинеров (Эйлер неоднократно подчеркивает последнее), на приход в село, - после экспедиции Томашевского батальона 15-го егерского полка, генерал не помышляет об усмирении. Он мечтает об одном: если миновать страшное село нельзя, то надо сделать все возможное, лишь бы выбраться из него невредимым. В селе его не встретило начальство: офицеры перебиты или арестованы. Округом управляет выбранная поселянами тройка - командиры из солдат. В первом рапорте от 18 июля генерал пишет, что прибыл с отрядом в Коростыну (по понятным причинам снова не указывает ни час прибытия, ни место, откуда посылает рапорт), осмотрел находящийся в селе резервный батальон 15-го егерского полка и рабочую роту, "чтобы внушить каждому свои обязанности". Рота - представила ему план города Вены и паспорт уволенного в 1817 году от службы из Псковского полка поручика Сверчевского. Генералу рассказали, что Сверчевский приезжал в село 15-го или 16-го июля перед бунтом и украдкой хотел уехать, но был схвачен поселянами, посажен под арест и допрошен. Он показал, что является третьим бунтовщиком из Варшавы, что давно разъезжает по России для подкупа начальников к отраве черного народа и произведения бунтов. Получил он будто бы на это дело 1 1/2 миллиона рублей, которые роздал и раздает. Все показания Сверчевский сделал без насилия. В Коростыне Сверчевского уже не было: ранее прихода в село Эйлера поселяне отправили поручика под конвоем в Петербург. Далее поселяне сообщили, что командир поселенного батальона подполковник Герасимов сознался, что принимал меры к отравлению поселян, сознались в том и некоторые офицеры. Все это, впрочем, генерал Эйлер знал раньше: 17-го июля утром подполковник жандармского корпуса Григоров, ездивший по округам, донес ему, что поселяне Барклаевского округа поймали в Коростыне человека, который имел лист, "на коем поименованы все подкупленные отравлять народ". Григоров также сам слышал, как каялся поселянам в злоумышлениях на них подполковник Герасимов.

Но генерал, выслушав поселян, совершенно согласился с их мнением, что Сверчевский действительно польский шпион и что офицеры и чиновники пострадали не напрасно. "Дабы укоротить прежде злость сего народа, приказал я оных чиновников строго содержать под арестом, удостоверив поселян, что следствие над ними (т. е. чиновниками) скоро будет начато". А 21-го июля уже из Новгорода, возвращаясь к своему пребыванию в Коростыне, генерал Эйлер пишет: "18-го же числа я потребовал к себе управляющих округом Барклаевского полка, внушив им останавливать своевольство, озаботиться продовольствием, запретить большие сходбища и пр.". "...Взять с собой чиновников и офицеров не мог по причине их болезненного состояния, как и потому, чтобы не произвести нового возмущения".

Таким образом, чтобы умилостивить поселян и самому уйти невредимым, генерал соглашается во всем, говорит им о суде над офицерами, приказывает содержать их под строгим арестом, толкует с выборными командирами-солдатами (каково это было ему - выученику Аракчеева?) о продовольствии, их нуждах и т. д. Душевное смятение генерала Эйлера особенно ясно рисует заключительная часть рапорта. - "Злоба и ярость поселян неимоверны, - сообщает он графу Чернышеву, - бунтовщики, утолив свои страсти, только тогда и расходятся, но, увидев сопротивление своей власти, вновь воспламеняются". Поэтому, по мнению генерала, те репрессивные меры, которые ему высочайше повелено применять для восстановления порядка, несвоевременны и недействительны. С своей стороны, он рекомендует правительству прислать в округа военных поселений особых доверенных начальников (2-х генералов и 12 штаб-офицеров - по одному на каждый округ), которых бы поселяне раньше не знали, и новое начальство должно действовать по следующей программе:

1) разъяснить поселянам, что эпидемия есть поветрие, а не действие яда;

2) произвести суд над людьми, схваченными бунтовщиками (для успокоения поселян);

3) взять к суду зачинщиков.

Только великая растерянность и панический страх перед поселянами могли внушить Эйлеру рекомендовать царю такую программу. Разумеется правительство не могло разделять взглядов напуганного полководца. Так закончилась усмирительная экспедиция генерала Эйлера. Рано утром 20 июля Эйлер с карабинерами и артиллерией прибыл в Новгород. До конца верный себе, полностью оправдывая свою нелестную репутацию, генерал, по прибытии в Новгород, постарался поскорее забыть о том, ради чего он прибыл сюда, забыть и свое обещание царю восстановить порядок "в местах столь близких к пребыванию императорской фамилии". Несмотря на то, что город был полон подвластными ему войсками всех родов оружия, включая и кавалерию, а мятежный округ Австрийского полка находится всего в пяти верстах от города, генерал Эйлер не покушался больше покинуть свою штаб-квартиру. Однако злополучный генерал продолжал считать свою экспедицию к Старой Руссе блестяще удавшейся. Правда, заверяет он в этом не царя и не Чернышева, а потомство, через почтенный срок со дня событий, оправдываясь притом, но так, что в самовосхвалении переходит всякие границы. Он пишет: "Скажу без хвастовства, что во время бунта я был один, который присутствием своим мог восстановить порядок и которого слушались поселяне. Даже во время самого жестокого возмущения, увидя меня, они всегда и все становились на колени и просили прощения. Я их жестоко ругал и даже бивал, а ответ всегда был один: виноват, батюшка, простите. Даже письменные приказания мои действовали и исполнялись свято...". "На гренадерские батальоны, в которых половина солдат была из детей поселян, столь сильно действовали мои наставления, что они, входя в свои окрути, ругали своих родных за нарушение присяги. С солдатами такого духа их начальники могли мгновенно усмирить возмущение, но они сами так растерялись, что, быв прежде строгими, сделались слабыми и допустили батальоны соединиться с поселянами заодно, а я в одно и то же время не мог находиться везде для удержания неистовств". Выше мы видели, как действовал генерал.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ВТОРОЕ ВОССТАНИЕ В СТАРОЙ РУССЕ

В то время, когда генерал Эйлер стремился поскорее добраться до Новгорода, положение в округах 2-й поселенной дивизии становилось все более и более напряженным. Бегство Эйлера не могло не ободрить поселян. Это бегство прежде всего внушило им уверенность в том, что начальство их боится. И действительно: начальник всех округов поселенного корпуса прибыл в Дубовицы с внушительной карательной силой, но никакой кары не последовало, - все ограничилось лишь разговорами генерала с поселянами, разъяснениями и увещаниями, оставшимися к тому же бесплодными. И вот. пробыв четыре дня в Дубовицах и не убедив поселян в их заблуждениях, генерал Эйлер вдруг очистил позицию и стремительно побежал обратно. Если Пребывание генерала с карабинерами в Дубовицах и не при носило желательных для правительства результатов (подавление восстания, арест виновных и суд над ними), то оно все-таки действовало на поселян внушительностью вооруженной силы у главного очага восстания - Старой Руссы. Теперь все сразу изменилось. Весть о бегстве Эйлера молниеносно распространилась по округам и скоро принесла свои плоды. 19 июля генерал Леонтьев доносил Эйлеру, что слухи, идущие из Киевского округа (район, где стоял с отрядом до бегства генерал Эйлер) и соседнего Виртембергского округа, волнуют поселян округов 3-го карабинерного и Екатеринославского полков; что командир поселенного батальона Екатеринославского полка не ручается за спокойствие в округе и просит присылки войск; волнения продолжались в округе артиллерийской бригады и, что хуже всего, взбунтовались до сего времени остававшиеся спокойными поселяне в округе Мекленбургского полка. Вследствие таких тревожных сведений генерал Леонтьев настаивал на немедленной присылке ему нескольких батальонов. Леонтьев сознавался, что боится теперь вторичного возмущения и "особенно от 10-го рабочего батальона", нижние чины которого "хотят лишить жизни" его самого, заведующего строительными работами капитана Кроля и других. Генерал доносил и о мерах, - единственных, которые в его положении можно еще предпринять для увеличения надежных военных сил в городе: он предписал батальону 7-го егерского полка вступить в город, а вместо этого батальона направить из города в округ две ненадежные роты резервного батальона Киевского полка, под командой майора Андерса. Но отправить две роты Киевского полка в округ генералу Леонтьеву не удалось. Роты отказались покинуть город. Гренадеры ссылались на то, что не хотят разлучаться с своими товарищами из других рот резервного батальона, и если им надо уходить из города, то пусть отправляют весь батальон.

Уход из города всего ненадежного батальона был еще более желателен генералу Леонтьеву; он отдал приказ о выступлении батальона в Дубовицы - штаб своего полка, но батальон также отказался выступить из города. Было ясно, что батальон имеет какие-то тайные намерения. Тут, действительно, было от чего прийти в отчаяние, и генерал Леонтьев в следующем своем рапорте повторял свою настоятельную просьбу: возможно скорее прислать ему три батальона и эскадрон кавалерии или удалить его от командования округами 2-й гренадерской дивизии, так как с батальонами, находящимися в его распоряжении, кроме 7-го егерского, "он не может принять никаких мер к восстановлению порядка".

Между тем вести из округов ежечасно поступали все более тревожные. В тот же день генерал Леонтьев принужден был послать Эйлеру новую и вообще последнюю свою сводку о положении в округах. Из округа Мекленбургского полка подполковник Воеводский доносил об усиливающемся там возмущении об убийствах и избиениях офицеров. Взбунтовавшиеся 3-я и 4-я поселенные роты разгромили ротный комитет (3-й роты) в деревне Горках. Воеводский приказал командиру 4-й роты резервного батальона майору Крыштофовичу выступить с ротой против мятежников и выстрелами разогнать их. Несколько поселян было убито и толпа разбежалась, но вскоре снова собралась. 19 июля Воеводский сам с двумя колоннами отправился в село Городцы, на ротный двор 4-й поселенной роты, где поселяне читали ложный указ об истреблении начальников. При приближении к селу отряд его был встречен ружейными выстрелами. Воеводский открыл огонь. Поселяне отступили, и Воеводский остановился биваком в Городцах. Взятые им пленные сказали, что мятеж начался по совету поселян Барклаевского полка. В округе 3-го карабинерского полка, по донесению пришедшего туда с резервным батальоном майора Толмачева, "дух мятежа упорен", а так как его батальон состоит из рекрутов уроженцев этого округа, то ненадежен, и майор боится измены карабинеров. Вновь неспокойно было и в округе поселенной бригады гренадерской дивизии. Вооруженная ружьями, саблями, пиками, толпа поселян в 4000 человек овладела несколькими орудиями и артиллерийскими снарядами. При встрече с воинскими частями поселяне удачно избрали лучшую позицию в вследствие того, что поселяне, этого округа все хорошо знают артиллерийское дело, они долго сдерживали артиллерийским огнем наступление батальона егерей, убили троих нижних чинов и нескольких ранили. Бой происходил у села Залучья - штаба артиллерийской бригады. Поселяне отступили и вошли в село. В заключении своего рапорта Леонтьев представил список убитых и сильно избитых поселянами офицеров; их оказалось 23 человека.

Такова была обстановка в округах 2-й поселенной дивизии. Из всех округов дивизии только в одном округе Екатеринославского полка пока было еще относительно спокойно. Не лучше было и в городе. Войска продолжали выказывать явное неповиновение. Вечером 20 июля 7-я фузелерная рота Киевского полка, назначенная в караул, отказалась следовать по этому назначению; только после уговоров батальонного командира и майора Ясинского рота согласилась идти. Это происходило в собственном отряде генерала Леонтьева. Но больше всего генерала беспокоило присутствие в городе и рядом, за городским валом, 10-го военно-рабочего батальона. Генерал знал, что отсюда идет все зло. но, чувствуя к мастеровым батальона непреодолимый страх, он за все время своего пребывания в городе не сделал ни одной попытки арестовать главарей и удалить роты из города. Несмотря на неоднократные просьбы Леонтьева, новых надежных батальонов к нему не поступало. Правда, перед уходом из Дубовиц генерал Эйлер сделал распоряжение, чтобы в Старую Руссу спешили батальоны 7-го и 8-го егерского полков и кадры батальонов 8-й пехотной дивизии, с помощью которых Эйлер сам раньше предполагал подавить восстание. Но батальон 8-го егерского полка, застигнутый на пути своего движения возмущением в артиллерийской дивизии, выполнить предписание Эйлера не мог, а кадры батальонов 8-й пехотной дивизии генерал Эйлер, изменив во время бегства свое намерение, хотел взять с собой в Новгород, надеясь встретить их по дороге; только батальон 7-го егерского полка, пол командой подполковника Эйсмонта, вечером 19 июля вступил в Старую Руссу.

Наступил роковой день 21 июля. Войска генерала Леонтьева продолжали уже десятый день стоять на площадях и улицах города. Резервный батальон 7-го егерского полка с тремя орудиями стоял на Сенной площади, против штаба 2-й гренадерской дивизии, где квартировал генерал Леонтьев; здесь же на площади находились 9-я и 8-я роты Киевского полка; на большой городской площади были расположены биваком две другие роты Киевского полка: 3-я гренадерская и 7-я фузелерная; три роты сводного батальона 3-го и 4-го карабинерных полков находились у Крестецкой заставы для наблюдения за поселянами и частью рабочего батальона; одна рота этого батальона стояла в карауле на гауптвахте; полубатальон Екатеринославского полка защищал доступ в город у заставы, со стороны округа Виртембергского полка; и, наконец, 3-я рота Мекленбургского полка, под командой капитана Жуйкова, несла караулы в Дубовицах, сменив карабинеров бежавшего оттуда генерала Эйлера. Здесь, в Дубовицах, начался пролог драмы этого дня. В 7 часов утра поселяне Киевского полка из всех деревень округа направились толпами в Дубовицы с целью захватить офицеров поселенного батальона. Капитан Жуйков поспешно снял свои караулы, вышел с ротой на большую дорогу и здесь построил ее в каре. Он послал к генералу Леонтьеву верхового с донесением о наступлении поселян. Все офицеры поселенного батальона Киевского полка и те, которые бежали в Дубовицы под защиту генерала Эйлера из других округов поселенной дивизии, укрылись в каре роты Жуйкова. Это были: командир поселенного батальона майор Емельянов, майоры Заруцкий и Балюк, штабс-капитан Карпов, поручики Куликовский, Долгов, Щепило, 10-го рабочего батальона поручик Деулин, подпоручик Ашенбреннер, аудитор Савельев и семейства офицеров; сюда же принесли казенный денежный ящик. Видя наступление громадной толпы поселян, вооруженных кольями, саблями, охотничьими и казенного образца ружьями, капитан Жуйков приготовился отразить нападение огнем, но в этот момент был остановлен майором Емельяновым, запретившим стрелять. Майор напомнил Жуйкову приказание генерала Леонтьева не принимать никаких других мер к прекращению беспорядков, кроме увещаний. Тогда Жуйков послал к толпе поселян унтер-офицера своей роты, чтобы выяснить их намерения. Поселяне потребован выдачи ротного командира майора Заруцкого, уверяя, что ничего с ним не сделают. Емельянов приказал Заруцкому выйти из каре к поселянам, а когда испуганный Заруцкий отказался, майор сам вытолкнул его из каре. Поселяне схватили Заруцкого и повели за собой. Но этим дело не ограничилось: вскоре поселяне вернулись обратно к каре и стали требовать выдачи штабс-капитана Карпова. Несмотря на протесты Жуйкова не выдавать офицеров, майор Емельянов, доверяя обещаниям поселян, приказал и Карпову выйти из каре к поселянам. Поселяне увели Карпова. Жуйков скомандовал отступление; каре, не меняя построения, двинулось к городу. Толпа с угрозами по адресу офицеров бросилась за ротой и через некоторое время стала требовать выдачи самого майора Емельянова, всех офицеров и денежного ящика Капитан Жуйков вызвал застрельщиков, рассыпал их в нескольких шагах от каре, которое медленно продолжало отступать. В виду города майор Емельянов оставил каре и поскакал верхом к генералу Леонтьеву. У заставы поселяне остановились. Рота дошла до моста через реку Полисть, где ее встретил сам генерал Леонтьев. Офицеры и их семейства ушли в город.

Предупрежденный рапортами капитана Жуйкова о наступлении поселян на город, генерал Леонтьев не принял мер к их отражению. Впрочем, генерал хорошо знал настроение своих батальонов и мог рассчитывать (как ему казалось) при столкновении с поселянами только на батальон 7-го егерского полка В общем генерал не ошибался. Десятидневное стояние войск в жару и духоту в полной амуниции на мостовых города, тяжелая и беспокойная караульная служба, недоверие и неприязнь к начальству, общение солдат с городскими жителями, поселянами и мастеровыми 10-го рабочего батальона, призывавшими перебить начальство, и, наконец, явное сочувствие солдат восставшим, - все это вместе сделало батальоны ненадежными. 19 июля генерал Леонтьев лично убедился в ненадежности своих войск, когда две роты Киевского полка, вопреки его приказу, отказались выступить из города. Его отчаянный рапорт генералу Эйлеру о том, что он не надеется больше на батальоны своей дивизии и просит прислать ему другие войска или удалить его от командования, совершенно ясно характеризует настроение генерала.

Подавленное состояние духа, растерянность генерала Леонтьева немедленно отразились на его распоряжениях в этот день, - распоряжениях нелепых с военной точки зрения. Навстречу поселянам, по пути их движения в город, вдоль Петербургской улицы было наведено орудие. Встретив роту капитана Жуйкова, Леонтьев разделил ее на дне части и поставил перед мостом, по обеим сторонам его; затем он приказал Жуйкову отделить от его полуроты еще часть и послал ее под командой унтер-офицера Семенихина к церкви Введения. В результате этих передвижении, части роты расположились так, что закрыли обстрел из орудия; чтобы остановить поселян, орудие должно было стрелять в тыл отряда Жуйкова. Все это происходило на глазах поселян, стоящих у заставы по другую сторону моста, и войск Леонтьева, выстроенных на площади. Этими приготовлениями к встрече поселян генерал Леонтьев ограничился, о наступательных действиях он не думал. Наступило длительное затишье. Войска томились на страшной жаре у составленных в козлы ружей; только одна рота капитана Жуйкова несла охранение моста и горловины улицы у церкви Введения. Полубатальон Екатеринославского полка, стоявший в двух верстах от города, ничего не знал, что происходило у площади: связи с ним не было. Поселяне не наступали. На их стороне слышен был шум, видны передвижения с места на место, но не было и признака того, что они намерены разойтись по домам, напротив, численность их все более и более увеличивалась. Так проходил час за часом. Около часу дня на виду войск, стоявших на площади, в конце Каталовской улицы, близ церкви Введения, появилась вооруженная толпа, численностью до пятисот человек.

В то же время огромная толпа, стоявшая у заставы перед мостом, пришла в движение, послышались угрожающие крики и видно было явно стремление ворваться в город. Внезапно и на площади в войсках генерала Леонтьева произошло движение: солдаты Киевского полка самовольно стали становиться в ружье. Это было началом измены. Генерал Леонтьев, находившийся у батальона 7-го егерского полка, вместе с генерал-майором Эмме, послал к ним штабс-капитана Лошакова с тем, чтобы офицер напомнил им о их долге и присяге. Но Лошаков возвратился ни с чем: солдаты не стали его слушать. Тогда Леонтьев пошел к мятежникам и спросил их, чего они хотят. Солдаты не отвечали, поворачивались к генералу спиной, производили шум, переходили из одних рядов в другие, разговаривали между собой. Генерал возвратился к егерям. Майор Ясинский бросился к поселянам, которых сдерживала рота капитана Жуйкова, "с целью выяснить их намерения".

Предводитель одной из групп поселян (общего предводителя у них не было), унтер-офицер Васильев, заявил Ясинскому о требовании поселян: выдать им генерала Леонтьева, всех офицеров и чиновников полкового управления округа Киевского полка, - в противном случае, поселяне, "по первому знаку из батальона Киевского полка, ворвутся в город и никого из начальников не оставят в живых". Более часа вел Ясинский переговоры с поселянами. Он предложил им избрать из своей среды трех депутатов, идти вместе с ним к генералу Леонтьеву просить его разрешения выдать депутатам подорожные для поездки в Петербург к царю. Поселяне согласились и депутация отправилась к Леонтьеву. Генерал Леонтьев не только согласился на поездку депутатов в Петербург, но допустил их (поселяне настоятельно этого требовали) "совещаться с солдатами резервного батальона Киевского полка, якобы для того, чтобы окончательно избрать депутатов к царю". Затем Леонтьев приказал Ясинскому идти к поселянам с избранными депутатами, сообщить им об отправке их в Петербург, но с тем, чтобы поселяне до возвращения депутатов "разошлись по домам и остались бы спокойны".

После исполнения этой миссии Ясинский должен был отправиться в полицию заготовить бланки подорожных. Но едва Ясинский покинул площадь, как события начали развертываться стремительными темпами. Этому способствовало, во-первых, присоединение к поселянам военно-рабочих 10-го батальона, которые сразу же стали в число вожаков, во-вторых, самовольное прибытие на площадь 3-й гренадерской и 7-й фузелерной рот Киевского полка. Эти роты стоили на большой городской площади, но как только до них дошло известие о приближении поселян-однодеревенцев, они не слушая убеждений офицеров, бросились к Сенной площади. Прибежав на площадь, роты без всякого порядка заняли место против рот своего батальона.

Шум и смятение на площади усиливались. Кантонисты 7-й роты кричали, что надо известить поселян о прибытии рот на площадь, требовали от прислуги орудий, стоивших у штаба дивизии, увезти их прочь. Когда же было приказано приготовить орудия к действию, кантонисты 8-й фузелерной роты взволнованно стали кричать: "Как? В наших стрелять? Прочь от орудий!" И, оттеснив прислугу, завладели орудиями. Общее смятение еще более усилилось, когда на площадь, вслед за ротами Киевского полка, прибежали полубатальоны 3 и 4 карабинерных полков; они пристроились к батальону 7-го егерского полка. Солдаты Киевского полка шеренгами закрыли устья, улиц, выходящих па площадь. На маленькой площади, как в каменном мешке, сгрудились три полных батальона и батарея артиллерии. Генерал Леонтьев с несколькими офицерами находился в это время у моста. Он, видимо, все еще надеялся на благополучный исход дела, хотя для всего города исход этот был давно ясен. "Я был поражен, - пишет капитан Ушаков, - наступившей необыкновенной тишиной, предвестницей ужаснейшей бури... Люди, как привидения, мелькали из дома в дом, а из ворот и окон выглядывали с трепетом, ожидая чего-то таинственного, зловещего. В самой природе было что-то зловещее: был страшный зной, тяжело дышалось, пот градом катился с лица, во всем теле чувствовалась какая-то особенная слабость и изнеможение, мысли были расстроены... Солнце было как бы в затмении: сквозь мглу и туман оно казалось раскаленным ядром, с двумя кольцеобразными каймами".

Затишье продолжалось недолго. У заставы произошло движение: поселяне медленно стали подвигаться к мосту. Увидав приближение своих однодеревенцев, солдаты Киевского полка криками, свистками, бросаньем вверх шапок ободряли их. Капитан Жуйков, исправляя ошибку генерала Леонтьева, передвинул свою полуроту влево, чтобы не мешать стоявшему на мосту орудию открыть огонь по поселянам. Но генерал Леонтьев до конца остался верен себе. На просьбу командовавшего орудием капитана Грязнова разрешить ему открыть огонь, генерал сказал: "А что скажет государь?" - и приказал отвезти орудие назад.

Заметив отъезд орудия, поселяне, ободряемые условными знаками и криками солдат Киевского полка, ринулись на мост, и через несколько минут огромная толпа их смешалась с солдатами, стоявшими на площади. "Батальоны 7 егерский и сводный из .3 и 4 карабинерных, - доносил майор Ясинский, - не могли производить огонь - первый по приказанию генерала Леонтьева, а последний был так поставлен, что мог нанести удар первому". Майор Ясинский не мог доносить начальству иначе. Он сам командовал сводным батальоном из 3 и -4 карабинерных полков и обвинить себя в нераспорядительности и недостатке решимости значило для него не только поставить крест на своей военной карьере, но и быть преданным военному суду. Но совершенно очевидно, что батальоны, стоявшие на площади, не препятствовали поселянам не потому, что были дурно расставлены и поэтому не могли действовать, не нанося урону друг другу, а потому, что они действовать против поселян не хотели. Майор Ясинский не мог не знать, что если бы даже нельзя было "производить огонь", то в этом случае можно было бы действовать холодным оружием, но желания действовать как раз у батальонов не было. Не говоря о батальоне Киевского полка, сразу же открыто присоединившегося к поселянам, все остальные батальоны спокойно наблюдали, как перед их глазами избивали начальников и не выказывали никакого желания защищать их.

Ясинский не успел еще написать бланков подорожной, как с площади донеслись до него крики, "ура" и топот ног бегущей толпы. Он бросился на площадь. Здесь уже все бушевало, как в котле. По его словам, он, прибежав на площадь, прежде всего, увидел, как у дома штаба дивизии поселяне избивали штаб-лекари Гамбурцева. Чтобы спасти доктора, Ясинский подбежал к нему, но тут один поселянин ударил его по голове, и майор упал. Унтер-офицер из поселян оттолкнул ударившего, поднял Ясинского и отвел его под караул батальона Киевского полка. Поселяне прежде всего устремились к дому штаба дивизии, предполагая найти там генерала Леонтьева и начальствующих лиц. Несмотря на то, что перед дверями квартиры Леонтьева стоял батальон 7 егерского полка, поселяне ворвались в квартиру генерала, разгромили ее, выбили стекла и, не найдя в ней генерала, выбежали на улицу. Генералы Леонтьев и Эмме находились в это время на левом фланге батальона 7 егерского полка. Когда поселяне ворвались в квартиру генерала и в другие помещения штаба дивизии, Леонтьев, чтобы спасти свою жизнь, скрылся в глубине егерей, но по высокому султану поселяне заметили его там и яростно устремились в середину колонны. Егеря раздвинулись в стороны и пропустили их к генералу. Мастеровой 10 рабочего батальона Хаим Рывкинд схватил за грудь Леонтьева, увлек его в толпу поселян и мастеровых рабочего батальона. Генерал страшно испугался, "едва сдерживаясь от слез, стал дрожащим голосом уговаривать мятежников, чтобы они оставили свои безумные действия, а затем, видя неуспешность, усовещаний и приступы в высшей степени озлобленных поселян, просил их о пощаде, предлагая им все свое состояние". На короткое время генерала оставили в покое, ему лишь связали руки и отвели под караул. Перед фронтом батальона Киевского полка был схвачен и избит командир этого батальона майор Гаудринг и штабс-капитан Райковский.

Вскоре толпа вернулась к генералу Леонтьеву. Хаим Рывкинд первый ударил его, а затем стали бить и прочие поселяне, но генерал вырвался от них и бросился к своему дому. Его настигли и сильно избили. По показаниям поселян, каждый из них наносил ему от одного до трех ударов "счетом". Избитого генерала повели на городскую площадь для допроса. В то время, когда поселяне набросились на генерала Леонтьева, большинство находящихся на площади офицеров, не ожидая и себе пощады, поспешил укрыться в дом штаба дивизии, где все они сразу же попали в руки поселян, громивших помещение штаба. О защите никто не думал, здесь были избиты: подполковник барон Розен, вернувшийся в город после поездки к генералу Эйлеру, инженер-механик Шехардин, майор Балюк, старший адъютант капитан гвардии Кривенко. капитан Яковлев и другие. Один только генерал Эмме, командовавший раньше Мекленбургским полком и, по общему отзыву офицеров, отличавшийся необычайной жестокостью обращения с солдатами, храбро защищался и шпагой ранил несколько поселян. Его постигла та же участь, что и других офицеров: он был обезоружен и сильно избит. Город наполнился поселянами, всюду искавшими начальство. Активное участие в поисках скрывшихся в городе офицеров и чиновников, кроме поселян Киевского округа, приняли приехавшие в город поселяне Мекленбургского округа, мастеровые рабочего батальона, а также многие солдаты резервного батальона Киевского полка. Офицеры, пытавшиеся найти защиту в рядах этого батальона, все были избиты. Солдаты батальонов 7 егерского и сводного карабинерного полков не принимали участия в избиении офицеров, но и не защищали их, - они оставались зрителями. Офицеры этих батальонов находились при своих ротах и остались невредимы, но поселяне не пощадили никого из офицеров штаба дивизии и Киевского полка. Майор Емельянов, которому, благодаря роте Жуйкова, утром удалось скрыться в городе, был разыскан и сильно избит; его не убили только потому, что поселяне имели с ним особые денежные счеты. Убитых и избитых офицеров и чиновников со всех сторон тащили на площадь и здесь клали в ряд у дома штаба дивизии, некоторые из них подверглись допросу.

"Площадь, окруженная домами с выбитыми стеклами, с разбросанными вещами, со столом, за которым сидели чуть живые разные лица, а кругом площади батальоны в полном вооружении и батарея артиллерии, - вот картина, представившаяся нашим глазам", - пишет офицер 3 карабинерного полка Матвеев. Только к вечеру в городе водворилось спокойствие. Поселяне разошлись по своим округам. Подполковник Эйсмонт принял командование над войсками, стоявшими в городе, и над всеми округами 2-й поселенной дивизии. По его распоряжению батальоны заняли те места, где стояли прежде, а убитые и раненые офицеры и чиновники унесены с площади на гауптвахту, в дом полицейского управлении и госпиталь. Ночью капитан Грязное и Матвеев посетили избитого генерала Леонтьева в доме полицейского управления.

- Как жаль, что ваше превосходительство не позволили мне стрелять, - сказал ему капитан Грязнов.

- Да, теперь я вижу, что надо было стрелять, - ответил генерал.

Через несколько часов генерал Леонтьев скончался. Кроме генерала Леонтьева, было убито 20 офицеров и 30 человек сильно избиты. Хотя поселяне ушли из города, но ожидание их возвращения, страх перед ними, совершенно сковали волю оставшегося в городе начальства. Растерянность начальства была настолько велика, что лишь через два дня подполковник Эйсмонт и майор Ясинский рапортовали царю и генералу Эйлеру о том, что случилось в городе. В эти, два дня жизнь в городе замерла. Улицы опустели. Дома с закрытыми ставнями казались вымершими. Городское самоуправление бездействовало. Купцы - члены городской думы и магистрата, устрашенные возмущением, не показывались на улицах города. Торговля прекратилась. Все ждали нового нападения поселян. Но нападение на город не повторилось. Поселяне, вернувшись в свои округа, вновь подняли в них восстание. 25 июля вечером в Новгород приехал Николай Павлович.

К этому времени убеждение генерала Эйлера в том, что "предлог мятежей" заключается в эпидемии, радикально изменилось. Наедине, в своем кабинете, на поставленный прямо вопрос царя о причинах вторичного возмущения в Старой Руссе, злополучный начальник поселенного корпуса должен был "сказать откровенно, что поселяне всегда были недовольны своим положением, что холера и отрава суть только предлоги, Которыми подстрекают толпу, но что настоящая цель бунта есть желание освободиться от военного состояния". Худшие предположения царя снова подтвердились. Но и дальнейшим своим докладом Эйлер не обрадовал царя. Положение во 2-й гренадерской дивизии не только по-прежнему оставалось напряженным, но грозило стать еще худшим. Пожар восстания с новой силой бушевал во всех округах дивизии. Уже не оставалось ни одного спокойного округа: вторичное восстание в Старой Руссе грозно отозвалось в последних, оставшихся до этого времени более или менее спокойными, округах - Мекленбургском и Екатеринославском. Царь лично познакомился с содержанием только что полученного Эйлером рапорта временного начальника 2-й дивизии, подполковника Эйсмонта. Эйсмонт доносил, что в округе Киевского поселенного полка нет начальников и каждую минуту можно ожидать от поселян новых нападений на город; в округах Виртембергского, 3-го и 4-го карабинерных полков селения находятся снова в волнении; из округа Мекленбургского полка единственный оставшийся в живых офицер, капитан Подгурский, доносит ему о новом возмущении: в деревне Вояж многочисленные толпы пеших конных поселян, вследствие измены присланных для сохранения порядка в округе резервных рот, перебили офицеров. Командир резервного батальона, подполковник Воеводский, пытался читать поселянам полученный им высочайший приказ о прекращении беспорядков, но поселяне, "несмотря на оный, прекратили жизнь его". Наконец, 23-го взбунтовались поселяне Екатеринославского округа, - взбунтовались "сверх ожидания его императорского величества и похвального о них отзыва в высочайшем своем приказе в 18 день сего месяца".

Они, с частью поселян Мекленбургского полка, "в числе 2.000 человек сделали нападение на полковой штаб в деревне Должино, защищаемый резервным батальоном, открывшим батальный огонь". Раненых - 8 поселян; сколько убитых - неизвестно. Эйсмонт наносит удар и престижу в народе "помазанника божия". - "Приказ государя, - доносил подполковник, - читается в поселенных батальонах, но, как отмечают командиры, не производит действия на поселян. Желание их есть - быть вовсе без начальства".

Положение Николая Павловича было затруднительно: надежных войск ни в округах, ни в Новгороде не было. Секретно выступившие из Петербурга и частью снятые с карантинной жизни резервные батальоны, казаки и гвардейская кавалерия, могли прибыть в округа лишь через несколько дней, а между тем обстановка становилась настолько тревожной, что медлить с принятием срочных мер по подавлению восстания было нельзя. До прибытия войск было необходимо изъять из мятежных округов резервные батальоны поселенной дивизии, часть которых перешла уже на сторону восставших, а другая часть действовала вяло и нерешительно. Надо было изъять и "главную заразу", - по выражению генерала Эйлера, - 10-й военно-рабочий батальон. Если нельзя ничего сделать силой, надо прибегнуть к обману. Нужен был энергичный, умный генерал. Для выполнения этой трудной миссии Николай Павлович избрал генерала, уже однажды доказавшего, свою преданность престолу. Это был комендант императорской квартиры свитский генерал Микулин. Царь лично ознакомил генерала с предстоящим ему трудным делом: генералу поручалось, не дожидаясь прибытия войск, попытаться, действуя именем императора, вывести из Старой Руссы и мятежных округов резервные батальоны. Относительно 10-го рабочего батальона Микулин получил особые инструкции. В этом смысле был написан высочайший приказ. Микулин принимал временное начальство над находящимися в округах мятежными батальонами: Аракчеевским, Киевским, сводным Екатеринославским и Мекленбургским, сводным 3 и 4 карабинерными с их артиллерией, 10-м военно-рабочим батальоном и резервным эскадроном Ямбургского уланского полка, находящимся в Новгороде. Эти войска генерал должен был направить "прямо в Гатчину, где и представить их на смотр его императорского высочества".

На следующий день Николай Павлович произвел смотр стоящим в Новгороде войскам и, за исключением улан Ямбургского полка, остался недоволен их хмурым видом и воинской выправкой, конфиденциально заметив генералу Эйлеру, что в них "худой дух", но тем не менее пожаловал по фунту мяса и по чарке водки на солдата. После смотра царь в сопровождении графа Орлова и приехавшего с ним из Петербурга Чернышева выехал в округа 1-й гренадерской дивизии. Посещением военных поселений Николай, по мнению генералов-мемуаристов, вписал блестящую страницу в книгу, своего царствования. Героизм, проявленный им во время этого посещения, властное слово царя-рыцаря (так пишут генералы) повергло в прах тысячи поселян и сделало то, чего не могли сделать его генералы со всеми их войсками, - раздавило страшный бунт военных поселян. "Постоянный раб своих царственных обязанностей, государь исполнял то, что считал своим долгом; ничто лично до него относившееся не в силах было остановить его", - пишет Бенкендорф Еще более восторженные дифирамбы героизму царя поет генерал-адъютант Игнатьев. Генералы-мемуаристы не сопутствовали царю в его поездке в военные поселения 1-й гренадерской дивизии и записывали, сильно искажая, или со слов людей, также не бывших свидетелями свидания царя с поселянами, или со слов самого Николая Павловича, который также не был скромен в своих воспоминаниях об этом событии.

"Я один приехал в Австрийский полк, - пишет царь графу Толстому, - который велел собрать в манеж, и нашел всех на коленях и в слезах и в чистом раскаянии. Заметь, что кроме Орлова и Чернышева, я был один среди них, и все лежало ниц. Вот русский народ!" Уже эта похвальба, смешной мелодраматический героизм выдают с головой постоянно позирующего царя, а более близкое знакомство с документами о восстании военных поселян рисует его совсем в ином свете. Даже по свидетельству очевидца, видевшего в царе грозного бога, Николай позорно струсил в манеже Австрийского полка. "Тогда начал он говорить, чтоб выдали виновных, но поселяне молчали. Я в это время, стоя в рядах поселян, услышал сзади: "А что, братцы, полно, не из них ли это переряженец?" Услыхав эти слова, я обмер от страха, а государь, прочтя на лице моем смущение, не настаивал на выдаче виновных".

Николай Павлович, почувствовав, что зашел слишком далеко в своем негодовании, и сознавая опасность быть растерзанным "покорными" поселянами, быстро изменил так тику. Уже в смущении он бормотал. "Я прощаю вам", взял и стал есть отвергнутые им хлеб-соль, символизируя этим свое примирение с поселянами. Что-то не похоже на то, чтобы "все лежало ниц". Другой очевидец (уже в другом полку), священник Прусского полка Воинов, также свидетельствует, что "при закоснелости своей поселяне не оказали готовности выставить зачинщиков и тем хотя отчасти очистить свою вину". О героизме Николая Павловича умалчивают и другие, непосредственные свидетели его пребывания в военных поселениях - генералы Эйлер, Орлов и Чернышев. Эти генералы и не могли говорить о героизме царя. Им было хорошо известно, отчего вдруг изменился маршрут его путешествия. Николай Павлович не пожелал пытать судьбу и ехать дальше в округа Старорусского удела военных поселений, как предполагалось но первоначальному маршруту. А отчего бы было не поехать туда, коль скоро "все лежит ниц", все изъявляют покорность при одном появлении монарха? Не надо бы и хлопотать о приходе карательных войск для усмирения восстания, посылать генералов, волноваться возможностью дальнейших измен резервных батальонов при соприкосновении их с бунтовщиками. Все бы сделалось само собой скоро и приятно. Но все дело было? в том, что в Старорусских округах поселений снова бушевало возмущение, все более и более разрастаясь, а в Новгородских оно к приезду царя закончилось; ненадежный резервный батальон Австрийского полка был выведен из округа, генерал Орлов провел среди поселян агитацию за покорность и, вместе с тем, тщательно, за несколько дней подготовлял и репетировал с поселянами прием царя в этих округах. Все было подготовлено. И не случайно Николай Павлович посетил те поселенные батальоны, с депутатами которых он беседовал в Ижоре. Что касается посещения Старой Руссы (как предполагалось), то ему пришлось ограничиться обещанием, что его "нога никогда не будет в мятежном городе". Дополнительным и, вместе с тем, оправдательным мотивом поспешного отступления послужила семейная радость: родился сын Николай. После посещения трех полков, лежащих на пути его следования, Николай Павлович "отбыл" в столицу.

Так безрезультатно окончилась (если не считать конфуза и злобы) эта знаменитая поездка царя в военные поселения, на триумфальное шествие, как пишут о том генералы-мемуаристы, она вовсе не похожа. Виной этому было второе возмущение в Старой Руссе, спутавшее все козырные карты Николая Павловича. В тот же день, когда царь уехал в столицу, из Новгорода с эскадроном улан Ямбургского полка генерал Микулин поскакал в Старую Руссу. Эскадрон благополучно прошел через округа Барклаевского и Киевского полков, в которых Микулин не останавливался. В Старой Руссе генералу представились смущенные купцы, перепуганные стихией восстания. Но сейчас генералу было не до них, он немедленно стал приводить в исполнение свой план вывода из юрода ненадежных резервных батальонов. Резервным батальонам, стоящим в округах, было послано именем царя повеление приготовиться к выступлению в Гатчину на высочайший смотр, а тем временем Микулин должен был выпроводить из города находящиеся в нем резервные батальоны и 10-й военно-рабочий батальон. У генерала, кроме улан, не было вполне надежных войск, но он в них и не нуждался, - у него был приказ царя, которым он надеялся усыпить подозрительность солдат.

27 июля, собрав находящиеся в городе резервные батальоны, он прочитал им приказ о том, что поведет их на высочайший смотр в Гатчину "прямо к царю, которому они могут высказать свои жалобы и неудовольствия". Приказ был прочитан и зачинщикам восстания - мастеровым 10 рабочего батальона. Высочайший приказ был лжив: генерал имел другой тайный приказ царя: вести 10 рабочий батальон - "этих отъявленных негодяев" - не в Гатчину на смотр, а в Кронштадт, как в место наиболее безопасное Что же касается резервных батальонов, то они, действительно, должны были в Гатчине увидеть царя, но не для того, чтобы высказать свои жалобы и неудовольствия. Генерал говорили от имени царя, и батальоны не могли не поверить: выслушав приказ, солдаты спокойно стали готовиться к походу. В течение двух дней, принимая все меры предосторожности, Микулин выпроваживал из города резервные батальоны. Батальоны отправились двумя разными маршрутами и поэшелонно, чтобы не держать в компактной массе большое количество войск. Не будучи совершенно уверенным в спокойствии батальонов, Микулин лично провожал каждую колонну весь первый переход. Так ушли из города резервные батальоны Киевского полка, сводный Екатеринославского и Мекленбургского, сводный 3-го и 4-го карабинерных и артиллерия; рабочий батальон генерал Микулин вывел последним, под личной своей командой. Для содержания порядка в городе остались резервные батальоны 7-го и 15-го егерских полков (последний прибыл из Коростына, смененный резервным батальоном Тамбовского полка), остальные резервные батальоны находились пока в округах, до смены их идущими из Новгорода войсками.

Город опустел и затих. Вывод резервных батальонов, принимавших активное участие в восстании, знаменовал собою резкий перелом в движении военных поселян. Кривая восстания постепенно снижалась, хотя еще в округах продолжались отдельные вспышки возмущения. В округах поселяне все еще чувствовали себя хозяевами положения и не повиновались начальству. "Стремление к безначалию по-прежнему сильное", - составляя сводку происшествий по округам, писал подполковник Эйсмонт. Последние значительные вспышки возмущения произошли в округах Виртембергском, Екатеринославском, 3-го и 4-го карабинерных полков в то время, когда уходили из города резервные батальоны. Огромная толпа поселян Виртембергского округа, собравшись в деревне Подцепочье, совещалась "о погублении всех офицеров и всячески склоняла резервный батальон своего округа перейти на их сторону". День и ночь, построенный в каре, простоял батальон, ожидая нападения. Тогда поселяне - хозяева поселенных рот и фурштадтской роты - прекратили доставку продовольствия батальону и решительно заявили, что "требования командира округа майора Толстого исполнять не будут". В округе Екатеринославского полка "после рассеяния бунтующей толпы, состоявшей почти из 2.000 человек, она вновь собралась и начала вооружать соседственные округа, грозя истреблением всего начальства". Совершенное неповиновение продолжали оказывать и поселяне округа 3-го карабинерного полка. Командир стоявшего в этом округе резервного батальона, майор Толмачев доносил, что из большинства деревень округа не прибыли даже старшины для выслушания высочайшего приказа и он ждет нового возмущения. Наконец, в округе 4-го карабинерного полка вновь взбунтовалась 2-я поселенная рота, требуя поверки сумм полкового управления и смены фельдфебелей, каптенармусов и фельдшеров. О состоянии округа Киевского полка ничего неизвестно "по неимению в нем начальства".

Но это была уже агония. Несогласованность действий поселян, отсутствие ясно поставленной цели, отсутствие разработанного плана движения и общего руководства им, вывод из города сочувствующих поселянам вооруженных резервных батальонов, т. е. большей частью молодежи, кровно связанной с восставшими, их сыновей и братьев, - с одной стороны, и с другой стороны, - успевшее оправиться от страха начальство, энергичное руководство подавлением восстания Орлова и Микулина, стягивание к месту восстания правительственных войск, не связанных с поселянами условиями бытового уклада и совместной службы, - сделали свое дело: кривая восстания резко пошла книзу. 29-го июля выступили из Новгорода в Старую Руссу и в округа обоих уделов военных поселений приведенные генералом Самсоновым из Петербурга войска. Это были резервные батальоны пехотных полков Невского, Софийского, Нарвского, Капорского, 6 и 8 егерских, дивизион гвардейской кавалерии и несколько сотен казаков; в то же время с карантинной линии пришли резервные батальоны 3-й гренадерской дивизии: Сибирского, графа Румянцева, Астраханского и князя Суворова. 1 августа выехали в Старую Руссу генерал Орлов и Эйлер.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ВОССТАНИЕ В НОВГОРОДСКОМ УДЕЛЕ ВОЕННЫХ ПОСЕЛЕНИЙ

Новое возмущение, о котором писал царю генерал Эйлер, вспыхнуло 16 июля, за Новгородом в Австрийском полку, в 100 верстах от Старой Руссы. Поселяне 1-й гренадерской дивизии не имели удовлетворительной информации о событиях, разыгравшихся в округах Старорусского удела военных поселений; до них лишь глухо доходили слухи, что в Старой Руссе бьют ненавистное начальство и господ.

Не имели определенных сведений о возмущении в соседнем уделе и начальники поселенных батальонов. Генерал Эйлер, уезжая в начале восстания из Новгород к Старой Руссе, не сделал никаких распоряжений и указаний командирам поселенных батальонов на случай возмущения поселян в 1-й гренадерской дивизии. Внешне жизнь поселян текла по-прежнему: ежедневно отдавались приказ о нарядах на полевые работы и работы эти начинались оканчивались в урочный час; в определенное время производились военные экзерциции; возвещалась барабаны боем утренняя и вечерняя заря; сменялись караулы и т. Но внутренне подготовка к возмущению шла интенсивно Поселяне жадно ловили доходившие до них слухи. В округе Австрийского полка, расположенный всего в пяти верста от Новгорода и рядом с большим трактом, слухи эти заносились и из города, куда поселяне отлучались по билетам, извозчиками, следовавшими с обозами по тракту, и черно рабочими, высланными распоряжением правительства и столицы, рассказывающими о том, как они справились с отравителями в Петербурге.

Здесь, как и во 2-й поселенной дивизии, почва для восстания была подготовлена долгими годами физического морального гнета, и потому достаточно было малейшего повода, чтобы восстание забушевало с яростной силой. Сам по себе повод был безразличен - тот или другой все равно, но его напряженно ждали. Единственное распоряжение генерала Эйлера (как предохранительная мера) об отправке из лагеря резервного батальона Австрийского полка в район его постоянной стоянки, - вопреки его предположениям, дало самые плачевные результаты. Гренадеры резервного батальона уже в лагере по Княжьим Двором знали о возмущении в Старой Руссе Пройдя по мятежным округам и грузясь на суда в район Коростыни они хорошо были осведомлены об успехах восстания, о растерянности начальства и не могли не сочувствовать восставшим. Распропагандированный виденным и слышанным батальон представлял собою далеко не надежную карательную силу. За исключением кадра, выделенного из солдат действующих батальонов для обучения рекрутов, батальон Австрийского полка, как и все резервные батальоны, больше чем наполовину состоял из молодых солдат и кантонистов, - сыновей и племянников поселян-хозяев. Гренадеры знали о цели своего похода: они могли понадобиться только за тем, чтобы штыком и пулей заставить своих отцов покориться и вновь, и вместе с ними, нести чудовищную тяжесть системы. С другой стороны, все виденное и слышанное ими за время похода давало неясную, но радостную надежду на избавление.

15 июля батальон пришел в район своего постоянного расположения, но здесь гренадер ждало разочарование: начальство не пустило их на постоянные квартиры к семьям; к моменту прибытия батальона командиры получили приказ: изолировать батальон, - не допускать сношений солдат с поселянами. Резервный батальон по-ротно разместили в ригах поселенного батальона. Но это распоряжение дало обратные результаты. Оно раздражило гренадер, желающих видеться со своими семьями после двух месяцев разлуки, раздражило и поселян, не без основания видевших в таинственной изоляции батальона угрозу со стороны начальства; вместе с тем распоряжение не достигло и прямой своей цели: общение поселян с гренадерами началось сразу же с приходом батальона. До этого времени неясные сведения о восстании в Старорусских округах подтвердились теперь свидетелями. Это общение имело роковое значение для поселенного начальства; оно, с одной стороны, укрепило солидарность во взглядах на события поселян и гренадер, с другой - вырвало из рук начальства последнюю опору на случай возмущения - вооруженную силу. Теперь для поселян нужен был лишь первый подходящий повод к возмущению, и повод этот не замедлил представиться на другой же день. Но донесениям начальников и по воспоминаниям очевидцев, началом возмущения в Австрийском полку явился следующий, сам по себе незначительный, случай.

Около деревни Подберезья, на Московском шоссе, стояла казарма нижних чинов путей сообщения. В ней жил унтер-офицер с командой и у него находилась без паспорта девушка. Когда были учреждены карантины, рассматривавшие, откуда проходящие следуют, пошли строгости и в казарму часто стало наезжать начальство, - унтер-офицер девушку прогнал. Девушка пошла сначала к Новгороду, но была остановлена в карантине; она переменила направление и пошла к Петербургу, но и там ее не пропустили; она принуждена была возвратиться в казарму. Унтер-офицер, желая поскорее избавиться от опасной теперь любовницы, снова прогнал ее, приказав ей идти проселочной дорогой, но девушка в третий раз была возвращена гражданским карантином. Отчаявшись выбраться из заколдованного округа сна возвращалась назад в казарму. По дороге ей повстречался унтер офицер, посланный врачом отнести в соседние казармы хлорную известь и бутылку серной кислоты. Девушка рассказала ему, что ее нигде не пропускают, и просила взять ее обратно в казарму, но рассвирепевший унтер-офицер ударил ее и пригрозил умертвить, если она не уйдет из казармы навсегда. Желая испугать девушку, он положил на камень немного хлорной извести и облил ее кислотой. Известь закипела, появился газ, и напуганная девушка громко закричала: "караул! травят!" На крик прибежали, косившие недалеко в овраге, поселяне 2-й роты. Они схватили унтер-офицера и девушку и привели их к командиру роты капитану Заикину, в возбуждении крича ему, что унтер-офицер - отравитель и его следует тут же допросить. Капитан пытался их успокоить, приказал вести арестованных на ротный двор, обещал разобрать дело по окончании работы, а пока всем продолжать косьбу. Но поселяне, обвиняя командира в укрывательстве отравителей, отказались повиноваться и, бросив работу, повели арестованных не па ротный двор, а в ближайшую ригу для допроса; некоторые из них бросились в шоссейные казармы осматривать: не найдется ли еще подозрительных снадобий.

С этого момента огонь восстания, разгораясь с каждой минутой все ярче и ярче, буйно побежал по округу. Через полчаса о происшествии на покосе знали во всех ротах поселенного батальона. К риге, где происходил допрос арестованных, стали собираться поселяне других рот; они приходили вооруженные железными шкворнями, топорами, вилами. Капитан Заикин дал знать о происшествии командиру поселенного батальона подполковнику Бутовичу. Получив донесение Заикина, Бутович послал записку штаб-лекарю Богоявленскому, в которой просил лекаря немедленно приехать во 2-ю роту для разъяснения поселянам их заблуждения; сам же, не дожидаясь лекаря, поспешил к роте. Он спросил поселян, почему они ушли самовольно с работы и в чем они подозревают задержанного унтер-офицера. В ответ ему раздались обвинения, что начальство роздало по казармам яд для отравы, и что тому имеются доказательства. Бутовичу показали отобранный от унтер-офицера пузырек из-под серной кислоты. Бутович попытался объяснить назначение хлорной извести и кислоты, но объяснение его никого не убедило. Тогда от объяснений он перешел к угрозам, пригрозив одному из поселян, больше всех кричащему о начальниках-отравителях, прогнать его завтра сквозь строй. Эта угроза еще более возбудила ярость толпы. Уже толпа поселян с ругательствами начала наступать на командира, намереваясь схватить его, но в это время внимание всех было отвлечено подошедшей к риге группой поселян. Они вели под руки штаб-лекаря Богоявленского. С криком: "холера приехала!" толпа набросилась на Богоявленского, втащила его в ригу, и здесь лекарь был допрошен и сильно избит. Метод допроса Богоявленского был тот же, что и во 2-й поселенной дивизии. В ригу был принесен стол, чернила и бумага. Показания Богоявленского записывались. Поселяне на всякий случай для оправдания своих действий хотели иметь на руках письменное доказательство виновности поселенного начальства. На вопросы поселян о том, был ли сговор у начальства отравить всех поселян, Богоявленский должен был подтвердить, что сговор действительно был, и по настоянию толпы написал имена участвующих в сговоре.

Запасшись этим документом, поселяне вышли из риги и снова приступили к Бутовичу с тем, чтобы он немедленно выдал билеты конвою для сопровождения в Петербург виновных в отравлении. Подполковник понял, что раздражать поселян, опасно, он подписал билеты, надеясь, что поселяне теперь разойдутся по ротам. Но толпа не расходилась. "Пусть распустят резервный батальон из риг по домам,- кричали поселяне, - зачем их там поставили? Небось думают, что солдаты будут с нами драться?" В это время к месту происшествия подъехал верхом командир резервного батальона майор Султанов, и пока капитан Заикин продолжал уговаривать поселян разойтись по домам, сохранить спокойствие - майор Султанов предложил Бутовичу свои услуги: съездить в Новгород, чтобы словесно донести о происшествии генералу Эйлеру или его заместителю и просить распоряжения. Бутович согласился, и они разъехались: Султанов поскакал в Новгород, а Бутович к 7-й фузелерной роте резервного батальона, расположенной в риге, недалеко от 2-й поселенной роты. Он приказал командиру роты поручику Забелину выстроить роту во фронт в полном вооружении и, "ласково поздоровавшись с людьми, сказал: "Ребята! Я твердо уверен, что вы сохраните честь свою; вы - примерная рота". Солдаты молчали. "Вам известно, - продолжал Бутович, - что поселяне, эти глупые и необузданные мужики, сделали там необычайный шум. Я вполне уверен, что вы далеки от того, чтобы забыть данную вами присягу. Если поселяне вздумают делать какие-нибудь беспорядки, я позволяю вам, для удержания их от буйства, сделать несколько холостых выстрелов и стараться не допускать их до дерзостей"; Но из фронта Бутовичу ответили: "Мы не можем этого сделать, стреляют только в неприятелей", Надежда разогнать поселян и навести порядок с помощью вооруженной силы не сбылась. Тогда Бутович пошел на компромисс: он предложил гренадерам всей ротой проводить его в штаб, где рота должна была нести караульную службу, обещая за это выдать всем винную и мясную порцию. Но и на это рота в один голос ответила: "Нам не нужна ваша порция. Отпустите нас из риг по квартирам, а здесь еще нас отравят". Разговор Бутовича с ротой слышали прибежавшие вслед за Бутовичем из 2-й роты поселяне. С их стороны послышались крики: "Какой он вам начальник, если подговаривает стрелять в пас! Он сам подкуплен, пойдемте, ребята, к товарищам!" Несколько поселян быстро направились к толпе, оставшейся у риги во 2-й поселенной роте. Там они передали разговор Бутовича с ротой. Разъяренная толпа, среди которой было много конных, бросилась к 7-й роте. Рядовые 4-й поселенной роты Семенов и Курин первые подошли к подполковнику, стоявшему с поручиком Забелиным перед ротой, все еще находящейся во фронте. Здесь, перед фронтом вооруженной и за день до возмущения надиво дисциплинированной роты, разыгралась сцена, свидетельствующая если не о заранее разработанном плане совместных действий поселян и гренадер, то о согласованности этих действий. "Здравия желаю, ваше высокоблагородие, - подойдя к Бутовичу, закричал Семенов: - с показанием желаете умереть или нет?" И, ударив подполковника по голове, сорвав с него эполет, он закричал: "Берите его! Он нас всех уморит!"

Это послужило сигналом. Поселяне сбили подполковника с ног и, нанося ему удары ногами, потащили через канаву. Поручик Забелин выхватил у солдата ружье и крикнул роте: "Что же вы смотрите, вперед, за мной, колите их, мужиков!". Но рота, сделав поворот кругом, отошла на несколько шагов. Забелин был также сбит с ног, ружье у него выхватили и на глазах роты поселяне избили его до полусмерти. Поручик пытался скрыться в рядах своей роты, но "из фронта мигали поселянам, чтобы они взяли его" Их обоих связали вожжами, взятыми от лошади Бутовича, и с шумом повели на ротную площадь. На площади толпа остановилась. Сюда из всех рот скакали верховые поселяне, бежали пешие, вооруженные чем попало. Бутович, подняв руки, пытался говорить, но был снова избит и вместе с Забелиным его потащили в ригу, где лежал уже мертвый Богоявленский. Поселяне всюду искали спрятавшихся офицеров; вскоре в ригу же были приведены избитый командир 4-й поселенной роты Панов и фельдшер полкового госпиталя. В это время выступил на сцену начальник строительных работ в округе Австрийского полка инженер-подполковник Панаев, сыгравший немаловажную роль в бурно развернувшихся событиях. Панаев не был непосредственным начальником поселян, многие его вовсе не знали, и это имело большое значение. Узнав о возмущении во 2-й поселенной роте, он на дрожках поехал на московское шоссе, где находилась рота. Толпа поселян, скопившаяся на ротной площади, встретила его угрюмо. Никто из поселян не снял перед ним шапки. На вопрос Панаева, где их начальники, поселяне, указывая на ригу, отвечали: "вон там лежат". "Как лежат?" "Да так; положили, так и лежат. Да что долго говорить, все одно племя, кладите и его!"

Видя, что дело принимает худой оборот и дорога каждая минута, Панаев обратился к поселянам с речью, сказав им, что они поторопились расправиться со своими начальниками; было бы лучше, если бы они, подозревая своих начальников в отравлении, обратились к нему, как к старшему в округе, а он, не будучи прямым начальником их. рассудил бы дело беспристрастно, так как для него все равны; он бы посадил под арест офицеров, а поселяне, между тем выбрав депутатов, отправились бы к самому царю и донесли ему о жестокосердии и зловредных действиях своих начальников, а уж царь рассудит и, если надо, то сам пришлет палача. Офицеров же надо оставить в живых, - потому что какая польза убить виновного, - со смертью его теряется средство открыть сообщников. В заключение Панаев предложил сдавать офицеров ему под арест. Речь эта произвела впечатление, но не на всех. Начался спор, некоторые соглашались с Панаевым, другие же кричали им, чтобы они не верили офицеру. "В это время, - говорит Панаев, - несколько негодяев закричали: "Не слушайте его, кладите всех наповал, не надо нам и государя!" Однако красноречивому подполковнику удалось ловким приемом разделить толпу на две половины. Он объявил, что о присоединившихся к нему, верных царю, он донесет государю, и они не будут отвечать за последствия возмущения. Тут же, достав из кармана книжку, он начал записывать фамилии "верных". Недалеко от площади находилась рига, где лежали избитые офицеры. Панаев попросил поселян показать их ему. Поселяне долго не соглашались на это, но наконец провели его в ригу. В риге, впрочем, делать было нечего, так как сильно избитые офицеры не могли отвечать на вопросы Панаева.

В это время к риге привезли командира 1-й поселенной роты Савурского и майора Султанова. В Новгороде, куда Султанов, расставшись с Бутовичем, поехал за помощью, перепуганное восстанием начальство в помощи ему отказало, рекомендуя обратить против поселян находящийся в его распоряжении резервный батальон. Султанов, не зная о настроении солдат резервного батальона и о присоединении одной роты к восставшим, возвратился из Новгорода в округ и был схвачен поселянами. Оба офицера, на глазах Панаева, были убиты. Хотя позиция Панаева по отношению к поселянам была далеко не надежна, лично его поселяне не трогали, - он убедил их в том, что он, как свидетель их правоты и вины офицеров, обо всем донесет государю. Продолжая уговаривать поселян прекратить расправу, он обещал немедленно выдать выборным билеты для поездки к царю и принесения ему жалобы на начальников. Всем этим ему удалось завоевать некоторое доверие. Следующих привезенных к риге офицеров поселяне уже не убили, а отдали ему под арест. Панаев распорядился отвести их на гауптвахту.

Не теряя надежды подавить восстание с помощью какой-нибудь оставшейся верной роты (настроение солдат остальных рот резервного батальона было ему неизвестно), Панаев обрадовался, когда один поселянин сказал ему, что теперь им остается только взять командира 3-й роты поручика Соколова, который укрепился в роте. Надежда соединиться с Соколовым и начать усмирение заставила его настойчиво просить поселян отпустить его к Соколову, якобы за тем, чтобы уговорить его присоединиться к ним. Его отпустили, но едва лишь он, сев в дрожки, отъехал от риги, как поселяне погнались за ним. Ему почти удалось доехать до 3-й роты, но тут надежда его увидеть в солдатах роты усмирителей иссякла.

Фетишизм вещей еще был силен в старых солдатах - Панаев это полностью учитывал. Благодаря его вмешательству, удалось избежать смерти священнику Лавру, члену полкового комитета. Священника поселяне задержали на большой дороге, когда он возвращался в округ из Новгорода; он пытался бежать, ударил по лошадям, прорвался было обратно к Новгороду, но его перехватила по дороге другая группа поселян. Священнику во время схватки сломали колом руку и под градом насмешек и оскорблений привели к Панаеву. В присутствии поселян, сделав священнику строгий выговор, пригрозив ему расстрижением, Панаев заставил его благословить иконой народ. Перепуганный поп благословил толпу (тут Панаев с ужасом заметил, что священник держал образ ликом книзу), и Панаев приказал отвести его на гауптвахту. Подобные театральные представления имели немалое значение для выигрыша времени и даже укрепления начальнической власти. В этот многотрудный день подполковник неутомимо бегал из роты в роту, различными уловками уверяя поселян; что он с ними заодно, заставлял признать себя начальником, отдавал приказы (большинство которых, впрочем, не выполнялось поселянами), взял под свое покровительство небитых и невредимых офицеров и отправил всех их на гауптвахту "до разбора дела". На гауптвахте скопилось 38 арестованных офицеров.

Но почва под ногами Панаева все еще оставалась зыбкой: покровительство офицерам рождало в поселянах подозрения насчет благонадежности самого Панаева. Многие, не доверявшие ему с самого начала, говорили, что следует и его "положить" вместе с теми, что лежат в риге, но пока разговоры эти дальнейшего худшего продолжения не имели. Вечером в квартиру Панаева пришли выбранные от рот депутаты для поездки в Петербург, к царю. По-прежнему с установленной церемонией были сняты печати с денежного ящика, проверены суммы и некоторая доля их была передана депутатам на расходы в пути; с депутатами Панаев отправил арестованных поселянами в начале восстания шоссейного унтер-офицера и девушку. Оставшись один, он, накопти, имеет возможность наскоро написать три рапорта одинакового содержания. Рапорты адресованы в Новгород генералу Эйлеру. Три рапорта одинакового содержания и адресованы прогоны депутатам. Описывая в рапорте создавшееся положение, Панаев просит прислать в округ хотя бы одну надежную роту с двумя орудиями. Важный вопрос, с кем отправить рапорты, был решен скоро и просто. В распоряжении Панаева, как начальника строительных работ в округе, находилось несколько конных солдат 6-го рабочего батальона, для связи с батальоном, расположенном при лесопильном заводе, на другой стороне Волхова. Этих солдат, не принимавших участия в возмущении, он, тремя разными дорогами, послал с рапортами в Новгород. Но дело внезапно осложнилось и едва не стоило ему жизни. На другой день утром он узнал, что два его рапорта вместо Новгорода попали в руки поселян, и они идут к нему на квартиру спросить у него ответа: для чего ни писал в Новгород секретные бумаги и отослал ночью? Действительно, к квартире Панаева вскоре прискакали верхами человек полтораста поселян, вооруженных ружьями и саблями. Дать удовлетворительный ответ поселянам было крайне затруднительно и Панаев уже не надеялся на благополучный исход дела, однако все по-прежнему кончилось для него удачно. Он признал, что действительно писал рапорты генералу Эйлеру, но это есть, по воинскому уставу, обязанность каждого младшего начальника, а если им об этом неизвестно, то потому, что они теперь не солдаты, а мужики и не знают воинского устава. Для подтверждения своих слов он сослался на находившегося здесь старого солдата, и тот подтвердил, что действительно младшие начальники обязаны по воинскому уставу доносить обо всем старшим именно рапортами. Тогда поселяне признали, что до тех пор, пока не возвратятся из Петербурга их посланцы с ответом, что им делать с генералом Эйлером, - должно писать рапорты Эйлеру.

Один из рапортов все-таки дошел по назначению. Ответ на него получился совершенно неожиданный. За отсутствием генерала Эйлера, отрядное дежурство делало Панаеву строгий выговор, за то, что он не доносит ежедневно, после пробития вечерней зари, о благополучии округа; впредь он должен делать это - иначе подвергнется взысканию по законам. Испуганное за свою личную безопасность Новгородское начальство отказывало Панаеву в присылке вооруженной силы; предвидя возможность нападения поселян на Новгород, оно вооружило ружьями даже мастеровую роту, около города были устроены посты. Об убийстве поселянами офицеров в Новгороде стало уже известно, так как майор уланского полка Воробьев, объезжая аванпосты, встретил поселян 3-й роты, и они ему рассказали подробно обо всем, что произошло в округе.

Надежды на помощь города не оправдались. Между тем в восстание быстро втягивались воинские части, не принадлежавшие собственно к поселению. 17 июля на квартиру Панаева пришли солдаты 5-го рабочего батальона, расположенного вместе с 6-м батальоном при лесопильном заводе, с предложением взять их батальонного командира майора Москвина и посадить его под арест. Панаев обещал арестовать Москвина, и солдаты ушли. Когда же Москвин, ничего не подозревая о заговоре своих солдат (он, как и Панаев, наоборот рассчитывал на свой батальон для подавления восстания), явился к Панаеву, подполковник посоветовал ему переодеться в солдатскую шинель и бежать в Новгород. Переодетому Москвину удалось на лодке скрыться в Новгороде.

Следующее предложение поселян заключалось в том, чтобы взорвать ненавистные им строения полкового штаба со всем, что в них есть. Средства к этому имелись: в одной из рот оказалось 30 бочонков пороху, несколько ящиков патронов; в роте нашлось также до 300 ружей. Панаев посоветовал поселянам не делать этого, так как от взрыва непременно должны будут пострадать их собственные дома. В то же время подполковнику необходимо было разоружить поселян, поэтому, он, в свою очередь, предложил им отправить порох, патроны и ружья в Новгород. Это предложение снова едва не стоило ему жизни. Несколько человек, все еще доверявших Панаеву, настояли на отправке пороха и ружей в Новгород. В Новгороде порох приняли, но задержали и поселян, возивших его туда. Тогда, на следующий день, поселяне, подозревая, что Панаев нарочно выдал их товарищей, целый день приступали к нему с угрозами и "если бы не знамя, - рассказывает Панаев, - бывшее в моих руках, которое, в случае какого-либо насилия, я обещал сжечь, то дело было бы плохо". Способствовал спасению Панаева также караул при денежном ящике, под командой унтер-офицера Перекопаева, тут же произведенного Панаевым (разумеется, секретно) именем царя в прапорщики. Так как в ближайшее время рассчитывать на помощь извне было нельзя, то Панаев всеми силами старался изыскать средства внутри округа, если не для подавления восстания, то хотя бы для отпора мятежникам. Каждый раз, заходя на гауптвахту к арестованным офицерам, он передавал им оружие. Здесь на гауптвахте возник проект завладеть ружьями караула, сторожившего офицеров, соединиться с Перекопаевым и его небольшой караульной командой, которая казалась Панаеву надежной, перевести семейства офицеров в верхний этаж гауптвахты, а в нижнем укрепиться и отражать нападения поселян до тех пор, пока не подойдет помощь. По подсчету Панаева, силы их отряда должны были дойти до 150 человек, считая офицеров, находившихся под судом и сидевших на гауптвахте задолго до восстания. Но по обсуждении проект был отвергнут по следующим причинам:

1) если бы удалось овладеть ружьями, то все равно они оказались бы бесполезными, так как сумки с патронами остались бы на солдатах, которые стали бы за ружья драться и тем могли бы поколебать солдат из караула Перекопаева, на которых рассчитывал Панаев;

2) было замечено, что солдаты не расстаются с ружьями, все время держат их в руках и не исполнили приказания майора Баллаша - начальника караула, когда он велел им по случаю сильной росы поставить ружья под навес; следовательно, они подозревают арестантов и только потому не соединяются с поселянами, что находятся в карауле, но сильно ропщут;

3) что собравшись в числе 150 человек в дом, необходимо запасти продовольствие и воду, а это сделать невозможно;

4) что Панаев, действовавший до сих пор довольно успешно, не будет, находясь в осаде, иметь влияние на поселян.

По этим причинам проект был отвергнут; решено было оставаться в том же положении, но стараться, "опираясь на религию и государя, постепенно приводить поселян к порядку". Два происшедших затем случая, к великому огорчению предприимчивого подполковника, окончательно подорвали его веру в возможность подавить восстание в округе и в будущем теми средствами, которые имелись в распоряжении новгородского начальства. Оказалось, что новгородское начальство не без основания отказало ему в присылке надежной роты. В городе такой роты не было. Ночью из города пришли два артиллериста и два мастеровых рабочего баталиона (из числа войск, выставленных против поселян) с предложением от товарищей перевязать своих начальников и привести в округ. Панаев, (записав их имена) отделался ответом, что поселяне ждут приказа государя - что им сделать со всеми начальниками у себя в округе и городе, и до получения приказа решили ничего не предпринимать. Солдаты ушли, но предложение их было страшным предупреждением. Оказалось также, что не только войска, выставленные против поселян, солидарны с ними во всем, но и жители Новгорода вполне сочувствуют возмущению и готовы поддержать поселян. В 3-ю поселенную роту, как узнал о том Панаев, из города приходили 16 человек купцов и мещан и совещались на берегу Волхова с поселянами. Относительно темы совещания не могло быть сомнений. Все эти происшествия в округе и городе, а также дошедшие слухи о восстании в соседних округах, заставили Панаева подозревать, "не приняло ли это возмущение характер политический".

Но дело оказалось еще хуже: Панаеву лично, на другой день пришлось убедиться, что возмущение носит характер классовой борьбы. Принятое решение - "стараться опереться на религию и государя" Панаев 19 июля старался провести в жизнь. Для "избавления от холеры" он организовал крестный ход по ротам. Крестный ход ждали из соседнего Сыркова монастыря. На площади у полкового штаба собралась многолюдная толпа. Время ожидания крестного хода Панаев пытался использовать в своих интересах. Зная, что поселяне хотят ехать в Новгород, он придумал средство заставить их покориться новгородскому начальству. Каждой роте он предложил подписной лист, наверху которого им было написано: "мы, поселяне такой-то роты, объявляем, что мы послушны как государю императору, так и всем начальникам и властям, от него поставленным". Он объявил, что те, которые подпишут этот лист, могут свободно ехать в город, не боясь, что будут там задержаны; каждому подписавшемуся он выдает особый билет для поездки в город. Но прием был слишком груб. Предложение вызвало ярость толпы. Поселяне, приступая к Панаеву с угрозами, заявили, что он всех их хочет предать городскому начальству, что и так не вернулись из города шесть человек, сопровождавших бочонки с порохом, - он должен немедленно выручить этих их товарищей, или они сами пойдут на город и не оставят в нем камня на камне, что незачем ждать депутатов из Петербурга, - восстал весь поселенный корпус, и они достаточны сильны, чтобы начать действовать, к тому же они знают, что и войска, выставленные против них, присоединятся к восстанию. Неизвестно, до чего бы дошло дело, если бы показавшийся на дороге крестный ход несколько не разрядил сильно сгущенную атмосферу диспута.

И вот, после молебна с водосвятием, Панаев, все еще до конца не уразумевший причин столь яростной ненависти поселян к начальству, подошел к одному поселянину, "пользовавшемуся большим уважением и во время бытности в крестьянстве бывшему головой, и сказал: "Послушай, старик, ты человек умный и можешь рассудить, как можно справить всех. Поди ты и растолкуй им, они тебе более поверят".

"Он мне на это сказал: "Что тут говорить. Для дураков яд да холера; а нам надобно, чтоб вашего дворянского козьего племени не было" - это записал Панаев, а поселенного офицера, подполковника Панаева, столь много, как мы видели, потрудившегося в деле подавления восстания, никак нельзя заподозрить в либерализме. Да, именно в этом и заключалась вся суть восстания. Старик поселянин высказал вслух то, что невысказанное до того прочно вошло в плоть и кровь поселян, - самое заветное, что столетиями ужасающей эксплуатации, несправедливости, звериной жизни копилось в их сознании, - это жесточайшая классовая ненависть крепостного крестьянства к своим эксплуататорам - дворянству и его государственной власти.

Округ Прусского полка находился на правом берегу реки Волхова, напротив округа Австрийского полка. 17 июля утром военный поселянин Австрийского полка Федор Федоров переправился через Волхов в 4-ю поселенную роту Прусского полка и сообщил поселянам о восстании в своем округе. "Он уверял хозяев сей роты, что в комитете найдены бумаги о заговоре начальников против поселян. Хозяева 4-й роты сделали возмущение; они послали для сего же Алексея Игнатьева их роты в резервную поселенную роту, которая также произвела возмущение, взяв командира капитана Десаева, фельдфебеля, каптенармуса и учителя школы кантонистов. Рота отправилась в полковой штаб, по дороге соединилась с хозяевами 4-й поселенной роты". Одновременно и совершенно самостоятельно произошло возмущение в 1-й роте поселенного батальона, находившейся на покосе, в 35 верстах от штаба полка. Рога в полном составе вернулась домой, чтобы захватить своего командира капитана Журавского, но капитан уже скрылся в Новгороде. Первая рота сообщила о возмущении во 2-ю роту, прося задержать командира этой роты Зальцера, но и Зальцер, предупрежденный Журавским, успел уехать в Новгород.

К 10 часам утра поселяне всех рот собрались на площади у полкового штаба; к ним присоединились резервная рота, мастеровая полурота и инвалидная команда. На плацу, в присутствии тысячной толпы, были наказаны розгами ротные командиры Десаев и Денисов. После наказания их отвели на гауптвахту. С площади поселяне бросились по своим ротам, в офицерские квартиры искать спрятавшихся офицеров и членов полковых и ротных комитетов. Был сначала задержан ими младший священник Миролюбов, но потом, как недавно переведенный в полк и не знакомый с делами комитета, отпущен. Другого младшего священника Соколова поселяне связали и привели в штаб, но в тот же день он бежал в Новгород. Старший же священник Воинов арестован не был: поселяне решили, что "он и так в наших руках". Лекарю госпиталя Европеусу и ветеринарному лекарю Мицкевичу удалось скрыться. Спасся и командир 3-й роты Жоравка, ускакав на пожарной лошади. Два офицера резервной роты переехали на лодке через Волхов и явились в поселенный батальон Австрийского полка к Панаеву, который для безопасности посадил их на гауптвахту. Но днем были задержаны поручики Абрамов и Винокуров, наказаны розгами и посажены на гауптвахту, а вечером приведен на плац командир баталиона майор Яцковский, задержанный поселянами уже за пределами округа у сторожевой будки Аракчеевского полка. Вместе с Десаевым и Денисовым, которых снова вывели на плац, Яцковский был сильно высечен розгами; их посадили на гауптвахту, куда привели также аптекарского ученика Руфа Федорова.В этот день повторилось то же, что и в Австрийском полку. После допроса офицеров с Яцковского взята была подписка о намерении отравить поселян. Полковой писарь Иван Алексеев сочинил прошение царю, в котором подробно были изложены жалобы поселян на поселенное начальство. Из казенного денежного ящика поселяне, - члены реорганизованного полкового комитета, - достали на прогоны депутатам 841 рубль; восемь избранных от рот депутатов уехали в Петербург на другой день. Но возмущение в округе этим не кончилось.

Ночью на полковом плацу были казнены Янковский, Десаев, Денисов и Федоров. Сюда же был приведен инженер-капитан Костерев, но оставлен в живых. Еще днем поселяне Прусского полка, побывав в Австрийском полку, узнали, что там выбран временным командиром "строитель" Панаев, - решили выбрать и у себя начальником "строителя". Костерев согласился, но того успеха, каким пользовался в своем округе Панаев, он достичь не мог. Поселянам он был нужен только как свидетель законности их возмущения; приказов его никто не исполнял и на другой же день он был отстранен. Командиром округа избрали поселянина Леонтия Красникова. С согласия всех членов реорганизованных ротных комитетов Красников назначил из поселенных унтер-офицеров и рядовых командиров поселенных рот. До 21 июля "все словесные и письменные приказы по округу отдавались им". 18 июля на полковом плацу снова наказывали пойманных офицеров и чиновников: штабс-капитана Димитриева, батальонного адъютанта Абрамова, аудиторов Губанова и Антонова. Не избежали наказания и младшие начальники. "За притеснение и лишние подводы" наказаны розгами несколько фельдфебелей и каптенармус 4-й роты, школьного учителя Гаврилова жестоко высекли розгами поселянки за сечение им их детей кантонистов.

Необходимо отметить, что поселяне, как только власть в округе перешла к ним, строго соблюдали революционную законность. Попытки грабежа сурово пресекались на месте. Двоих поселян, пытавшихся расхитить имущество в брошенных офицерами квартирах, жестоко наказали розгами на полковом плацу их же товарищи. Семейства офицеров и чиновников не терпели от восставших никаких притеснений и обид. Член прежнего полкового комитета, старший священник Воинов, перенесший от поселян за время возмущения не мало оскорблений и не жалеющий красок, чтобы очернить "ожесточенных злодеев", принужден был, однако, констатировать, что поселяне "были и в квартире полкового командира и госпитального смотрителя, где оставались их семейства, но там они ничего, кроме осмотра, оскорбительного не причинили, а напротив, еще старались успокоить их семьи и обнадежили в личной их безопасности". Но ко всем чипам поселенного начальства, которых поселяне считали виновниками своей тягостной жизни, они были беспощадны. 19 июля утром, "приведя пойманных в поле подпоручиков Федорова и фурштадтской роты Грешникова, лишили их жизни на полковом плацу".

А вечером все "безостатку" поселяне округа и присоединившимися к ним мастеровой полуротой и инвалидной командой решили идти на помощь поселянам Австрийского полка, "чтобы ни одного чиновника и помещика в Новгороде не осталось в живых". Были взяты с конского завода и из других мест лошади, а из полкового цейхгауза ружья, тесаки, порох и пули, и весь отряд двинулся к переправе. Но у 3-й поселенной роты, по неизвестной причине, экспедиция была отменена, и поселяне вернулись обратно.

Однако поселяне Прусского полка не забыли о соседних, пока не втянутых в восстание, округах военного поселения. Еще 18 июля утром они большой толпой направились в округ Аракчеевского полка и подняли в нем восстание. В тот же день фурштадтский взвод Прусского полка, расположенный на реке Вишере, служащей границей между полками Прусским и наследного принца Прусского, в полном составе переправился через Вишеру и явился в 1-ю поселенную роту этого полка. Солдаты рассказали поселянам о восстаниях в округах дивизии. Возмущение сразу же охватило весь здешний округ. Поселяне бросились в штаб полка, но поселенного начальства там уже не было. Офицеры и чиновники округа раньше узнали о возмущении в соседних округах и все уехали в Новгород.

В штабе полка остались лишь члены строительной части: генерал-майор Волков, подполковник Крымов, штабс-капитан Ладыгин и архитектор Максимов. Все они, кроме генерала Волкова, приехавшего в округ за несколько дней до восстания, были наказаны розгами и палками и посажены на гауптвахту. Мятеж распространился за пределы территории военного поселения этого полка. За границей округа находились помещичьи усадьбы. Рядовой фурштадтского взвода Прусского полка Баранов поскакал верхом по берегу реки Мсты, заезжая всюду в селения помещичьих крестьян и возбуждая их против помещиков. Он имел успех. Два помещичьих имения были разгромлены; помещице Шабранской нанесены побои. В избиении ее принимали участие поселяне наследного принца Прусского полка. "Один только округ наследного принца Прусского полка до убийств допущен не был благоразумными мерами тамошнего священника Лукинского" - пишет в своем отчете Новгородская следственная комиссии. Это неверно. Не убеждения Лукинского подействовали на поселян, - он сам был избит ("не уважили сана священника" - говорится и рапорте генерала Волкова), а мстить поселяне старшему поселенному начальству не могли: офицеры и чиновники скрылись в Новгород. Офицеры же строительной части непосредственного отношения к тяжкой жизни поселенцев не имели; они были наказаны, как "господа". Вместе с ними были наказаны розгами и младшие начальники, оставшиеся в округе: фельдфебеля и каптенармусы.

В Аракчеевском полку мятеж принял наиболее жесткие формы. Здесь активное участие в возмущении приняла мастеровая полурота полка. Офицер Аракчеевского полка Гриббе, вернувшийся из лагеря в полк после возмущения, мало кого из поселенного начальства нашел в живых. Не присоединились в этом полку к возмущению поселян лишь ученики военно-учительского института. Они спрятали офицеров института и по ночам ставили караулы вокруг здания института.

Буря бушевала на двухсотверстном пространстве. Представители привилегированного сословия, не принадлежавшие к военному миру, - помещики-владельцы имений, находившихся внутри округов военного поселения, и те из них, имения которых находились в близком соседстве с мятежными округами, - один за другим бросали свои насиженные гнезда, и бежали в Петербург и Новгород под защиту властей. Граница округа Аракчеевского полка находилась недалеко от села Грузина - резиденции графа Аракчеева. Здесь "на покое" доживал свои дни главный строитель военных поселений. В дни восстания не было покушений на его жизнь. Крутясь в водовороте восстания, поселяне забыли о нем. Но мощный гул восстания дошел до Грузина, и плац-парадный генерал еще раз, как и в годы сражений, опозорил мундир своего благодетеля. 20 июля, узнав о возмущении в Аракчеевском полку, он в коляске, запряженной четверкою лошадей, скакал весь день из Грузина в Новгород, делая огромный крюк для объезда военных поселений. Но в Новгороде его ожидало новое чувствительное огорчение; испуганное восстанием начальство, опасаясь, что одно присутствие Аракчеева вызовет в Новгороде возмущение, не только не озаботилось принять меры к его успокоению, но поступками своими даже побуждало его к выезду в Тверскую губернию. Тогда Аракчеев обратился к Николаю с письменною жалобой. Царь успокоил графа письмом, уверяя его, что он "безопасен везде, где царская власть простирается". В то же время Николай приказал Графу Чернышеву принять срочные меры для безопасности Аракчеева и от имени императора сделать выговор новгородскому губернатору и коменданту города. Чернышев написал об этом "в выражениях сильных и положительных".

Местное начальство извинилось, но оскорбленный и все еще трусивший граф не пожелал оставаться в городе, - под охраной сильного конвоя он выехал в Тверскую губернию к знакомому помещику. Известие о возмущении в 1-й гренадерской дивизии было получено в Петербурге 18 июля. Известие это привело царя в ужас. До тех пор, пока можно было надеяться, что возмущение во 2-й гренадерской дивизии не выйдет за пределы Старорусского уезда, Николай не сомневался, что оно скоро будет подавлено средствами, находящимися в распоряжений генерала Эйлера. Но теперь обстановка становилась сугубо грозной: волна возмущения быстро катилась к воротам столицы. Полки 1-й гренадерской дивизии, расположенные вверх но течению Волхова, находились всего в двух-трех переходах от столицы. Хотя подполковник Сутгоф (за отсутствием Эйлера) доносил из Новгорода пока только о возмущении в Австрийском полку, но царь по опыту первого возмущения в округах Старорусского удела мог предполагать, что и здесь, в 1-й дивизии, дело этим не ограничится: поселенные батальоны полков дивизии находились в весьма близком соседстве, - вероятность возмущения всего поселенного корпуса становилась все более реальной.

К тому же события в Австрийском полку имели одну важную особенность: к восставшим поселянам присоединился резервный батальон, т. е. вооруженная регулярная часть. Это обстоятельство крайне удручающе подействовало на царя. В тот же день, по получении известия от Сутгофа, царь, в письме к командующему резервной армией в Литве генералу Толстому, откровенно описывает волнующие его чувства: "...Между тем, здесь у нас в военном поселении произошло для меня самое прискорбное и весьма важное происшествие..." (опускаю описание возмущения в Старорусском уделе. "...но, что хуже - в Австрийском полку убили батальонного командира Бутовича и, кажется, резервный сей батальон в том участвовал.

Надо отдать справедливость классовому чутью Николая Павловича: из правящей верхушки едва ли не один он до конца понимал всю серьезность угрозы, ее размеры и классовую окрашенность движения. Он ни на минуту не верил сообщениям генерала Эйлера о том, что восстание поселян является следствием единственной и притом случайной причины появления холеры, он настойчиво добивался от него выявления истинных причин возмущения. Царь также дал совершенно правильную оценку движения: "Бунт в Новгороде важнее чем бунт в Литве, ибо последствия могут быть страшные. Не дай и сохрани нас оттого милосердный бог, но я крайне беспокоюсь". Да, он не сомневался, что тяжелая, вначале неудачная и еще далеко не оконченная война с Польшей, была менее опасна в сравнении с тем, что делалось дома. Пусть брата его выгнали из Варшавы, пусть Дибич колеблется в решениях и терпит неудачи, пусть даже восторжествуют поляки, - с этим, как ни трудно, можно еще помириться: это война внешняя, и плохие ее последствия не угрожают его трону и господствующему классу. То, что делается дома, опаснее. Он знает: последствия могут быть действительно страшные, ибо это не простой солдатский бунт, поднятый из-за плохой пищи и мордобоя, а могучее классовое движение, корнями уходящее в гущу миллионных народных масс, способное сломать рамки господствующей системы. И разве не напоминает ему это движение, хотя и неорганизованное, стихийное, тот хаос на Западе, к которому он с ужасом присматривался вот уже год.

Царь не верил уже в то, что генерал Эйлер справится с движением поселян; в крайнем беспокойстве он в том же письме к Толстому писал: "Если завтра не получу лучших известий от Эйлера, коему велел себе ежедневно доносить, то велю тебе немедля сюда быть с Клейнмихелем". Страх его перед движением поселян настолько велик, что он не остановился даже перед тем, чтобы отозвать с театра военных действий главнокомандующего армией и его начальника штаба. Он считал, что только они - граф Толстой и Клейнмихель, первый - управляющий главным штабом по военному поселению и второй - начальник штаба военных поселений, - только они, хорошо знающие порядки в военных поселениях, могут спасти положение. Пока же, до вызова из армии Толстого и Клейнмихеля, царь хотел испробовать еще одно средство для сокрушения движения: пустить в оборот престиж "помазанника божия". "Я посылаю завтра Орлова, графа Строганова и князя Долгорукова, чтоб моим именем восстановить порядок. Но не ручаюсь, чтоб успели, и тогда поеду сам. Все сие крайне меня огорчает", - не устает он твердить. "Моим именем восстановить порядок" - это было задумано, не плохо, хотя и не оригинально. Древняя легенда о царе-защитнике народа, о царе-отце, помазаннике божьем, пускалась еще раз в оборот, еще раз должна была сыграть свою роль. 18-го июля в Царском Селе был написан высочайший приказ но округам военных поселений. Генерал-адъютант граф Орлов должен был с этим приказом выехать в военные поселения один, без войск и, "действуя смело и осторожно, взять свои меры". Но еще до выезда Орлова в поселения, худшие предположения Николая Павловича стали оправдываться: из Австрийского округа возмущение перешло в соседний округ Прусского полка, где мятеж бушевал еще с большим ожесточением, а затем в Аракчеевский и принца Прусского полки. Известие об этом привезли депутаты от Австрийского и Прусского полков. Они приехали к Николаю с полученными от поселенного начальства показаниями в намеренном отравлении поселян. Депутаты не были допущены в Петербург; их остановили в Ижоре, и Николаи 19 июля выехал из Царского села в Ижору.

Здесь, по рассказу очевидца, разыгралась сцена, свидетельствующая о недюжинных актерских способностях Николая Павловича. Окруженный свитой, Николай встретил депутатов сурово. "Как вы осмелились самоуправничать?" - грозно обратился он к поселянам. - "У нас смертной казни нет, и вы, так распорядившись со своими начальниками, просто убийцы. Как вы осмелились поднять руки не только на начальство, но... на меня", - наступал он на депутатов, едва ли ожидавших такого оборота дела.

Затем, обратившись к свите, он сказал: "Я думаю вот что: запереть их всех с женами и детьми в те дома, которые для них же, мерзавцев, выстроены, да и сжечь... Тем и покончить с военными поселениями. Отплатить им той же монетой". Генерал-адъютант Орлов, который накануне вместе с диктаторскими полномочиями (действовать именем царя) получил назначение выехать в округа военных поселений и восстановить в них порядок, ответил: "Ваш приговор, ваше величество, действительно достоин этих зверей, потому что военные поселяне заслужили его, но, ваше величество, их дети, жены, в особенности младенцы, невинны...". И взамен царской инквизиции генерал предложил начать расследование, чтобы отделить волков от овец.

Сцена, видимо, была мастерски разыграна специально для того, чтобы должным образом подействовать на умы и чувства депутатов, которые должны были, приехав обратно в свои округа вместе с графом Орловым, рассказать своим товарищам, как о справедливом царском гневе, так и о их защитнике и спасителе Орлове. Психологически граф Орлов наполовину уже выиграл сражение. За день до отбытия в военные поселения графа Орлова, Николай Павлович послал в Новгород свиты генерал-майора Строганова; ему поручалось, ознакомившись с положением, изолировать от возмущения московскую дорогу, - путь к древней столице. Генерал Строганов нашел положение в 1-й гренадерской дивизии совершенно изменившимся. "Дух возмущения, начавшийся во 2-й роте Австрийского полка, распространился по всем четырем округам поселения",- доносил он о приезде. Впервые рапорт этого генерала подтвердил и худшие предположения Николая Павловича об истинных причинах возмущения. "Видимая цель поселян, - писал Строганов, - воспользоваться сим неожиданным случаем (эпидемией), чтобы потрясти на долгое время основания столь ненавидимого ими порядка". Это было то, чего больше всего боялся Николай Павлович: это было стихийное классовое движение. Утверждение генерала Эйлера рассеялось, как дым: холерная эпидемия оставалась лишь случайным предлогом, последним толчком, вызвавшим движение. Строганов открыл глаза царю и на злосчастного начальника округов военных поселений: генерал Эйлер, по его мнению, "не в состоянии действовать с пользою". Впрочем, Николай Павлович, после последнего рапорта Эйлера о коростынских событиях, в котором Эйлер рекомендовал правительству свою программу действий, сам окончательно убедился в неспособности генерала подавить движение. "Эйлер, Леонтьев и Томашевский совершенно потеряли голову, и боюсь, чтоб не уронили совершенно дух в остальных войсках", - пишет он графу Толстому. Однако необходимо было торопиться со срочными и действительными мерами. Надежных войск у правительства было мало, - все регулярные части были отправлены на польский и литовский фронты, к тому же выявилась опасность заражения войск духом возмутившихся поселян.

Теперь все надежды Николая Павловича возлагались на графа Орлова. С Орловым выезжал в поселения в качестве адъютанта князь Долгоруков. В поселениях Орлов должен был действовать именем царя и, кроме того, руководить генералом Эйлером, в распоряжении которого все же находилось достаточное количество войск; необходимо было также поднять упавший дух резервных баталионов. Начальник главного штаба граф Чернышев извещал Эйлера о возмущении в Австрийском полку (Эйлеру уже было известно об этом из донесения Сутгофа) и о том, что в военные поселения командируется царем граф Орлов для объявления возмутившимся "о гневе его величества" и для совокупного принятия с ним, Эйлером, мер по восстановлению порядка. Орлов прочтет во всех округах высочайший приказ; генерал-майор Строганов выезжает к поселянам первой дивизии, на московский тракт, для предупреждения беспорядков.

Чернышев сообщал далее, что кавалерия, которую просил прислать Эйлер для арестов бунтовщиков, будет к нему направлена, и что Николаю угодно, чтобы арестованные отправлялись малыми партиями без оружия, под конвоем, а люди, устроившие судилище на площади, "непременно ныне же отправлены были в Петербург под предлогом личных объяснений о причинах, побудивших их к возмущению". Но по прибытии "сих людей в Новгород" Эйлер должен был "заковать их в железа и доставить в Петербург". Когда отсылалось это предписание, Николаю Павловичу не было еще известно о том, что Эйлер бежал от Старой Руссы и бунтовщиков ни малыми, ни большими партиями он отправлять в столицу не может. Это предписание генерал Эйлер получил на походе от Княжьего Двора в Новгород, и 20 июля утром, прибыв в Новгород со своими карабинерами, он постарался забыть об арестах и суде над старорусскими мятежниками и о своем обещании царю выступить в округа 1-й гренадерской дивизии для подавления восстания, - больше он не покушался покинуть город. 19 июля, вслед за депутатами от Австрийского и Прусского полков, возвращавшимися в свои полки, в военные поселения выехали Орлов и князь Долгоруков. Царь, разочаровавшись в боевых и административных способностях генерала Эйлера, не доверяя более его донесениям, приказал Орлову, помимо официальных его донесений, через начальника главного штаба, графа Чернышева, лично писать ему обо всем, что он увидит и услышит в поселениях. Личная переписка преследовала цели контроля над высшим командным составом поселенного корпуса.

На пути в Новгород, на станции Подберезье, Орлов встретил генерала Строганова, ехавшего к Москве изолировать от возмущения московскую дорогу. В Подберезье ожидал Орлова и подполковник Панаев. За несколько часов ранее приезда Орлова, в округ Австрийского полка возвратились депутаты. Они уведомили своих товарищей и Панаева о скором прибытии в округ Орлова. Обрадованный этим известием, Панаев распорядился о сборе всех рот для встречи Орлова, а сам выехал к нему в Подберезье. Не доверяя Панаеву, поселяне послали вслед за ним четырех депутатов, которые, догнав Панаева, объявили ему, что будут присутствовать при объяснении его с Орловым. Однако Панаеву удалось переговорить с Орловым наедине. Он убедил Орлова, который хотел сначала ехать в Новгород, не откладывать своей, поездки в Австрийский полк; он сказал ему, что поселянам известно о его приезде в округа "именем царя", что буйств и опасности быть теперь не может и, кроме того, ожидая его приезда, поселяне уже более трех часов стоят во фронте. Орлов приказал Панаеву ехать вперед, собрать всех поселян и резервный батальон на полковую площадь и ожидать его,

Из дальнейших событий можно заключить, что свою роль и метод действий посланник царя хорошо продумал. Хотя психологически поселяне были подготовлены и в кармане у генерала лежал хитро составленный указ царя, который должен был еще более подействовать на них в сторону смирения и покаяния, все же Орлов решил действовать крайне осторожно. Если уж обман, то обман тонкий. Главная сила, конечно, в указе царя: никаких угроз, никаких кар, - наоборот, полное прощение и забвение, лишь бы поверили, лишь бы успокоились. Указ должен был сильно подействовать на умы и чувства поселян. С христианской кротостью в нем говорилось: "...Виновные заслуживают примерного наказания, но государь император в милосердии своем желает прежде испытать меры кротости" "...Именем его величества даровать прощение тем, которые, чувствуя важность содеянных преступлений, изъявят чисто-сердечное раскаяние; по предать законной ответственности тех, которые будут упорствовать в своих злодействах". Чего же лучше: покайтесь, и всем все простится и никто не будет наказан. Государь не унизится до лжи; узнав кто и в чем грешен - мстить не будет. Слово государя! И, кроме того: "...Когда генерал Орлов прочел указ, и поселяне во фронте начали приносить ему свои жалобы, то он приказал выслать к нему по два человека из роты. С сими людьми он много разговаривал и приказал написать все претензии поселян на записку и доставить ему в Новгород, а арестантов за сильным конвоем отправить в Новгород в крепость. Я приказал собрать сколько было в округе экипажей и, усадив и уложив в них избитых и здоровых офицеров, всего 38 человек, с конвоем отправил в город".

Николай Павлович, поручая Орлову столь ответственное дело, не ошибся в своем выборе. Генерал действовал умно и осторожно. С одной стороны: сознайтесь, и все простится и забудется: с другой стороны: перебив офицеров, вы сделали полезное и угодное царю дело и... арестантов офицеров под сильным конвоем генерал отправил в крепость. Депутаты правы: разумеется, граф Орлов - защитник народа. Так, с помощью царского указа, поселяне были обмануты еще раз. Узнав, что Орлов в Австрийском полку, из Прусского полка, с другой стороны Волхова, приехали депутаты. Орлов принял их, повторил им то же, что и поселянам Австрийского полка, дал экземпляр указа и сказав, что из Новгорода приедет к ним, отправился в город. "Видно, что слухи об отравах и тягость карантинных мер могли служить к оному поводом, но много способствовало к распространению, мятежа ненависть и общая недоверчивость к большей части из начальников и притеснения от них, якобы ими претерпеваемые - посылал в Петербург свой вывод из поездки в Австрийский полк генерал Орлов. В этом первом своем донесении Орлов, подобно генералу Строганову, сразу поставил все точки над и. Осмотрев вместе с генералом Эйлером, прибежавшим к тому времени в Новгород, стоявшие в городе войска, Орлов два следующих дня посвятил объезду остальных трех округов 1-й гренадерской дивизии, расположенных по Волхову. В этих округах повторилось то же самое: читался указ царя, поселяне призывались к раскаянию, выслушивались и записывались их жалобы и т. д. В Прусском полку, по мнению Орлова, оказалось наибольшее число виновных, так как "поселяне ездили поджигать к неповиновению другие полки и грабили помещиков". Но об аресте виновников возмущения осторожный генерал пока не помышлял, он ожидал обещанного Чернышевым прибытия выступивших секретно из Петербурга войск под командой генерал майора Самсонова. Царь назначил в полное распоряжение Орлова дивизион лейб-гвардии уланского полка, резервные батальоны гренадерских полков: князя Суворова, графа Румянцева, Сибирского, Астраханского и казачью команду. Чернышев прислал также предположение царя на случай дальнейших действий Орлова, если все пойдет хорошо. Предположение состоит в следующем:

1. Под предлогом высочайшего смотра все 12 резервных батальонов 1-й и 2-й гренадерских дивизий отправить из округов отдельно друг от друга и двумя разными дорогами в Гатчино и Рождественское. По прибытии батальоны будут отправлены в армию.

2. Все три резервные гренадерские артиллерийские роты направить в Красное село в распоряжение генерал-майора Перрена.

3. Из прочих резервных артиллерийских рот оставить при резервных войсках такое число орудий, какое Орлов признает необходимым, остальные направить в Красное село.

Таким образом Николай Павлович предполагал обманным уводом из поселений вооруженных резервных баталионов и артиллерийских рот лишить поддержки коренные поселенные батальоны, с которыми уже легче будет расправиться на месте. Это предположение Орлов должен был выполнить, дождавшись прихода войск из Петербурга; пока же, до прихода войск, стараться всеми мерами довести поселян до раскаяния. Меры были указаны испытанные, старинные: церковь. Заупокойные панихиды по убитым служились во всех округах 1-й гренадерской дивизии. Но странно, - даже это испытанное средство не производило на поселян должного действия, они не чувствовали и упорно не хотели считать себя виновными. По этому поводу в Австрийском полку едва не вспыхнуло новое возмущение. Приехавший в полк служить панихиду новгородский архиерей Тимофей приказал иеродиакону провозглашать на ектинье: "о невинно избиенных рабах божьих". С такой постановкой вопроса поселяне отнюдь не были согласны. "Ропот поселян дошел до крайности. Стали кричать: "Какие невинные? - и начали угрожать архиерею"). Спастись oт избиения архиерею удалось потому, что он успел сесть в карету и "в полном облачении" ускакать в город. Все же, может быть, предположение царя было бы скоро проведено в жизнь, если бы в военных поселениях не произошло внезапно нового осложнения. Во 2-й гренадерской дивизии с удесятеренной силой и яростью вспыхнуло новое возмущение.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЛИКВИДАЦИЯ ВОССТАНИЯ

Поездка депутаций от некоторых округов военных поселений к царю в Ижору и попытки их договориться с ним не могут рассматриваться, как начало ликвидации восстания, предпринятой самими же поселянами. Посылка депутаций к царю вовсе не знаменовала собой конец восстания, как склонны были смотреть на дело некоторые историки. Еще более недели после свидания Николая с депутатами бушевало восстание, и именно на этот период времени падает наибольший его подъем, особенно в Старорусском уделе военных поселений. Так, через пять дней после отъезда к царю депутатов от Барклаевского полка и через два дня после прибытия их обратно в округ, произошло второе, наиболее грозное по своим последствиям восстание в Старой Руссе и во всех без исключения округах удела.

В Новгородском уделе поселений попытки поднять вторично восстание наблюдались даже гораздо позже - около половины августа. Еще в меньшей степени беседы депутатов с царем могут рассматриваться, как признак раскаяния поселян в совершенных ими деяниях. Выше было изложено, какой характер имели эти беседы. Депутаты приехали не с повинной от восставших, а с обвинением офицеров и вообще "господ" в покушении на их же жизнь. Ни малейшего признака раскаяния не обнаружили поселяне и после: ни во время бесед с ними графа Орлова, ни в посещение Николаем полков 1-й дивизии, ни - как увидим ниже - во время следствия и суда. Посылка депутации к царю от некоторых округов военных поселений должна рассматриваться лишь как предохранительная мера, как пробный шаг, предпринятый восставшими в деле защиты себя и своих семейств, в случае неудачи восстаний, от могущих последовать со стороны правительства репрессий.

Восстание сопровождалось массовыми убийствами офицеров и чиновников из поселенного начальства. Деяние это в таком большом масштабе произошло впервые за все существование русской армии. И хотя поселяне прекрасно сознавали нравственную законность совершенного ими дела, они, в то же время, знали, какую ответственность несут перед установленными в империи законами. На стороне правительства была сила, способная самым жестоким образом покарать, и с этим нельзя было не считаться. К тому же поселяне не могли не видеть свою слабость в изолированности, неорганизованности и бесплановости восстания. Но раз из бесед депутатов с царем ничего не вышло, то этим и закончились "дипломатические" хитрости поселян, - депутаты вернулись обратно, и поездка их к царю не имела влияния на дальнейший ход восстания. Не могла она иметь существенного значения еще и потому, что попытки договориться с царем исходили только от трех округов поселений и полномочия каждой депутации ограничивались наказом лишь своего округа, всех же округов было четырнадцать. Началом ликвидации восстания и прежде всего в Новгородском уделе поселений нужно считать меры "морального" воздействия на поселян, предпринятые по приказу Николая графом Орловым по приезде в поселения. Манифест царя обещал прощение и забвение всех грехов за чистосердечное раскаяние. Огромным большинством поселян Новгородского удела, вначале по крайней мере, манифест был истолкован, как победа их над начальством и как - что главное - перемена в их тяжком положении. Поэтому, на некоторое время, пока власти не раскрывали дальнейших своих намерений, волнения в округах этого удела затихли. Затишьем воспользовался граф Орлов прежде всего для того, чтобы вывести из округа Австрийского полка вооруженный резервный батальон, он был отправлен в Новгород.

В то же время, играя на доверии поселян к манифесту царя, Орлов деятельно подготовлял их "к раскаянию", т. е. к выдаче зачинщиков и вообще всех, принимавших более или менее активное участие в восстании. Как сказано выше, средством к этому явилась церковь; она охотно взяла на себя эту привычную ей постыдную и гнусную роль. В Австрийском полку полковник Панаев, получив приказ Орлова "довести поселян до раскаяния", не замедлил прибегнуть к этому испытанному верному средству. "Полагая в этом случае действовать религией, - наивно сознается он, - я предложил в наступающем успенском посту отправлять во всех ротах ежедневно по церковному служению и приготовиться к исповеди и принятию святых тайн, а как у нас в округе один священник был ранен и оставался только младший, да и к тому поселяне доверия не имели, опасаясь ему исповедоваться, то я выпросил у преосвященного, чтобы были командированы ко мне пять человек умных монахов, кои могли бы на исповеди усовестить заблудшихся и привести к сознанию убийц. В течение двух недель все роты исполняли таинство. Не все батальоны были надежны и в данном случае являлись не подмогой для Орлова, а лишней и опасной обузой. Поэтому в то время, когда генерал Микулин находился в Старой Руссе и выводил из города ненадежные батальоны, Орлов приступил к эвакуации войск из Новгорода. Он предписал генерал-майору Самсонову снять с карантинной линии все четыре резервные батальона 3-й гренадерской дивизии и, присоединив к ним находившиеся под его начальством два эскадрона гвардейских улан, вести отряд в Новгород. Не дожидаясь прибытия выступивших из Петербурга четырех резервных баталионов и кавалерии, Орлов с помощью этого отряда к 1 августа эвакуировал из Новгорода через Медведь на Лугу и Гатчину все, кроме одной, артиллерийские роты с орудиями и резервный батальон Австрийского полка, оставив в городе для содержания караулов резервные баталионы 1-го карабинерного и Барклаевского полков, а для размещения в штабах Новгородского удела кадры Софийского, Невского и 6-го егерского полков и 4-й и 8-й пехотных дивизий. В то же время, находясь со своим отрядом в Медведе, он направлял дальше на Лугу батальоны, выведенные генералом Микулиным из Старой Руссы.

Село Медведь не без основания избрано было теми воротами, через которые направлялись ненадежные батальоны. Орлов не даром предпочел этот путь более удобному и другое время пути через округи полков, расположенных по Волхову. Прохождение баталионов по последнему пути через округи, в которых только что отбушевало восстание, могло быть чревато неприятными последствиями, в то время как за благополучное следование их через Медведь можно было ручаться. Необходимо вкратце остановиться на этом.

В состав 1-й гренадерской дивизии входил еще 1-й карабинерный полк, расположенный в 5-м округе военных поселений в 30-ти селениях Медведской волости, на запад от Новгорода, Это был единственный округ, не втянутый в восстание. Причины мирного настроения поселян были крайне просты. Округ находился в стороне от центральных поселений в 60 верстах от восставших округов обеих дивизий, не имел с ними никакой связи и, кроме того, в самом начале восстания поселенный батальон полка был отправлен предусмотрительным начальником округа за 30 верст от штаба полка - села Медведь - в глухую болотистую местность на покосы.

Узнав о восстании от приехавшего в Медведь генерала Эйлера, начальник округа подполковник Тризна, объявил поселянам, что имеет извещение об идущей из Малороссии на польский театр военных действии кавалерии, для которой необходимо заготовить сено.

Все дни восстания батальон работал на покосах, зная о восстании только то, что в Старой Руссе взбунтовался рабочий батальон. Более поздние сведения уже о возмущении поселян всех округов до него, конечно, не доходили. В Медведе остались рабочая рота и небольшая команда для несения караульной службы. Однако, судя по рапортам Тризны, даже одна оставшаяся в штабе рабочая рота причинила ему не мало огорчений, и он настоятельно просил начальника дивизии увести ее из штаба или в Новгород или о Княжий Двор. Но как бы то ни было, удержав, благодаря обману, 5-й округ от восстания, Тризна сумел представить дело так, что военные поселяне его округа, будто бы вполне довольные своей жизнью, далеки были от возмущения. Ближайшему начальству Тризны это было наруку, - генерал Эйлер в своих рапортах парю подтвердил ложь Тризны и находчивый подполковник не остался без награды. Верил ли Николай Павлович в действительную преданность и верность ему поселян 1-го карабинерного полка или нет, но среди залитых волнами возмущения 13-ти округов поселенного корпуса потрясенному царю необходимо было видеть хотя один островок, необходимо было убедить себя, что он не лишен еще любви "своего" народа. "В Медведе все так оставалось и во все время бесподобно, - пишет он генералу Толстому. - Есть черты умилительные, но долго все описывать", на округ посыпались награды. 27 июля приказом по округу была объявлена поселянам благодарность "за неприсоединение к бунту", а 28 июля граф Чернышев извещал Орлова, что царь пожаловал новые милости: восьми человекам поселенного баталиона дать на шею четыре золотые и четыре серебряные медали с надписью: "за усердие" Мало того, Чернышев просил Орлова сделать представление о награждении офицеров округа. Когда же Орлов замедлил представлением. Чернышев вновь запросил его об этом, присовокупив, что так "угодно государю императору". Подполковник Тризна получил орден Анны 2-й степени, майор Зверев - Владимира 3-й степени, а штаб-лекарь Зворов- Владимира 4-й степени и полугодовое жалование. Уже после ликвидации восстания поселяне 5-го округа в награду "за пребывание верными к своей обязанности и присяге" освобождены были от оброка и получили скот и хозяйственный инвентарь соседних мятежных округов.

Николай Павлович впоследствии даже сам приезжал в село Медведь и лично благодарил верный полк. Таким образом, избранное направление батальонов через Медведь на царский смотр было наиболее безопасным. 29 июля из Новгорода и Старой Руссы ушли все ненадежные войска и в тот же день Орлов направил в Старую Руссу и в округи обоих уделов прибывшие, наконец, из Петербурга резервные батальоны, гвардейскую кавалерию и казаков. Теперь уже мятежники были не страшны, и Орлов с Эйлером выехали в Старую Руссу для вывода оставшихся в округах резервных батальонов и ареста всех участников восстания. В Старой Руссе испуганные купцы, не без основания опасаясь за свою судьбу, встретили Орлова с хлебом-солью. Однако этот парад не избавил их от ареста и заключения под стражу. Впрочем, по неизвестным нам мотивам, они вскоре были освобождены, но затем вновь арестованы.

В городе начались массовые аресты. Новый полицеймейстер, майор Ясинский, представил Орлову заранее приготовленные списки граждан, участвовавших в возмущении. В списки, кроме мещан, купцов, чернорабочих, были включены оставшиеся в городе "по разным случаям" мастеровые 10-го рабочего баталиона. Избитые офицеры для излечения отправлены в Новгород. Орлов распорядился, чтобы командиры резервных баталионов, находившиеся в округах удела, вели их в Старую Руссу, в то же время в каждый из округов из прибывших из Петербурга в Старую Руссу войск направлялись по одному резервному батальону и по 50 казаков, а в особенно опасные округи - Киевского полка и артиллерийской бригады - в первый - целый полк казаков, а во второй - два баталиона и 300 казаков. 8 августа ушли в Гатчину под командой генерала Томашевского прибывшие из округов резервные батальоны, все кадровые части, оставшиеся в лагере при Княжьем Дворе, и рекруты. С приходом новых войск, округи Старорусского удела превратились в страну, оккупированную неприятельскими войсками. В них потекла суровая, полубоевая напряженная жизнь. Прибывшая пехота и казаки прекратили всякое общение между поселенными батальонами; через цепь пехотных застав и казачьих разъездов, объезжавших и по ночам батальонные участки, никто не мог проникнуть. От всех округов Старорусского удела были потребованы главные возмутители. И уже 3 августа осмелевший Эйлер доносил Чернышеву, что им взят в округе Барклаевского полка пономарь, бивший при начале возмущения в набат в церкви, и что поселяне, "восчувствовав свой поступок, выдали семь каменщиков", а из округа Киевского полка поселяне доставили Орлову взятые ими 46 тысяч казенных денег; "округ в таком положении, - писал Эйлер, - что остается взять всех преступников и предать их суду".

Последнее наблюдение Эйлера было верно. Разбитые морально крушением всех своих надежд, неизвестностью, надвигавшейся расплатой, зажатые в кольцо правительственных войск, поселяне Старорусского удела не помышляли уже о сопротивлении и каких-либо дальнейших действиях; в округах наблюдалась страшная подавленность пассивность. Через несколько дней Эйлер мог сообщить о разоружении и арестах поселян: в округе Мекленбургского полка взято 299 охотничьих ружей, 3 солдатских и 8 пистолетов; отбиралось также оружие в округе артиллерийской бригады; арестовано: в округе Барклаевского полка 19 человек; Виртембергского - 37; Екатеринославского - 79, Мекленбургского - 58 и рота военных работников.

В Старой Руссе вновь было взято 12 купцов, 30 мещан и 4 мастеровых 10-го военно-рабочего баталиона; в Новгороде тоже имелось 77 арестантов, взятых в округах. Но все арестованные - поселяне 2-й дивизии и артиллерийской бригады; 1-я дивизия никого к тому времени не выдала. Эйлер рекомендовал не приступать пока в этой дивизии к арестам до прибытия из Петербурга добавочных войск, обещанных раньше Чернышевым - резервных баталионов 5-го и 6-го карабинерных полков и дивизиона гвардии Егерского полка. Еще через два дня Эйлер доносил, что проехав по округам Старорусского удела, он убедился в наступившей везде тишине, моральной подавленности поселян и дальнейших успешных массовых арестах, но, прибыв 12 августа в Новгород, он не нашел в нем ни одного арестанта из 1-й дивизии.

1-я дивизия никого не выдавала. В то время, когда поселяне Старорусского удела, видя разгром восстания, не ожидали никакой милости и снисхождения со стороны царя и властей и находились в состоянии моральной депрессии,- загипнотизированные манифестом царя, его обещаниями не карать виновных, предупредительным отношением к ним Орлова и других начальников, - поселяне Новгородского удела долгое время были в заблуждении насчет истинных намерений начальства. Тем более были они поражены, когда внезапно, после церковных служб и исповеди, с приходом в округи войск отношение к ним начальства резко изменилось: начались обыски, отбирание оружия, допросы. Только тогда поняли они цель царского манифеста и исповеди - хитро устроенную им начальством ловушку. В округе Австрийского полка поселяне, разгадав до конца предательскую роль подполковника Панаева, в отчаянии решили убить его и вновь поднять восстание. Но заговор был открыт, и Панаев, почувствовав с приходом войск под ногами твердую почву, потребовал выдачи заговорщиков. Когда же к назначенному часу заговорщики не явились с повинной, подполковник повторил свое требование с угрозой не оставить в ротах камня на камне. После этого несколько человек заговорщиков добровольно отдались в руки подполковника и под конвоем улан были отправлены в Новгород. А через несколько дней все начальники округов 1-й дивизии получили приказ графа Орлова арестовать и прислать в Новгород известных начальству мятежников.

В дальнейшем все шло по хорошо разработанной программе. Так, в Австрийском полку Панаев без всякого сопротивления со стороны поселян, по предварительно составленному списку арестовал 160 человек, заковал их в кандалы по 10 человек на один железный прут и отправил под конвоем в Новгород. Не было и признака противодействия. Резкий переход от надежд к отчаянию угнетающе подействовал на поселян. О душевной подавленности поселян и об отчаянии их семейств командир роты Австрийского полка капитан Заикин рассказывает следующее: "В одну темную ночь, взяв с собой фельдфебеля и конвойных, я с помощью их забрал из своей роты шесть унтер-офицеров и 45 поселян; перевязав их всех веревками, я отправил их под конвоем в штаб. Брали мятежников из их домов в самую полночь. Всякий просил только переменить на себе чистую белую рубашку; одни бабы охали, но им было строго приказано молчать; их уверяли, что мужей и братьев их берут только для одного Допроса и что после все они будут возвращены в дома. На следующий день поселяне ахнули, узнав, что товарищей как не бывало; они рано со светом при эскадроне конных егерей, в цепях, уже были отправлены в Новгород - в приготовленную для преступников парусиновую фабрику. Около нее в окружности расставлены были караулы и при них орудия. В поселениях повсюду поднялся стон и вопль..."

В поселенном батальоне Аракчеевского полка сначала было арестовано 96 человек, а затем еще 98. Все они были доставлены в Новгород на пароходе. Среди них находился поселянин Димитрий Афанасьев, который "произносил угрозы, что надо убить государя теперь же (во время посещения царем полка и взыскивать будет некому". Одновременно шли аресты и в других округах; Орлов и князь Долгоруков новыми приказами торопили поселенное начальство; парусиновая фабрика переполнилась мятежниками, а их все еще доставляли; всех арестованных собралось свыше четырех тысяч человек. Почти четыре месяца до суда и наказания, закованные в кандалы, они томились в ужасных условиях николаевской тюрьмы, и в душевных и телесных муках настолько изменились наружно к концу своего заточения, что, по воспоминаниям товарищей, оставшихся на свободе, их невозможно было узнать.

Николай Павлович мог торжествовать победу: страшное восстание было ликвидировано; можно было начинать суд и расправу.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ДЕЛО 10-ГО ВОЕННО-РАБОЧЕГО БАТАЛЬОНА

Та главная и руководящая роль, которую сыграл в восстании военных поселян 10-й рабочий батальон, заставила озлобленное правительство выделить его "дело" в особую группу дел, не подлежащих рассмотрению ни Новгородской, ни Старорусской следственных комиссий. Роль эта казалась еще более значительной, так как поддерживаемая некоторыми генералами версия о том, что восстание военных поселян является следствием единственной и притом случайной причины - появления холеры, окончательно рухнула после посещения императором Николаем Новгорода и поселений Новгородского удела. Там он лично убедился в неслыханно-огромных размерах движения и истинных его причинах. В Новгороде генерал Эйлер доложил парю о главной "заразе" - военно-рабочих 10-го баталиона, о их роли в восстании и высоком авторитете среди поселян. После этого последовало секретное предписание царя генералу Микулину - под личной командой и его ответственностью вывести военно-рабочий батальон из Старой Руссы и доставить его в Кронштадт. Генералу удалось обмануть батальон. В своей речи, обращенной к батальону, генерал сказал, что царь лично желает выслушать претензии солдат и отечески удовлетворить их. Был прочитан и указ царя о выходе баталиона в Гатчину на смотр. 29 июля под личной своей командой генерал Микулин вывел из города последнюю колонну-10-й рабочий батальон. Но батальон выступил не одиноким: в колонне находился и эскадрон улан Ямбургского полка. Чтобы в самом начале похода, вблизи города, не возбуждать подозрений в мятежном батальоне, генерал вел эскадрон в голове колонны, но после первого перехода эскадрон перестроился и батальон оказался окруженным уланами. Только тогда мастеровые батальона стали догадываться, что они идут под конвоем. Чтобы скорее довести батальон до места назначения, генерал назначил поход без дневок. Из Петербурга пристально следили за следованием батальона. 5 августа управляющий главным штабом граф Чернышев известил генерала Клейнмихеля о цели отправки баталиона. "По высочайшей воле, - писал Чернышев, - на месте назначения, в Кронштадте, необходимо отобрать виновных и разделить их на три разряда:

1) изобличенных в убийстве - мать в железа и держать под строжайшим арестом;

2) подозреваемых в буйстве и других преступлениях - держать под арестом в арестантских ротах, рассадя их врозь;

3) нижних чинов, ни в каких преступлениях не подозреваемых, разместить в казармах и употребить впредь до уведомления на работы по ведомству морской строительной части".

Чернышев сообщал дальше о том, что к 9 августа батальон ожидается в Ораниенбауме, что начальнику морского штаба князю Меньшикову предписано приготовить суда для перевозки баталиона в Кронштадт и что сам Клейнмихель назначен государем председателем следственной комиссии по делу рабочего баталиона. Когда батальон дошел до Сивориц, генерал Микулин послал с временным командиром баталиона майором Васильевым письмо Клейнмихелю с приложением списка 75 нижних чинов баталиона, "более участвовавших в возмущении". По его словам, во время следования из Старой Руссы нижние чины баталиона сами заготовили список главных зачинщиков возмущения. Но из следственного дела, веденного Клейнмихелем, а также из дела военного суда, председателем которого был генерал-майор Бурмейстер (мы имеем два списка преступников), не видно, чтобы список зачинщиков, отправленный Микулиным Клейнмихелю, послужил основанием для обвинения лиц, упомянутых в списке; наоборот, ни одна из фамилий микулинского списка, кроме фамилии фельдфебеля 4-й роты, не совпадает с фамилиями мастеровых, понесших впоследствии наиболее тяжкие наказания. Видимо, ретивый генерал хотел еще более отличиться, представляя председателю следственной комиссии Клейнмихелю уже готовый обвинительный материал. "Не только обуздал и вывел батальон, но и нашел главных виновников", - как будто следует из этого дела. В селе Сиворицах, утомленный большими переходами и жарой, батальон надеялся на отдых, но Микулин торопился и снова прибег к обману. Он заявил, что в селе отведены квартиры прибывшим раньше резервным батальонам, а рабочему батальону и уланам квартиры назначены в Ораниенбауме. В его расчеты входило большими переходами утомить батальон и заставить желать скорейшего прибытия на квартиры. Все время поддерживалась версия и о том, что и Ораниенбауме встретит их сам царь. Батальон без отдыха пошел к Ораниенбауму. Близился решительный момент - обман должен был скоро открыться, и поэтому, считая охрану колонны недостаточной, Микулин около Петергофа присоединил к составу конвоя шесть орудий лейб-гвардии конной батареи. Орудия следовали на некотором расстоянии от колонны, так что солдаты не видели их. Так до самого конца Микулин не раскрывал своих карт, продолжая поддерживать в солдатах иллюзию благополучного конца их путешествия.

По приходе в Ораниенбаум колонна была направлена к гати, ведущей к каналу. Уланы, дойдя до гати, отъехали в сторону, а батальон продолжал путь по гати, все усиливая шаг, чтобы скорее достигнуть цели, не обращая внимания на странное для квартирной стоянки место. Когда же весь батальон вступил на гать, солдаты последних рядов, оглянувшись заметили, что сзади их не идет никто, а при входе на гать, под прикрытием улан, стоят снятые с передков орудия, при зажженных фитилях. Весть о том, что батальон обманут, быстро передалась к голове колонны, вступившей уже на пристань. Батальон заволновался, зашумел, едва не утопил в канале командующего, но вид стоящих сзади орудий, готовых грянуть картечью, и грозная команда Микулина батарейцам ясно показывали, что сопротивление бесполезно. Батальон смирился. Приказано было садиться в лодки, и до темноты, под угрозой картечного расстрела, шла переправа мятежников в Кронштадт. Здесь, на пристани, с особым сильным конвоем ожидал их генерал Клейнмихель. На другой день Клейнмихель доносил царю: "Три роты размещены во флотских казармах, каждая отдельно, за надежным конвоем, а четвертая в казармах оборонительной башни. Первая рота сего числа с 5-ти часов утра уже в расспросе и виновные изобличаются". С этого момента во весь рост становится между жизнью и смертью мастеровых рабочего баталиона колоритная фигура Николая Павловича. Он проявляет исключительный интерес к следственному делу. И понятно: эта мятежная горсть людей причинила ему столько тревог, огорчений, страхов. Ей он обязан возникновением возмущения, и где же? - у ворот столицы. Ему необходимо выявить главных виновников, узнать причины возмущения; может быть, удастся выпытать и о вполне осознанных целях. Клейнмихелю приказано ежедневно доносить о ходе следствия. Царь внимательно прочитывает донесения, следит за малейшими подробностями дела, сам делает указания, дает советы. Так, на первом же донесении Клейнмихеля он пишет: "Генерал Чернышев сообщит вам новые сведения насчет рабочего баталиона, которые строго сами исследуйте". Со следствием торопятся. Клейнмихель работает сам, не покладая рук. В 9 часов утра 11 августа он дает царю отчет о своей работе за прошедший день. "В течение вчерашнего дня я успел опросить только 30 человек 1-й роты. Люди сии суть главные преступники. Причиною медлительности опроса есть их запирательство. Из числа 30 человек шесть важнейших закованы в железа и подлежат суду; прочие по мере проступков назначаются в арестантские роты. Все они отделены от роты. Сегодня полагаю окончить разбор всей 1-й роты. Вторая и четвертая роты, судя по всему, что доселе мною открыто, наиболее имеют преступников,- особенно четвертая. Третья рота, по тем же сведениям, имеет весьма малое число людей преступных, - она оставалась в отделе".

В заключение он просил не взыскивать с него за медлительность. Он по совести старался узнать всю правду; причину же медлительности своей работы (хотя какая это медлительность - в день допрошено 30 человек) Клейнмихель видел в упорном запирательстве преступников. Из дела нельзя заключить (мы не имеем картины допроса), какими мерами морального и физического воздействия, кроме закования в железа, сломлено было упорство мастеровых рабочего баталиона, но только в кратчайший срок Клейнмихелю удалось добиться блестящих результатов. На другой день он донес царю, что следствие по делу первой роты им закончено. Разбор дела привел его к следующим результатам: к преданию военному суду назначено 12 человек (1-й разряд преступников), к определению в арестантские роты подозреваемых в буйстве и мятеже 90 человек (2-й разряд); к оставлению в рабочих ротах 91 человек (3-й разряд). Преступники 1-го разряда были закованы в железа и содержались под особо сильным конвоем; преступники 2-го разряда содержались также особо и генерал спрашивал царя, куда их отсылать: в сухопутные арестантские роты или в арестантские роты морского ведомства. Преступники 3-го разряд направлялись в морскую строительную часть на работы). На полях доклада резолюция Николая: "Преступников 2-го разряда направить в арестантские роты морского ведомства, в Свеаборг, а 3-го разряда - в рабочие роты инженерного корпуса".

Всех преступников 1-й роты Клейнмихель отправил к кронштадтскому коменданту генерал-майору Бурмейстеру, с предписанием содержать преступников первых двух разрядов под строгим арестом, а людей 3-го разряда отправить в распоряжение инженер-полковника Маслова для производства работ. В дальнейшем, но мере разбора дела, туда же направлялись и преступники других рот рабочего батальона. На другой день Клейнмихель закончил следствие по делу 3-й роты. К преданию военному суду было назначено 3 человека, в арестантские роты - 9 человек и в 3-й разряд - 167 человек. В тот же день генерал надеялся окончить опрос и разбор дел 2-й роты и начать опрос 4-й роты. Он сообщил царю также о двух преступниках из начальства: подпоручике рабочего батальона Соколове и фельдфебеле 4-й роты - Авдееве. Клейнмихель, как и граф Орлов, считая обоих важными преступниками, держали их под арестом, а фельдфебеля Авдеева, кроме того, и в кандалах. Неизвестно, был ли удовлетворен результатами следствия Николай Павлович. По-видимому он хотел от самого генерала узнать подробности дела. На полях донесения Клейнмихеля имеется пометка Николая: "Будьте сюда в воскресение после обеда, на Елагин остров". Следствие быстро подвигалось вперед. Заодно с разбором дела военно-рабочего баталиона Клейнмихель разобрал дело о мятеже мастеровой полуроты Киевского поселенного полка. 15 августа - в пятидневный срок - следствие было закончено, а 16-го на Елагином острове царь утвердил результаты его. Результаты следствия выразились в следующем:

Таблица №3

Назначено:	1-й роты	2-й роты	3-й роты	4-й роты	мастеровые полуроты Киевского полка	Всего
К представлению военному суду	13	33	4	51	1	102
К определению в арестантские роты морского ведомства	90	70	8	100	2	270
К определению в военно-рабочие роты инженерного корпуса	90	90	167	61	15	423
Всего	193	193	179	612	18	795

Кроме того, следственной комиссией были изобличены в участии в возмущении оставшиеся по разным причинам в Старой Руссе четверо мастеровых рабочего баталиона: Иван Павлов, Михаил Андреев, Даниил Федоров и Александр Некеров. О них послан запрос председателю Новгородской следственной комиссии генералу Захаржевскому. Так закончилось первое действие драмы. Впереди мастеровых рабочего баталиона, зачисленных в 1-й разряд, ждал еще суд и наказание. Клейнмихель представил Николаю сведения о специальностях мастеровых, зачисленных по следствию в 3-й разряд и назначенных в военно-рабочие роты инженерного корпуса. Из них оказалось: 2 машиниста парового завода, 3 слесаря, 13 кузнецов, 6 кровельщиков, 6 штукатуров, 32 столяра, 175 плотников, 12 каменотесов, 48 каменщиков, 3 мостовщика, 5 портных, 6 сапожников и 1 обойщик. От них еще ожидалась дань в виде тяжелой работы, и сведения о их специальностях были нужны. Трудовой дани от мастеровых, зачисленных в 1-й и 2-й разряды, получить "на воле" было уже нельзя, - в этом отношении все расчеты с ними были покончены, - поэтому сведений о их специальностях в деле нет. Но так как мастеровые, зачисленные и 3 й разряд преступников, взяты были из всех рот баталиона, то, разумеется, тех же специальностей были и их товарищи, попавшие в другие разряды. Таким образом, эта горсть людей, одетых в солдатские мундиры, по социальному признаку представляла собой резкое отличие от своих товарищей по возмущению - солдат-хлебопашцев. Понятно поэтому то особое внимание, которое уделял делу рабочего баталиона Николай Павлович. Это внимание могло только усилиться от того, что везде в округах во время возмущения носителями "заразы" явились именно военно-рабочие роты.

Мастеровая полурота Киевского полка судилась вместе с 10-м рабочим батальоном, рабочая полурота Аракчеевского полка, "действовавшая сильно при возмущении", раньше других была отправлена лично Николаем в Петербург. И даже из единственного, оставшегося спокойным, 5 округа командир его, подполковник Тризна, "предвидя опасность к возмущению от расположенных в штабе округа рабочих рот", просил генерала Томашевского увести их скорее или в лагерь при Княжьем Дворе или в Новгород, так как от них "идут разные нелепые слухи, подстрекающие к возмущению". Николай Павлович пожелал, чтобы следствие и суд над рабочими ротами происходили не в Новгороде, а здесь, рядом, в Кронштадте. Здесь же ему легко было следить за всеми подробностями дела, здесь он опытный следователь, мог давать все необходимые указания Клейнмихелю, как вести дело. Клейнмихель - председатель следственной комиссии, но, в сущности, вел все следствие сам Николай Павлович. Это он разделил еще до начала следствия на разряды предполагаемых преступников; он точно определил, за какие вины назначить их в тот или иной разряд; он распорядился, куда отправлять, где и как содержать преступников; он, наконец, определил и количество ударов, которое должна вынести та или иная спина. Клейнмихель - точный исполнитель высочайших предначертаний; нигде и ни в чем он не проявлял самостоятельности; Клейнмихель только рупор царя. Следствие окончено. Клейнмихель представил царю всеподданнейшую записку, в которой изложил свое личное мнение о деле 10-го рабочего баталиона. Всеподданнейшей записки в деле нет. От нее осталось лишь упомянутое выше приложение - список квалификаций мастеровых 3-го разряда и на полях его копия с резолюции Николая от 10 августа об утверждении результатов следствия.

Личное мнение Клейнмихеля о деле рабочего баталиона, конечно, интересно. Придерживался ли генерал мнения о деяниях мастеровых, как об опасном революционном порыве, широком социальном движении, совершенном в гуще крестьянско-солдатской среды, или смотрел на дело с узко чиновничьей генеральско-бюрократической точки зрения, как на обыкновенный солдатский бунт, - неизвестно. Следует отметить, что Николай Павлович неизменно, из вполне понятных побуждений охраны государственного корабля, систематически истреблял все "опасные" бумаги. Такие примеры хорошо известны. Но и в деле о возмущении военных поселян в 1831 году мы несколько раз встречаемся с подобными явлениями. Так, из дела изъята в высшей степени интересная личная переписка императора с главноуполномоченным по подавлению восстания графом Орловым; переписка несомненно освещала картину восстания, истинные причины его и поведение начальствующих лиц поселенного округа. Письма Орлова к Николаю посылались для прочтения графом Чернышевым управляющему главным штабом по военному поселению графу Толстому, прибывшему с театра военных действий, но с просьбой срочного возврата их по прочтении. Исчезло и следственное дело на 910 листах - вся картина допроса; остались в деле лишь результаты следствия - именной список подлежащих суду мастеровых с объяснением их преступлений.

Всеподданнейшей докладной записки Клейнмихеля в деле нет, - в ней, помимо личного мнения генерала о деле рабочего батальона, указан, разумеется, и главнейший материал, послуживший к обвинению мятежников. Но обвинительный материал в главной своей части нам известен: это, во-первых, "объяснение преступлений", во-вторых - допросы, снятые мятежниками 12 июля на торговой площади в Старой Руссе с капитана Шаховского, частного пристава Дирина и штаб-лекаря Богородского. Допросы были засвидетельствованы группой купцов и мещан Старой Руссы и фельдфебелем 4-й роты рабочего батальона Степаном Авдеевым. По воле Николая граф Чернышев, ссылаясь на докладную записку Клейнмихеля, в которой указан этот материал, предписывал ему срочно переслать допросы в Старую Руссу графу Орлову, творившему там в то же время расправу над купцами и мещанами. Этот материал, главным образом, и послужил Клейнмихелю руководящей нитью в выяснении участия мастеровых баталиона в мятеже, так как, кроме фельдфебеля Авдеева; как значится в "объяснении преступлений", в состав преступления значительного количества обвиняемых входило либо участие в допросах офицеров, либо пребывание в это время на площади около допрашиваемых. Все же из "объяснения преступлений" видно, что обвинительный материал довольно скуден. Вот несколько "объяснений преступлений" рабочих баталиона по порядку именного списка. Баталионный писарь Иван Кузьмин обвиняется в том, что "во время возмущения в Старой Руссе снимал допрос с частного пристава Дирина и читал Нижним чинам пристрастный допрос поручика Сверчевского, как видно для того, чтобы распространять между ними возмутительные мнения". Мастеровой Илья Разумовский "бросился с прочими на капитана Шаховского и разорвал ему платье. Ослушался приказания унтер-офицера Григория Иванова и ночью отправился в Старую Руссу, где, как сам хвалился унтер-офицеру Иванову, был в числе тех, кои отыскивали полицеймейстера Манджоса". Преступления мастерового Петра Рябовича квалифицированы так: "во время бунта вместе с другими разломал плотину для спуска воды; во время второго бунта схватил инженер-механика Шехардина, намереваясь нанести ему удар палкой, но был удержан унтер-офицером Григорием Ивановым".

Обвинение в большинстве случаев базируется на показаниях офицеров рабочего баталиона. Все показания - не в пользу обвиняемых. Особенно старается выместить свои обиды на мятежниках командир 2-й роты Затемницкий; от него не отстает унтер-офицер Григорий Иванов, сам замешанный в мятеже; в виду того, что "законных доказательств" его участия в мятеже нет, а заслуги его по обнаружению преступников велики, в дальнейшем ему этой ценой удается купить себе свободу. Еще в начале следствия Клейнмихель отмечал упорное запирательство мятежников; впоследствии военно-судная комиссия констатирует то же самое: "Из числа подсудимых в смертоубийстве никто не сознается, но некоторые признались и доказательствами изобличены в том, что бегали по городу с кольями в руках, истязали чиновников, а некоторые только в том, что были во время мятежа среди бунтовщиков, хотя и не принимали в нем участия". Разумеется, следствие, произведенное в такой молниеносный срок, не могло отличаться ни полнотой, ни точностью, по генерал Клейнмихель не старался соблюдать даже законности, - он рабски творил волю царя, который, в свою очередь, никому не отдавал отчета в жизни и смерти этих людей. Перед озлобленным самодержцем в данном случае было лишь быдло, посмевшее восстать, посмевшее дать выход душившей его классовой ненависти и чуть было не оказавшееся способным поколебать всю систему классового угнетения.

Результаты следствия, высочайше утвержденные 16 августа, не могли быть и не были изменены. Суду ставились железные рамки и, конечно, не в воле суда было выйти из них. Ни один из мастеровых, зачисленных в 1-й разряд, не был переведен в другие разряды, ни одному не было смягчено предъявленное следствием обвинение, и понятно: это было бы против ясно выраженной воли самодержца. Суд превратился в комедию. К тому же не надо было и соблюдать приличий: дело рабочего баталиона творилось в строгой тайне. Долго никому, кроме императора и его ближайших сотрудников по суду и экзекуции, не было известно, что сделано с обвиняемыми и где они находятся. Жены мастеровых рабочего баталиона, оставшиеся в Старой Руссе, через два с половиной месяца после ухода баталиона в Кронштадт пытались узнать через дежурство главного штаба по военному поселению о том, где находятся их мужья. Дежурство главного штаба, "препровождая в аудиториат список женам нижних чинов 10-го рабочего баталиона, просит сделать отметку, где ныне находятся мужья сих жен".

Аудиториат главного штаба по военному поселению отвечал, что справки дать невозможно "по причине неозначения в списке имен и прозваний их мужей". Через два месяца снова была направлена коллективная просьба жен в дежурство главного штаба и, в свою очередь, дежурство штаба снопа запрашивало аудиториат "оного же штаба". Результат этой издевательской волокиты малоутешителен: аудиториату неизвестно, где находятся преступники двух последних разрядов, преступники же первого разряда, преданное суду, находятся в Кронштадте. "Впрочем, - пишет аудиториат, - если дежурству нужно знать, кто из нижних чинов рабочего баталиона в какой разряд поступил, то на случай сей аудиториат прилагает три списка". Неизвестно, были ли извещены жены мастеровых баталиона хотя бы об этом 17-го августа граф Толстой известил начальника главного морского штаба князя Меньшикова, что суд над преступниками назначен в Кронштадте и что презусом судной комиссии, по высочайшей воле, назначается кронштадтский комендант генерал-майор Бурмейстер, а одним из аудиторов командир учебного экипажа капитан 1-го ранга Кохиус.

Остальных аудиторов предлагается избрать самому Бурмейстеру. На следующий день о том же получил предписание генерал Бурмейстер. Ему было переслано следственное дело на 910 листах, именной список преданных суду мастеровых баталиона с объяснением их преступлений. Преступления 102 человек, преданных суду, изложены на 44 страницах. Полный состав военно-судной комиссии определился через несколько дней. В нее вошли, кроме Бурмейстера и Кохиуса, полковник Ольдерог, майоры Бухмейер, Берх, Максимов и Жилинков. В самом начале работы военно-судной комиссии генералу Бурмейстеру потребовался дополнительный материал для обвинения некоторых мастеровых баталиона. Он просил председателя Новгородской следственной комиссии генерал-лейтенанта Захаржевского прислать ему этот материал, а Клейнмихеля - посодействовать скорейшей присылке справок, "дабы не было остановок делу". Бурмейстер просил Захаржевского:

1) отобрать от купца Северикова показания, точно ли он подарил 1.000 рублей десяти нижним чинам за спасение ему жизни во время бунта;

2) отобрать показания от мастеровых рабочего баталиона, находящихся в Старой Руссе: Александра Неверова, Михаила Андреева и Даниила Федорова, были ли они участниками возмущения;

3) от ключницы убитого генерала Мевеса: был ли убит Мевес рядовым Леонтием Ефимовым, как она говорила о том офицерам;

4) от отставного поручика Алексеева: точно ли он слышал, что рядовые Михаил Васильев и Иван Емельянов говорили, что надо поймать и допросить поручика Савинского;

5) от жены денщика капитана Цитовича о том, точно ли рядовой Андрей Цыгин, имевший кол в руках, спрашивал у нее о поручике Савинском с злоумышлением и, наконец, от семейства мещанина Красильникова: действительно ли рядовой Максим Дмитриев, соединясь с бунтовщиками, отыскивал поручика Деулина с злоумышлением.

Захаржевский прислал Бурмейстеру справки, но их в деле также не оказалось, так как, очевидно, они находились в изъятом из дела следственном материале. "Объяснение преступлений" - это своеобразное зеркало следственного дела - довольно туманно отразило снятые генералом Захаржевским допросы. Неизвестно, как разъяснил купец Севериков историю с 1.000 рублей, - в "объяснении преступлений" упоминаний об этом нет. Александр Некеров, Михаил Андреев и Даниил Федоров оказались участниками возмущения и были привлечены к суду; обвинение Леонтия Ефимова в убийстве генерала Мевеса в дальнейшем не поддерживалось (как выше сказано, в смертоубийстве никто не сознался); наконец, рядовые Андрей Цыгин и Максим Дмитриев в "объяснении преступлений" обвиняются в поисках "со злоумышлением" поручиков Савинского и Деулина.

Председатель военно-судной комиссии генерал Бурмейстер в дальнейшем деятельно практикует очные ставки, вызовы пострадавших во время возмущения для опознания преступников, и каждый раз, выявив новую виновность, раболепно спрашивает Клейнмихели, что сделать ему с тем или иным преступником. И Клейнмихель, роль которого по существу давно уже окончена, сам выполняет функции судьи, предписывая председателю суда свои решения. Из Гатчинского госпиталя вызывается избитый поселянами лекарь Лялицкий для опознания некоторых мастеровых, участвовавших в возмущении. Он опознает Авдеева, Гусева и Семенова, обвиняя последнего в нанесении ему побоев, и Семенов, ранее зачисленный в рабочие роты, т. е. в. 3-й разряд, по предписанию Клейнмихеля, предается военному суду.

Находящийся в Старой Руссе и пострадавший во время возмущения частный пристав Дирин обвиняет рядового Ивана Павлова в том, что он находился в числе важнейших бунтовщиков. Иван Павлов сейчас находится в Кронштадте и суду не предан. Донося об этом Клейнмихелю еще ранее допроса Павлова, генерал Бурмейстер спрашивает, что же ему делать с Иваном Павловым. Клейнмихель приказал предать Павлова военному суду, т. е. зачислить в 1-й разряд преступников. Павлов был предан суду. Но через несколько дней судной комиссии пришлось снова доносить Клейнмихелю и спрашивать у него совета: Иван Павлов, допрошенный комиссией, в преступлениях, взводимых на него приставом Дириным, упорно не сознавался, а Дмитрий Кудрявцев доказывал притом, что этот Павлов и не был на площади во время возмущения и допросов офицеров, что там присутствовал другой Иван Павлов, рядовой 1-й роты, который находится сейчас в Старорусском госпитале, - "как поступить комиссии в этом случае". Клейнмихелю приходилось учить комиссию элементарным правилам судопроизводства. Снова следовало предписание командующему Старорусскими округами военных поселений генерал-майору Самсонову: сделать очную ставку приставу Дирину с находящимся в госпитале Иваном Павловым. Дирин признал в больном того Ивана Павлова, который сек его на площади. А через три недели генерал-майор Самсонов доносил, и опять-таки Клейнмихелю, что Иван Павлов выздоровел и отправлен в Кронштадт в распоряжение комиссии военного суда.

Старорусская следственная комиссия доставила в комиссию военного суда в Кронштадте рапорт винного пристава Папахристова. Пристав жалуется, что 21 июля в 12 часов пополудни пришли к нему в дом с намерением убить его и разбить винные магазины нижние чины рабочего баталиона, что фамилий сих нижних чинов он не знает, но может всех узнать в лицо, ежели дадут ему возможность их увидеть. Комиссия военного суда запросила разрешения Клейнмихеля: может ли комиссия вызвать пристала из Старой Руссы в Кронштадт для опознания преступников. Министр финансов граф Канкрин, - это уже по его ведомству, - в ответ на запрос Клейнмихеля разрешил приставу выехать для дачи показаний. Винный пристав титулярный советник Папахристов действительно оказал важную услугу комиссии военного суда. Сам он только отделался испугом и винные магазины не пострадали, но в служебном усердии своем он сильно ухудшил положение многих обвиняемых.

"Прибыв из Старой Руссы с одним крепостным человеком", он немедленно явился в комиссию военного суда, где и опознал подсудимых: фельдфебеля Авдеева, мастеровых Забелкина, Емельянова, Скозырева, Соколова, Егорова, Колесова и Федорова; кроме того, определенных в военные роты инженерного корпуса (3-й разряд) Шустака, Никонова, Архипова и Еремеева и определенного в морские арестантские роты арестанта Кирилла Александрова. Он уличил их всех "в намерении ихнем в оба возмущения разбить и разграбить казенные винные магазины", а в последнее возмущение в том, что, "придя с смертоносными оружиями к нему в дом, покушались на жизнь его".

Комиссия доносила далее, что "нижние чины в том признания, несмотря на улики Папахристова, не сделали". Военный пристав Папахристов, сделав свое дело, отбыл обратно со своим крепостным человеком; аудиториат же, на основании его показаний, полагал: мастеровых Шустака, Никонова, Архипова и Еремеева, как неизобличенных законными доказательствами, но навлекающих на себя в том подозрения, причислив ко 2-му разряду (повышение наказания), определить в арестантские роты морского ведомства, в коих оставить по сей же причине и мастерового Александрова. Клейнмихель согласен. Арестантов возвращают по новой I принадлежности. Так, на протяжении всей работы комиссии военного суда, с достаточной очевидностью выяснилась ее совершенно подчиненная роль в "деле" рабочего баталиона. Но комиссия и не пыталась выходить из-под опеки; наоборот, в своем усердии она часто предвосхищала желания Николая Павловича. Вскрылась еще одна любопытная деталь "работы" комиссии военного суда. Зная особую заинтересованность царя в деле рабочего баталиона и его не однажды выраженное желание примерно наказать преступников, военно-судная комиссия всеми силами старалась угодить самодержцу.

Для достижения этой цели комиссия не останавливалась даже перед совершением юридической бессмыслицы. За полтора года до возмущения в Новгородских военных поселениях, 30 января 1830 года, высочайшим повелением было поставлено: нижним чинам, присужденным по важности преступлений к наказанию кнутом, определить наказание шпицрутенами и по выключке из военного звания ссылать их в Сибирь в каторжную работу без постановления указных знаков. Из правила исключались лишь казаки, находящиеся на службе в войсковых пределах и живущие в своих домах: они по-прежнему за важные вины должны присуждаться к наказанию кнутом. Хотя, даже на основании этого повеления, военно-судная комиссия могла присудить наиболее важных преступников к тысячным ударам шпицрутенами, но... не мало ли будет? Как еще посмотрит царь на такую "снисходительность"- Не найдет ли он, что сама комиссия заражена либеральным духом? Конечно, с одной стороны - закон, данный самим же царем, но с другой стороны... И аудиториат, сообщая о законе находящемуся вместе с царем в Москве графу Толстому, спрашивает: как поступить в данном случае? Но, запрашивая генерала, комиссия вместе с тем и подсказывает ему нужное решение: "из числа виновных но возмущениям в округах военного поселения гренадерского корпуса и города Старой Руссы нижних чинов и виновных поселян, - летит в Москву указание-совет, - главнейшие должны подлежат и страх и пример другим тяжкому наказанию".

Кроме того: "Ваше превосходительство изволили сделать распоряжение о присылке в округа поселения заплечных мастеров", - приводится второй неопровержимый довод, - "по сему поводу аудиториат имеет честь испрашивать разрешения можно ли при суждении о сих делах в аудиториате не распространять на означенных преступников отмены наказания кнутом" ?

Ну, конечно, можно! Генерал согласен. Его резолюция: "Всемилостивейшее повеление 30 января не должно распространяться на сих преступников".

1-го декабря комиссия военного суда закончила суд над нижними чинами рабочего баталиона и одним мастеровым рабочей полуроты Киевского полка. Судное дело с выпискою из него, сентенцией и следственным материалом было представлено управляющему главным штабом по военному поселению графу Толстому для конфирмации.

В сентенции комиссия военного суда упоминала, что во время произведенного исследования дела открылись дополнительные обстоятельства, трактующие о виновности еще десяти человек, не состоящих под судом; всем им, однако, судом так же был вынесен приговор.

Приводим выписку из военно-судного дела.

"Законами повелено: Воинского Сухопутного Устава артикулами:

24-м.

"Буте кто фельдмаршала или генерала дерзнет вооруженною или невооруженною рукою атаковать, или иному в сердцах противиться и в том весьма обличен будет: оный имеет (хотя он тем ружьем повредил или не повредил): для прикладу другим всемерно живота лишен и отсечением главы казнен быть".

135-м.

"Никто бы ниже словом или делом или письмом сам собою или через других к бунту и возмущению или иное что учинить причины не дал из чего бы мог бунт произойти. Ежели кто напротив сего поступит, оный по розыску дела живота лишен или на теле наказан будет".

136-м.

"Ежели кто командира своего наглым образом умертвит, оного колесовать, а тело его на колесо положить". "Комиссия военного суда приговорила": "Из числа подсудимых пять человек на основании Воинского Сухопутного Устава 136-го артикула - колесовать, а прочих, по силе 24-го и 135-го артикула того же устава, казнить смертью". "Сверх сих комиссия военного суда обвиняет в принятии участия в беспорядках десять человек, не преданных суду. Они поименованы также в росписи с объяснением их действий. "Аудиториат, руководствуясь артикулами 24-м, 25-м, 133-м, 135-м и 137-м Воинского Сухопутного Устава, указами 1753 года марта 29-го и 1754 года сентября 30 полагает:

1. Главных преступников мастеровых пять человек: Матвея Забелкина, Андрея Цыгина, Павла Емельянова, Ефима Соколова и Хаима Рывкинда, виновных в убийстве, истязании начальников и грабительстве, лишив воинского звания, наказать на месте преступления кнутом, дав каждому назначенное в росписи число ударов, и с постановлением штемпельных знаков сослать в Сибирь в каторжную работу.

2. Принимавших деятельное участие в упомянутых преступлениях восемь человек: фельдфебеля Степана Авдеева, мастеровых: Леонтия Ефимова, Даниила Соколова, Григория Иванова, Изота Егорова, Дмитрия Кудрявцева, Матвея Гаврилова и Ивана Голубева, лишив из них Авдеева фельдфебельского звания и как его, равно и Гаврилова нашивок, полученных за беспорочную службу, - наказать всех шпицрутенами по назначению в росписи и выключив из воинского звания сослать в Сибирь в каторжную работу, без постановления штемпельных знаков.

3. Восемьдесят восемь человек, участвовавших в преступлениях в меньшей мере, лишить нашивок, у кого оные есть, наказать шпицрутенами по назначению в росписи и сослать в арестантские роты морского ведомства.

4. Двенадцать человек виновных в неважных поступках или только подозреваемых отослать без наказания в арестантские роты морского ведомства.

5. Из числа прикосновенных к делу унтер-офицера Григория Иванова, определенного в военно-рабочие роты инженерного корпуса, как неизобличенного законными доказательствами, а при следствии обнаружившего многих преступников - оставить на службе в означенных военно-рабочих ротах".

27-го декабря, в Москве, управляющий главным штабом по военному поселению граф Толстой конфирмовал военно-судное дело и, чтобы не произошло ошибки, на полях доклада аудиториата написал: "Наказать по определению моему в росписи, а относительно ссылки в Сибирь и арестантские роты по мнению аудиториата".

Конфирмация графа Толстого не была милостивой. Четверым мастеровым, приговоренным к наказанию кнутом, он, правда, убавил от 5 до 10 ударов, а пятому, Хаиму Рывкинду, уменьшил количество ударов на двадцать один удар, но в дальнейшем генерал во многом не согласен с заключением аудиториата. Так, восемь человек, назначенных по приговору аудиториата к наказанию шпицрутенами, генерал переводит в более тяжкий по наказанию разряд, предусматривающий наказание кнутом. Кроме того, если преступники по приговору аудиториата ссылаются в Сибирь в каторжные работы без клеймения штемпельными знаками, то везде конфирмация Толстого определяет: с клеймением, приводим начало росписи преступников, конфирмованной Толстым:

Таблица №4

№	Фамилия Имя	Приговор суда	Заключение аудиториата	Конфирмация
1	Матвей Забелкин	Колесовать	Лишив воинского звания, наказать кнутом пятьюдесятью ударами, с постановлением штемпельных знаков сослать в Сибирь в каторжную работу.	Наказать кнутом сорока ударами.
2	Андрей Цыгин	Колесовать	Такое же наказание, как у первого	Наказать кнутом сорока ударами.
3	Павел Емельянов	Колесовать	Лишив воинского звания, наказать кнутом сорока пятью ударами, и с постановлением штемпельных знаков сослать в Сибирь в каторжную работу.	Наказать кнутом тридцатью пятью ударами
4	Ефим Соколов	Колесовать	Лишив воинского звания, наказать кнутом сорока пятью ударами, и с постановлением штемпельных знаков сослать в Сибирь в каторжную работу.	Наказать кнутом тридцатью пятью ударами.
5	Хаим Рывкинд	Казнить смертью	Лишив воинского звания, наказать кнутом тридцатью ударами, и с постановлением штемпельных и т. д.	Наказать кнутом сорока ударами.
6	Фельдфебель Степан Авдеев (имеет одну нашивку)	Казнить смертью	Лишив фельдфебельского звания и нашивок, наказать шпицрутенами через тысячу человек три раза и, исключив из воинского звания сослать в Сибирь в каторжную работу без постановления указанных знаков.	Лишив нашивок и воинского звания наказать кнутом девятью ударами и с постановлением указанных знаков сослать в Сибирь в каторжную работу.

И так далее. По конфирмациям всего осуждено 104 преступника 1-го разряда. Таким образом по конфирмации графа Толстого приговорены к наказанию:

Таблица №5

кнутом	2 человека	40 ударов
	2 человека	35 ударов
	7 человек	12 ударов
	2 человека	9 ударов
	13 человек	2000 ударов
шпицрутенами	25 человек	1500 ударов
	18 человек	1000 ударов
	16 человек	500 ударов
розгами	17 человек	100 ударов

Одиннадцать человек отправлены в арестантские роты морского ведомства без телесного наказания и унтер-офицер Григорий Иванов, как "неизобличенный законными доказательствами и обнаруживший при следствии многих преступников", оставлен на службе в военно-рабочих ротах.

Судьба 270 мастеровых рабочего баталиона и полуроты Киевского полка, зачисленных по следствию во 2-й разряд, сразу не определилась. Отправленные в арестантские роты морского ведомства в Свеаборг, они четыре с половиной месяца числились у начальства просто арестантами. Но через четыре с половиной месяца у командира Свеаборгского порта генерал-лейтенанта Шельтинга возникло недоумение: как считать посланных к нему арестантов - срочными или вечными? Недоумение возникло потому, что пришло время "постройки им курток и шапок в отношении различия между теми и другими арестантами".

Он просит Клейнмихеля вывести его из затруднения. Но вывести генерала из затруднения было не так-то легко. По окончании следствия царь на докладе Клейнмихеля выразил свою волю: "отправить в арестантские роты морского ведомства в Свеаборг". Резолюция императора была тогда же покрыта лаком. Но и залакированная императорская резолюция не разъясняла недоумения, а между тем вторично беспокоить "его величество" по тому же делу было неудобно. К несчастью и Клейнмихель был в отъезде. Между двумя ведомствами возникает деятельная переписка. "В высочайшем повелении, - отвечает дежурному генералу морского штаба аудиториат штаба по военному поселению, - ничего не сказано о сроке пребывания в арестантских ротах мастеровых рабочего баталиона". Но удовлетвориться таким ответом генерал не может, и смущенный аудиториат, чтобы найти подходящий ответ, роется в циркулярах инженерного департамента, высочайших указах и повелениях за старые годы. После четырех дней такой изыскательной работы составляется маловразумительная записка. "В циркулярах инженерного ведомства, - пишет аудиториат генералу, - в 1818 году сказано, что крепостные арестанты из преступников могут выбывать из крепостных рот в гражданское ведомство по неспособности к крепостным работам", а высочайшим указом 8 марта 1820 года повелено: "для призрения преступников, из крепостных работ за старостью, увечьями или слабостью здоровья отсылаемых, учредить особые домы от губернского начальства".

Но видимо чувствуя невразумительность для данного случая подобной ссылки на высочайшие повеления, чиновники выписывают новый высочайший указ уже 1827 года. Но и в этом указе говорится о наказаниях, определенным арестантам за побеги, пьянство, за ложные показания на себя. Наконец, исчерпав все советы, аудиториат кончает свою записку предложением о том, что "на сей предмет нужно испросить высочайшее повеление". Не однажды, вероятно, помянул генерал черным словом за такие советы растерявшихся чиновников, но высочайшего разрешения вопроса добиваться сам не стал. Это сделал вскоре возвратившийся в Петербург Клейнмихель. Николай Павлович дал компромиссное, а практически еще более туманное разрешение вопроса: "определенным в арестантские роты оставаться в них впредь до исправления". Иными словами: впредь арестанты (не вечные и не срочные) зависели от произвола ближайшего начальства: могли быть освобождены в кратчайшие сроки, а могли просидеть в ротах и всю жизнь.

Монаршая воля, на этот раз выраженная изустно, никак не отменяла прежней воли, залакированной на полях доклада Клейнмихеля, а это и было важно. В конце-концов проиграли только мастеровые рабочего батальона. В начале января, через десять дней после конфирмации приговора, граф Толстой просил начальника главного морского штаба князя Меньшикова распорядиться об исполнении над преступниками его конфирмации. Но 13 мастеровых, приговоренных к наказанию кнутом, по высочайшей воле, должны были быть отправлены в Новгород, к командующему Новгородскими и Старорусскими округами пахотных солдат генералу Данилову, для наказания их на месте преступления "в пример другим". Генерал Данилов должен был привести в исполнение конфирмацию приговора также и над тремя мастеровыми батальона, находящимися в Старой Руссе: Некеровым, Андреевым и Федоровым. 21-го января в Кронштадте началась экзекуция. Наказание было тяжким. Над двенадцатью мастеровыми наказание не было окончено - "по слабости здоровья их" с места экзекуции они были отправлены в госпиталь до окончания над ними наказания. Но и впоследствии сразу окончить наказание не удалось.

Так, мастеровой Платон Чернов, приговоренный к 2.000 ударов шпицрутенами, "выходил из наказания три раза и был отправлен в кронштадтский госпиталь, в которой 11 числа минувшего февраля и умер". Страшная статистика! Следовательно, за три недели человека, подлечивая в госпитале, наказывали трижды. Это значит: по изрубленной уже ранее палками спине, по кровоточащему мясу, по струпьям, били снова и снова. Предел жестокости был превзойден. "Достальное наказание" производилось также в несколько приемов еще над четырнадцатью мастеровыми. Они наказание выдержали. По крайней мере, судя по рапорту дежурного генерала главного морского штаба, сразу после наказания не умерли. Все наказанные возвращены в арестантские роты для производства крепостных работ. Приговоренные к кнуту преступники были наказаны на месте преступления в Старой Руссе "в пример другим". Неизвестно, все ли они перенесли наказание. В списках, представленных в конце марта генерал-майором Старченковым, упомянуты лишь четверо мастеровых баталиона, наказанные меньшим количеством ударов (от 9 до 12) и отправленные в Сибирь в каторжную работу. Это - Хаим Рывкинд, Данило Соколов, Григорий Иванов и Василий Тянушкин. Об участи остальных десяти мастеровых батальона, приговоренных к кнуту, в делах указаний нет.

Дело о двадцати пяти мастеровых баталиона, оставшихся в Старой Руссе по болезни и "по разным случаям", разбиралось в Старорусской следственной комиссии. Все они были найдены невиновными в возмущении; из них было сформировано основание новых четырех рот расформированного повелением Николая, 10-го рабочего батальона. Наконец, особо разбиралось военно-судное дело об унтер-офицере рабочего батальона Федоре Кузьмине. Кузьмин не был отправлен с батальоном в Кронштадт и оставался в Старой Руссе. Во время следствия и суда над рабочим батальоном выяснилось участие его в возмущении, и генералу Данилову было предписано произвести следствие и суд на месте. В начале марта генерал Данилов закончил военно-судное дело о преступлениях Кузьмина, послал приговор суда на конфирмацию графу Толстому. Из дела видно, что главным обвинителем Кузьмина (единственным: других свидетельств в деле нет) являлся пострадавший во время возмущения священник села Коломны Парвов. По свидетельству Парвова, Кузьмин предводительствовал толпою, сочинял поселянам разные прошения, уничтожал в ротном комитете штрафные книги и первый подал голос повесить священника за ноги. В другом донесении Парвов, рассказывая о своих злоключениях во время возмущения, писал: "Унтер-офицер рабочего баталиона Федор Кузьмин, изрыгая мерзкие хульные слова на начальство, обратил на меня внимание всей буйной толпы..." "Приказал вытащить из дома Фролова, допрашивал учтиво и приказал повесить. Кузьмин ни в чем не сознался. Военно-судная комиссия приговорила Кузьмина к повешению. Командующий Старорусским округом пахотных солдат генерал-майор Самсонов согласился с приговором комиссии. Но в деле имеется еще особое мнение старшего начальника генерал-лейтенанта Данилова: прогнать Кузьмина через тысячу человек два раза. Конфирмация графа Толстого согласна с мнением генерала Данилова. Этим заканчивается скорбная история мастеровых рабочего баталиона.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

СЛЕДСТВИЕ, СУД И НАКАЗАНИЕ

Одновременно с разбором дела 10-го военно-рабочего баталиона началось следствие по мятежу поселян обеих дивизий, артиллерийской бригады и горожан Старой Руссы.

В свой приезд в Новгород Николай Павлович, лично ознакомившись с деятельностью генерала Эйлера во время восстания, убедился в невозможности поручить ему следствие и суд над мятежными поселянами. Здесь в Новгороде, однако, опалы не последовало, но тогда же неофициально было решено передать ведение дела по мятежу другому лицу, 5 августа дан был высочайший рескрипт на имя артиллерии генерал-лейтенанта Захаржевского: учредить под его председательством в Новгороде особую комиссию для исследования беспорядков, произведенных поселянами и обывателями Старой Руссы в городе и округах поселенного корпуса. Что же касается резервных баталионов гренадерского корпуса, принимавших участие в возмущении, резервных рот артиллерийской бригады, 5-й и 6-й рабочих рот, а также рабочих полурот Аракчеевского и Мекленбургского полков, то для разбора их преступлений были назначены две другие следственные комиссии: в Гатчине и Ораниенбауме. 9 августа генерал Орлов уведомил Эйлера о том, чтобы он "приостановился с исполнением приказа государя, переданного ему через графа Чернышева, о производстве следствия", так как царь назначил новую следственную комиссию под председательством генерала Захаржевского.

В состав следственной комиссии, учрежденной в Новгороде под председательством Захаржевского, вошли членами: генерал-лейтенант Данилов, генерал-майор Люце, чиновник 5-го класса Иовец и правитель дел Коншин. В обязанности следственной комиссии входило:

1. Обнаружить виновных в составлении заговора против местного начальства и открыть всех участвовавших в смертоубийствах, грабежах и неистовствах, происходивших в Старой Руссе и в округах военных поселений.

2. По мере обнаружения виновных, отсылать их к военному суду.

3. Привести в известность всех нижних чинов и военных поселян, проявивших усердие и верность точным исполнением своего долга, или спасением своих начальников от угрожавшей им опасности.

16 августа Новгородская следственная комиссия приступила к работе. Как видно из отчета следственной комиссии, она, составив списки преступников по каждому округу, с характеристикой преступлений каждого лица и указанием обвинителей, начала допросы преступников, принадлежащих к округу примкнувшему к восстанию последним. Сделала - она это потому, "дабы, следуя обратно к началу мятежа, обнять все пути, по коим проходило зло, и открыть с достоверностью все его источники". Но допросив преступников сначала по округу Аракчеевского полка, а затем полка наследного принца Прусского, комиссия увидела, что огромное число преступников во всех округах, многосложность и запутанность происшествий на долгое время затянут следствие, если комиссия будет, работая одна, обнаруживать всех виновных установленным следственным порядком, - поэтому ею был разработан проект о разделении преступников, по мере важности их вины, на четыре разряда, с тем, чтобы отсылать к суду один первый разряд, три же последние подвергать наказанию по приговорам комиссии, осуждая преступников на данных собственного их признания или достаточно веских улик. В проект входило учреждение подсобных комиссий и в Старой Руссе и в округах 2-й гренадерской и артиллерийской дивизий. Подсобные комиссии должны были, закончив следствие, разделить преступников на разряды, но, не приводя своих приговоров в исполнение, представлять их на утверждение центральной Новгородской комиссии. Царь утвердил этот проект и в конце сентября подсобные следственные комиссии, образованные в каждом отдельном округе Старорусского удела поселений, также приступили к работе.

С самого начала работы Новгородской следственной комиссии и всех местных комиссий задачи следствия на половину упростились. Как сказано в четвертой главе книги, генералы, входившие в состав центральной комиссии, недолго задумывались, или вовсе не задумывались, над тем, какие мощные внутренние рычаги бросили в восстание огромные массы людей. Подойдя к делу с узко чиновничьей, бюрократической точки зрения, они чрезвычайно упрощенно решили задачи следствия. Вопреки мнению царя, генералов Орлова, Строганова, Толстого, Эйлера и других, они пришли к выводу, что "предварительного заговора к мятежу не было и единственным поводом к возникновению беспорядков явилась холера". Весь социально-политический колорит восстания был таким образом сразу же затушеван. Искать причин восстания в другом направлении было нечего.

Так как, по мнению членов комиссии, дело имело лишь явно уголовный характер, то и задачи следствия сводились к тому, чтобы выяснить степень участия каждого подсудимого в избиениях начальников. Действительно, во всем чрезвычайно обширном следственном деле, - в описании преступлений тысяч поселян, их характеристиках, нигде нет ни малейшего намека на социально-политические, классовые причины восстания. Все сводилось к холере и к чертам врожденной преступности подсудимых, вызванной к действию все той же холерой. Вот если бы холеры не было, все шло бы прекрасно: поселяне благоденствовали, а начальство управляло. Местные комиссии в округах 2-й поселенной дивизии и артиллерийской бригады и возглавлявшая их Старорусская следственная комиссия в ведении следствия также пошли по этому пути. Впрочем, следственные комиссии имели к тому вполне подходящий иллюстративный материал. По вполне понятным причинам, поселенные начальники, на основе показаний которых велось все следствие, обратили внимание лишь на внешнюю сторону событий.

Не обвинять же им было самих себя в том, что вследствие установленного в поселениях режима, носителями которого и преданными защитниками они являлись, вспыхнуло восстание. Из сведений, присылаемых в следственные комиссии оставшимися в живых поселенными офицерами, видно, что поселенное начальство желало видеть в событиях лишь чистую уголовщину и эту иллюзию поддерживало в членах комиссии.

В начале следствия работа многочисленных комиссий в большой степени была облегчена также тем, что мятежники наивно поверили указу царя, привезенному Орловым. Выше было сказано, что в указе именем его величества даровалось полное прощение всем тем мятежникам, которые изъявят чистосердечное раскаяние. В этом уверял поселян сам царь при посещении полков 1-й гренадерской дивизии и граф Орлов, лично устраивавший в полках чтение указа. С другой стороны, в указе были и угрозы предать законной ответственности тех, "кои будут упорствовать". Выбор казался ясен, и поселяне, ничего не скрывая, давали свои показания комиссиям. Но это продолжалось недолго. Еще не было окончено следствие по мятежу всех полков, еще не были выявлены все участники возмущения, как центральная комиссия, вынеся свой приговор отдельным группам мятежников, распорядилась и о их наказании. Надежды поселян на слова и защиту царя рассеялись как дым. Царь оказался обманщиком, а царский указ - ловкой западней. Поведение поселян при допросах сразу изменилось. Новгородская комиссия в своем отчете совершенно ясно изложила причины этого: "Некоторая часть из них, - говорится и отчете, - предстала к следствию с чистосердечным раскаянием..." "....Однако же должно сказать но справедливости, что искренность сознания видима была более сначала, пока еще не последовало наказания. С того же времени преступники, и особенно обвинявшиеся в важных злодеяниях, видя пример строгого правосудия, произведенного над другими, менее были чистосердечны, несмотря ни на какие убеждения... "

15 января 1832 года, после пяти месяцев работы, Новгородская комиссия окончила следствие и суд над поселянами обоих уделов военных поселений. Комиссия определила наказание огромному количеству мятежников. Необходимо отметить грубую ошибку, допущенную историками в определении общего количества мятежников, обвиненных и приговоренных к разного рода наказаниям Новгородской следственной комиссией. В книге Слезскинского - "Бунт военных поселян в холеру 1831 года", составленной по неизданным конфирмациям, в книге, содержание которой, кстати сказать, совершенно не оправдывает заглавия, - речь идет о мятеже военных поселян в Старорусском уделе военных поселений. Конфирмации Новгородской следственной комиссии, по словам автора, случайно попали ему в руки после пожара и Новгородской палате государственных имуществ в архиве которой они хранились. На основании этих 63 конфирмации и списка преступников при них, автор пришел к выводу, что он имеет исчерпывающие данные об общем количестве участвовавших в восстании и приговоренных к наказаниям мятежников. На самом деле, это были конфирмации подсобной Старорусской следственной комиссии, пересланные в свое время этой комиссией в центральную Новгородскую комиссию. А так как восстание военных поселян происходило не только в 8 округах Старорусского удела военных поселений, но также и в 5 округах Новгородского удела, следствием по мятежу которых занималась центральная Новгородская комиссия, то естественно, что конфирмации Старорусской подсобной комиссии составляют лишь часть всех конфирмации, и цифровые данные, приведенные Слезскинским в его книге, относятся только к поселянам Старорусского удела.

Вслед за Слезскинским, заимствовав из его таблиц цифры, делает ту же ошибку историк Шильдер, когда говорит об общем количестве мятежников, приговоренных к наказанию за мятеж в 1831 году. Обоим историкам, специально не занимавшимся исследованием восстания военных поселян, не был известен полностью ни следственный материал Новгородской комиссии, ни ее отчет, представленный Николаю. И потому: "По конфирмациям Новгородской следственной комиссии всего осуждено 2610 поселян", - говорит Слезскинский. "Вообще их оказалось 4.518 человек", - пишет в своем отчете Новгородская следственная комиссия. Правда, из этого числа нужно исключить 558 человек невиновных или виновных в маловажных преступлениях, но все же остается 3.960 человек, то есть на 1.350 человек больше чем у Слезскинского. В это недостающее у Слезскинского количество мятежных поселян и входят поселяне, осужденные по 5 округам Новгородского удела. Но и по Старорусскому уделу сведения Слезскинского не полны. Так, в его сводках отсутствует группа старорусских купцов (42 человек) и нижних чинов 1-й роты 3-й артиллерийской бригады (30 человек), - наиболее важных преступников, приговоренных по наказанию к 1-му разряду.

Результаты следствия по Старорусскому уделу военных поселений с разделением преступников по полкам и по разрядам выразились в следующем:

Таблица №6

ПОЛК	РАЗРЯДЫ
ПОЛК	первый	второй	третий	четвертый
Киевский	16	118	162	115
Мекленбургский	16	87	110	103
3-й карабинерный	13	107	172	46
Виртембергский	13	65	174	98

Таблица № 7

Наименование подразделения	РАЗРЯДЫ
Наименование подразделения	первый	второй	третий	четвертый
Артеллерийской бригады	45	279	233	217
Екатеринославского полка	1	17	69	46
4-го карабинерного полка	-	68	78	54
Флотилиий	-	31	-	-
Мещан	-
Купцов	42	-	-	-

По суду военные поселяне Старорусского удела приговорены к следующим родам наказаний:

Таблица №8

	кнутом	шпицрутенами	розгами	исправительно
Киевского полка	16	247	18	130
Мекленбургского полка	16	190	3	107
3-го карабинерного полка	13	231	43	51
Виртембергского полка	13	225	14	98
Артеллерийской бригады	45	453	53	223
Екатеринославского полка	1	84	2	46
4-го карабинерного полка	-	127	17	56
Флотилии	-	31	-	-
Мещан	-	11	-	61
Купцов	42	-	-	-
ВСЕГО	146	1599	150
		1895		772

Следовательно по Старорусскому уделу военных поселений осуждено всего 2667 человек из них 772 человека - исправительно.

По Новгородскому уделу приговоренных к наказанию оказалось:

Таблица № 9

Наименование подразделения	РАЗРЯДЫ
Наименование подразделения	первый	второй	третий	четвертый
Короля Прусского полка	9	35	57	67
Аракчеевского полка	50	42	36	64
Наследного принца Прусского полка	-	63	101	120
ВСЕГО	972

Итак по 4 округам Новгородского удела военных поселений были приговорены к наказанию 972 человека. Вместе с поселянами Старорусского удела всего осужденных оказалось 3639 человек. По отчету Новгородской следственной комиссии осуждено 3.960 человек. Получается разница в 321 человек. Но в Новгородский удел военных поселений входил еще округ Барклаевского полка, - пятый округ, принимавший участие в возмущении; принимали участие в возмущении, как сказано выше, также крестьяне Свинорецкой волости - округа военных работников, не входившего в состав военных поселений.

Конфирмации мятежников этих округов в бумагах департамента военных поселений не сохранилось. Тем не менее можно с полной уверенностью утверждать, что 321 человек, осужденные Новгородской следственной комиссией, приходятся на последние два округа, главным образом на округ Барклаевского полка. По отчету Новгородской комиссии, предано военному суду, т. е. зачислено в 1-й разряд, 248 человек, следовательно, за вычетом перворазрядников обоих уделов, конфирмации которых сохранились, на долю двух последних округов осужденных по 1-му разряду приходится 26 человек. Комиссия особо отметила в своем отчете, что военному же суду предан подпоручик 10-го военно-рабочего баталиона Соколов. Преступники 1-го разряда, изобличенные в убийстве, были приговорены к наказанию кнутом от 10 до 50 ударов. Преступники 2-го разряда приговорены к наказанию шпицрутенами от 500 до 4.000 ударов; 3-го разряда - к наказанию розгами от 50 до 500 ударов, и 4-го разряда - исправительно, т. е. подлежали переводу в другие полки и команды, главным образом, в Сибирский и Финляндский отдельные корпуса. Выше было сказано, что наказание мятежников стало производиться еще во время следствия. По мере того, как комиссия заканчивала следствие по каждому отдельному округу, мятежники этого округа подвергались наказанию. Первыми были наказаны поселяне 1-й гренадерской дивизий. Приговор суда был приведен в исполнение частью в Новгороде, частью в штабах округов на местах преступлений, причем для устрашения наказание производилось при сборе всех поселян и их семейств. Не были пощажены старики и дети. Наказание было страшное. Для назидания поселянам зрителям экзекуции - оно производилось с такой невероятной жестокостью, что огромное число наказываемых было забито насмерть на месте наказания. Вот как рисуют эту страшную картину очевидцы. "Наказание было произведено в нашем полковом штабе, куда и приводили арестованных из Новгорода. Приводили их ежедневно, партиями, окруженных конвоем из эскадрона драгун и под охраною нескольких артиллерийских орудий. Всe они были закованы. Когда привели на плац первую партию, то их невозможно было узнать; до того они были исхудалы, печальны и обросли, что не походили на людей. Партия эта растянулась на плацу на пространстве 200 сажен. Местное начальство, приняв их, поместило на ночлег в штабную гауптвахту. На другой день, рано утром, был собран поселенный батальон сначала в манеже, а потом на плацу, где уже стоял полубатальон гренадерского Астраханского полка в боевой амуниции, в составе 500 человек, назначенный для экзекуции шпицрутенами. Поселенный же батальон был выстроен в 50 шагах от полка, с таким расчетом, чтобы мы были зрителями, как будут наказывать наших собратьев. На флангах баталиона стояла артиллерия, по четыре орудия на каждом фланге, заряженные картечью, из опасения, чтобы опять не вспыхнуло мятежа между военными поселянами, так как в числе наказываемых были близкие сердцу родные: дети, мужья, отцы... Для большей безопасности кругом плац-парада гарцевали два эскадрона драгун. Вскоре приехал генерал Данилов, назначенный для Наблюдения за порядком во время экзекуции. Поздоровавшись с полубатальонами Астраханского полка, он начал говорить солдатам, что когда придет время наказывать бунтовщиков-поселян, то не щадить их, - ибо кто окажет им малейшую снисходительность, того он сочтет за пособника и ослушника воли начальства, а следовательно, за такого же бунтовщика, как и поселяне... "Стегать их, шельмецов, без милосердия, по чему ни попало", - прибавил он. Затем, обратившись к поселенному батальону, собранному для присутствования при экзекуции, сказал: "Ну что, разбойники? Что наделали? Вот теперь любуйтесь, как будут потчевать вашу братию". После этого он скомандовал войскам: "Смирно! На караул!" Адъютант прочитал бумагу: кого за что судили и к какому наказанию присудили. Оказалось, что 60 человек приговорены к прохождению сквозь строй, а 30 к наказанию розгами. 20 из 60 должны сбыли получить по 4.000 ударов, 10 - по 3.000, 15 - по 2.000 и 15 - но 1.000 ударов. Страшная была картина: стон и плач несчастных, топот конницы, лязг кандалов и барабанный душу раздирающий бой, - все это перемешалось и носилось в воздухе. Наказание было настолько невыносимым, что вряд ли из 60 человек осталось 10 в живых. Многих лишившихся чувств волокли и все-таки нещадно били. Были случаи, что у двоих или троих выпали внутренности... По плацу раздавались стоны, вопли, крики о милосердии, о пощаде, но ничто уже не помогало. Правосудие совершалось и никем уже нарушаемо не было. У некоторых несчастных, как, например, у поселянина Егора Степанова, выхлестнули глаз, и так водили, а глаз болтался; Морозова, который писал прошение от имени поселян, били нещадно. Несмотря на его коренастую фигуру, высокий рост, он не вытерпел наказания, потому что его наказывали так: бьют до тех пор, пока не обломают палок потом поведут опять, и снова остановят, пока не обломают палок. Ему пробили бок, и он тут же в строю скончался, не пройдя положенное ему число ударов. Экзекуцией второй партии распоряжался уже генерал Стессель, который был столь же немилостив, т. к. из числа 43 человек едва ли осталось в живых 5. После генерала Стесселя назначен был генерал Скобелев, который уже присутствовал при наказании кнутом".Эта расправа с поселянами происходила в полку короля Прусского.

Другой очевидец, священник того же полка Воинов, пишет: "Сцена на плацу во время наказания была также шумна и ужасна и действовала на ум и воображение сильно. Удары кнутом и бичевание шпицрутенами с воплями и стонами бичуемых раздавались по штабу, но крик кантонистов, и визг женщин под розгами заглушал и покрывал все"? Даже привычный к подобным сценам (в военных поселениях они происходили чуть ли не каждый день), относившийся далеко не сочувственно к поселянам, этот очевидец, правда глухо и косвенно, принужден был осудить палаческий разгул правительства. "Призванный в госпитальные палаты для приобщения наказанных святыми тайнами, я был свидетелем другой страшной сцепы: от стонов и вида обнаженных изуродованных частей тела наказанных причетник мой растерялся и оставил меня одного подавать наказанным разную помощь; палаты наполнились глухими стонами, трогательны и поразительны были обращения ко мне поселян... Наконец, изнемог и я и послал сменить себя младшим священником, который и довершил исповедь желающих напутствоваться". Генералы сменяли друг друга. В Аракчеевском полку экзекуцией распоряжался наиболее жестокий царский опричник, комендант Петропавловской крепости, однорукий генерал Скобелев - "Я вас, негодяи, в бараний рог согну!"- кричал он наказываемым, а палачам: "Шибче бить!" Его не раз пытался граф Толстой унять: "Да полно вам, Иван Никитич". Притихнет на минуту, а потом опять кричать начнет. Ну и палачи лихие были, особенно московский - Бархатов,- лютее всех, седой, вершков 12 росту, - как возьмет кнутом с хребта, так кожа вся и сойдет. И живо у палачей дело кипело, - четверо их было: один привязывает, другой бьет, третий клеймит, четвертый отвязывает. Тут же и сквозь строй гоняли. Всего перегоняли больше сотни, а досмерти загнали 12 человек. Страшная резня была. Натерпелись мы ужаса за какие-нибудь два часа на всю жизнь. И теперь, как вспомнишь, мороз по коже пробирает". По воспоминаниям очевидцев, такая же беспощадная, страшная расправа происходила и в других полках 1-й гренадерской дивизии - Австрийском и наследного принца Прусского. Вынесшие наказание и не умершие после него в госпитале сразу же отправлялись: наказанные кнутом - в Сибирь в каторжную работу, прогнанные сквозь строй - в арестантские роты и по полкам и командам других корпусов; незначительная часть из приговоренных "исправительно" были отпущены домой, т. е. остались в прежнем положении. Поздней осенью и зимой приводился в исполнение приговор суда над мятежниками 2-й гренадерской и артиллерийской дивизий и горожанами Старой Руссы.

По Старорусскому уделу военных поселенки имеются более полные данные о судьбе наказанных. Мятежники из поселян флотилии (31 человек), прогнанные сквозь строй, отправлены в бендерские арестантские роты. Поселян Екатеринославского полка было осуждено 133 человека. Из них 9 умерли на месте наказания: все остальные после наказания отправлены в Финляндский корпус, двое до отбытия умерли в тюрьме. Поселян артиллерийской бригады было осуждено 774 человека. Во время телесного наказания умерло 20 человек; остальные после наказания отправлены: 185 - в херсонские и 83 человека в рижские арестантские роты, 186 - в резервную дивизию 5-го корпуса, 28 - в Сибирский корпус, 10 отпущено домой и 45 сосланы в Сибирь в каторжные работы. Помимо наказанных телесно, еще отправлены в наказание: 169 человек в Финляндский, 46 - в Сибирский отдельные корпуса и двое в Новгородскую батальонную команду. В Виртембергском полку из 350 наказанных поселян 5 человек не выдержали ударов палками и умерли в госпитале. Затем были отправлены на исправление: 60 человек - в херсонские, 5 - в свеаборгские арестантские роты, 23 - в Сибирский корпус, 139 - в резервную дивизию 5 корпуса и 13 сосланы в Сибирь в каторжные работы. После наказания розгами 7 человек отпущены домой. Приговоренные к 4-му разряду (исправительно) отправлены в наказание: 73 в Финляндский и 25 человек в Сибирский отдельные корпуса. В 3-м карабинерном полку из 338 человек не могли перенести наказания 49 человек, и умерли 25 на месте наказания и 24 по доставлении в госпиталь; остальные после розог, шпицрутенов и кнута отправлены: 178 человек в резервную дивизию 5-го корпуса, 20 - в Сибирский корпус, 16 - в рижские арестантские роты и 11 мятежников отпущены на прежнее местожительство. Из приговоренных к исправлению 38 человек отправлены в Финляндские полки, 8 - в Сибирские корпуса, а остальные 5 человек в рижские роты.

В Мекленбургском полку было осуждено 316 человек. Из них 16 лишились жизни во время прохождения сквозь строй, а 15 тотчас умерли по отнесении их в госпиталь. После наказания розгами и шпицрутенами отправлены в исправительные войска: 52 человека - в бендерские роты, 5 - в сибирский инвалидный, 99 - в резервную дивизию и 6 - В киевские арестантские роты. Трое, наказанных кнутом, сосланы в Сибирь в каторжные работы. Кроме наказанных телесно, сослано для исправления: в сибирский инвалидный - 25 и в Финляндский корпус - 82 человека. В Киевском полку осуждено 411 человек. Во время прохождения сквозь строй 13 умерли, остальные отправлены: 16 человек в бендерские роты, 10 - в сибирский инвалидный, 76 - в херсонские роты, 149 - в резервную дивизию 5-го корпуса и один отпущен домой. Наказанные кнутом 16 человек сосланы в Сибирь в каторжную работу. Отправлены без телесного наказания: 17 человек в Сибирский и 82 в Финляндский корпуса, 13 - в бендерские роты, 1- в херсонские роты и 1- в сибирский инвалидный. Шестнадцати мятежникам зачтено в наказание предварительное заключение. В 4-м карабинерном полку во время наказания умерли двое. Прогнанные сквозь строй и наказанные розгами были отправлены: 13 человек в Сибирский корпус, 52 - в резервную дивизию 5-го корпуса, 66 - в перекопские роты и 11 человек отпущены домой. Отправлены без телесного наказания: трое в перекопские арестантские роты и 44 - в Сибирский корпус. Из наказанных шпицрутенами мещан четверо отправлены в херсонские арестантские роты, семь человек - в резервную дивизию 5-го корпуса и один отпущен домой. Шестьдесят один человек, приговоренные по 4-му разряду, Все отправлены в наказание в отдельный Финляндский корпус. Куда отправлены приговоренные к 1-му разряду старорусские купцы сведений нет.

Итак, только по округам Старорусского удела военных поселений на месте наказания было забито насмерть сто двадцать девять человек. Вследствие отсутствия полных сведений, нельзя точно определить, сколько было сразу же умерщвлено поселян еще по пяти полкам 1-й гренадерской дивизии и округу военных работников. Как сказано выше, поселяне 1-й гренадерской дивизии были подвергнуты наказанию раньше поселян Старорусского удела и наказание это было еще более жестоко. Несомненно, что общее количество убитых палками только во время наказания в обоих уделах военных поселений превышает двести человек. А сколько их, вынесших наказание, умерло потом через месяц, два или год? А сколько на всю жизнь осталось калеками? "Правосудие совершалось и никем нарушаемо не было".

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В отчете о деятельности III отделения и корпуса жандармов, в главе "Обозрение происшествий и общественного мнения в 1831 году", сказано: "В июле месяце бедственные происшествия в военных поселениях Новгородской губернии произвели всеобщее изумление и навели грусть на всех благомыслящих. Происшествия сии возбудили в то же время и толки, сколь вредно и опасно может быть для столицы соседство военных поселений, и распространившийся вслед за тем слух о намерении правительства уничтожить Новгородское военное поселение радовал всех, но вместе с тем однако же, точно так же, как и при снятии карантинов, возбудил опасение, чтобы мера сия не была принята поселянами, как победа, над правительством одержанная".Этот отчет с предельной выпуклостью характеризует чаяния и страх дворянского общества после ликвидации восстания в военных поселениях. Жандармы были правы: "общественное" мнение сложилось не в пользу военных поселян. В столице радовались слухам о намерении правительства уничтожить военные поселения, и радовались вовсе не из сочувствия к поселянам. Непроходимая пропасть классовой ненависти лежала между новгородскими мужиками и весьма консервативно настроенным дворянским обществом. Опасность пожара от лежащего вблизи столицы столь горючего материала сознавалась всеми. Грозный признак еще не позабытой пугачевщины увидели в отшумевшем восстании. Но возмущение легко могло повториться, принять лучшие организационные формы и, в том случае, беспощадная месть поселян, примеры которой дало возмущение, не оставляла никаких сомнений относительно печальных для господствующего класса последствий. Причины для беспокойства были веские, но дворянство могло теперь рассчитывать на поддержку царя.

После трагедии на Сенатской площади прошло шесть лет и за этот срок "первенствующее сословие" много сделало для того, чтобы примириться с самодержавной властью. За этот срок в кондуит его были вписаны новые заслуги, дававшие право добиться у трона защиты своих интересов; попытки к этому были сделаны немедленно. "После окончания польской войны, - пишет Пидоль, - дворянство думало, что сможет потребовать вознаграждения за свои услуги, и упорно настаивало на отмене поселений. Обращали внимание царя на опасность, которую может представлять для государства вооруженное население, так как от поселений, лежащих вблизи столицы, особенно легко могла возникнуть опасность их вмешательства в престоло-наследование (Thronfolge), подобно римским преторианцам, и что любимый полководец в этой солдатской стране, будучи недоволен правительством, может быть ему опасен".

Но царь сам тем более охотно пошел навстречу желаниям своих советников, что интересы их совершенно совпадали с интересами самодержавной власти. Ему, свидетелю мощного размаха восстания, не меньше чем им была известна и опасность, которую представляли и могли представлять в будущем нереорганизованные военные поселения. Уже в августе, сразу же после ликвидации восстания, Николай Павлович вел следующий разговор с депутацией от дворян Новгородской губернии, явившейся к нему с изъявлениями чувств признательности за подавление восстания военных поселян и восстановленное спокойствие в губернии:

Николай: "Тихо у нас теперь?"

Депутаты: "Совершенно спокойно".

Николай: "Покойный брат мой, основав военное поселение, старался, а по нем и я, класс людей сих устроить и облагодетельствовать во всех отношениях; но неблагодарные поселяне, впав в буйство, совершили неслыханные злодеяния, причем знаю, господа, что и вас беспокоили, но я преобразую их и так устрою, что уже не в состоянии будут и другой раз того сделать, а за вас я постою, господа".

Депутаты благодарят.

Николай: "...Я должен сказать вам господа, что положение дел весьма нехорошо, подобно времени бывшей французской революции. Париж - гнездо злодеяний - разлил яд свой по всей Европе, и мы получили его, но позже всех, вероятно потому, что мы для них потяжелее всех. Нехорошо. Время требует предосторожности. Я с соболезненным сердцем должен был приступить к рекрутскому набору, зная всю тягость его; но честь и величие государства того требуют". Далее он выражал надежду на помощь дворянства. Депутаты в восторге заверили его, что, в случае необходимости, отдадут последнего крестьянина в армию.

Таким образом, подтвердив еще раз установленную здесь точку зрения на восстание военных поселян, как на крайне опасное для самодержавия и господствующего класса революционное движение широких слоев крестьянско-солдатской массы, - Николай принужден был также признать победу поселян над правительством, несмотря на разгром восстания, кнут, шпицрутены, потоки крови. Разгромленное восстание стало победой поселян потому, что сразу же явилась необходимость "так устроить" военные поселения, чтобы поселяне в другой раз не в состоянии были того сделать. Вместе с тем это устройство должно было совершиться без умаления престижа власти. 8 ноября 1831 года округи военного поселения гренадерского корпуса были переименованы в округи пахотных солдат. С этого времени они уже не принадлежали отдельным полкам, а предназначались для постоянного квартирования впредь назначенных в них войск на общих правилах воинского постоя. В 1857 году южные военные поселения, а также округи пахотных солдат были совсем уничтожены; население их зачислено в государственные крестьяне - на юге, и в удельные - в Новгородской, Могилевской и Витебской губерниях. Военные поселения и пахотные солдаты, как наивысшая ступень и грубейшая форма в развитии крепостничества, были признаны самой господствующей реакционной дворянской властью ненужными, не выводящими дворянскую Россию из того тупика, в котором оказалось дворянское хозяйство с начала XIX века. Но это признание ненужности поселений военного порядка было добыто военизированным крестьянством в результате сорока лет тяжкого опыта борьбы, страданий и мук. Восстания военных поселян 1831 г. были лишь кульминационным, но не конечным пунктом этой борьбы.

Приложения:

УПРАВЛЯЮЩЕМУ ГЛАВНЫМ ШТАБОМ Е.И. В. ПО ВОЕННОМУ ПОСЕЛЕНИЮ ГОСПОДИНУ ГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ И КАВАЛЕРУ ГРАФУ ТОЛСТОМУ

Председателю следственной комиссии, высочайше учрежденной в Новгороде.

РАПОРТ

По окончании высочайше учрежденною в Новгороде под председательством моим следственною комиссией) возложенного на нее поручения, она закрыта. О чем почтеннейше донося вашему сиятельству, имею честь представить при сем о действиях оной комиссии отчет с приложением при нем. Подписал генерал-лейтенант 3ахаржевский. № 463 15 января 1832 года. Новгород.

Высочайшим е. и. в. рескриптом в 5-й день августа прошлого 1831 года, на имя артиллерии генерал-лейтенанта Захаржевского последовавшим, учреждена была в Новгороде, под председательством его, особая комиссия для исследования произведенных в городе Старой Руссе и в округах военного поселения гренадерского корпуса обывателями этого города и военными поселянами (что ныне пахотные солдаты) в июле месяце важных беспорядков, сопровождавшихся почти повсюду убийствами и истязаниями большей части лиц, к местному начальству принадлежащих. К обязанностям сей комиссии отнесено:

1. Обнаружить виновных в составлении заговора противу местного начальства и открыть всех участвовавших в смертоубийствах, грабежах, и неистовствах в Старой Руссе и в округах последовавших;

2. По мере обнаружения виновных отсылать их к военному суду;

3. Привести в известность всех нижних чипов и военных поселян, оказавших в продолжение беспорядков особенные опыты усердия и верности точным исполнением своего долга, или спасением своих начальником отугрожавшей им опасности.

В исполнении таковой высочайшей е. и. в. воли следственная комиссия, восприяв свое действие с 16-го числа августа месяца, занялась первоначально составлением, из полученных ею много различных сведений, списков о преступниках по каждому округу, с означением в чем и кем обвиняются; по составлении же списков приступила к допросам преступников того округа, в коем было последнее смятение: мера сия признана была необходимою в том уважении, дабы, следуя обратно к началу мятежа, обнять все пути, по коим проходило зло, и открыть с достоверностью все его источники. Таким образом, отобраны были допросы по округу поселения графа Аракчеева, а потом по округу наследного принца Прусского полков, и комиссия, сообразив число преступников всех округов и многочисленность и запутанность происшествий, (нашла: что если раскрывать всех виновников следственным, основанным на установленных формах, порядком, то возложенное на нее разыскание сего чрезвычайного происшествия весьма продлится и составит обширные и многосложные дела, коих самое окончание потребует продолжительного времени.

В сем уважении составлен был комиссией) проект о разделении преступников по мере важности вины их на четыре разряда, с тем, чтобы отсылать к суду один первый разряд, три же последние подвергать наказанию по приговорам сей комиссии, принимая к осуждению их собственные признания, или, в случае запирательства в каких-либо преступлениях, достоверной к обвинению улики. Такое предположение комиссии доведено было до высочайшего е. и. в. сведения, и государь император, в 24-й день сентября, высочайше повелеть соизволил привести оное в исполнение, вместе же с тем для успешного окончания дела учредить в городе Старой Руссе и в округах 2-й гренадерской и артиллерийской дивизиях комиссии, и разделить преступников на разряды, но, не приводя приговоров своих в исполнение, представлять оные на утверждение в сию комиссию.

Засим Новгородская следственная комиссия, действуя в высочайше возложенном на нее со всевозможною заботливостью, в особенности обращая все свое внимание на то, чтобы исполнить в самой точности священную волю государя императора, вменившую ей в непреложную обязанность произвесть сие следствие с строгим беспристрастием и справедливостью. Окончив на сем основании свое поручение по округам Новгородским сама, при некотором содействии частной комиссии, а но округам Старорусским чрез учрежденную там комиссию, по соображении в совокупности всех собранных сведений и произведенных разысканий, следственная комиссия удостоверилась в полной мере, что к мятежу, убийству местного начальства и прочим происшедшим при том неистовствам предварительного заговора не было, но что единственным поводом к возникшим в городе Старой Руссе и в округах военного поселения гренадерского корпуса беспорядкам послужили распространившиеся нелепые слухи, что относимая к появлению болезни холера смертность происходит от отравы, и что начальники состоят в заговоре истребить посредством оной нижний класс народа, выдумав существование холеры для прикрытия своих замыслов. Сии, порожденные грубым невежеством слухи, распространявшиеся по всем окрестностям Санкт-Петербурга с разными толками и преувеличениями, дошли до города Старой Руссы в то самое время, как принимались там и вообще по округам военного поселения строжайшие предохранительные меры от оной болезни.

Недоверчивость к таковым мерам обнаружилась в Старой Руссе за несколько дней до происшедшего возмущения; ибо еще 8 июля один господский мальчик, который, идя по улице завязывал в узелок платка соль, своевольно схвачен был чернью по подозрению, что рассыпает яд. Хотя на сей раз освидетельствованием оной соли выведены были жители из заблуждения, однако же 10 июля снова оказалось подобное самоуправство: Киевского гренадерского полка подпоручик Ашенбреннер, прохаживавшийся за городом, был остановлен мещанами тоже по подозрению, что он шпион и для того ходит близ реки, чтоб отравить ее ядом.

Наконец 11 июля, по пробитии вечерней зари, нижние чины военно-рабочего № 10 батальона схватили около своих биваков, находящихся близ Старой Руссы, проходившего по большой Крестецкой дороге для прогулки Киевского же гренадерского полка капитана Шаховского, подозревая его в рассыпке яда, избили и связали его, после чего, вышел из повиновения к начальству, вооружились кольями и бросились, с неистовым криком в город, вслед за шедшим туда каким-то человеком, коего тоже подозреали в отраве. Тогдашний военный полицеймейстер майор Манджос, узнав о намерении мятежников вторгнуться в город, собрал полицейскую команду и приглашал обывателей к отражению бунтовщиков силою, но чиновник сей, ненавидимый за излишнюю строгость его, и подозреваемый, как и все вообще начальники в заговоре, встретил в жителях к мерам своим совершенное равнодушие.

Одной же полицейской команды для удержания бунтовщиков было недостаточно, почему, видя собственную опасность, скрылся в сад одного обывателя. Между тем при звоне в набат, произведенном, как жители утверждают, по приказанию его же, Манджоса, поднялся весь город, все улицы стали наполняться чернью, которая, питая в разгоряченном своем воображении мысль об отраве, и узнав о приближении людей 10-го рабочего баталиона, бросились для соединения с ними; после того, видя безначалие, мятежники в совокупности предались неистовствам всякого рода, начав оные убийством вышедшего для убеждения их генерал-майора Мевеса, городового лекаря Вейгнера и отысканию в саду полицеймейстера Манджоса. Далее, разбив домы чиновников, подозреваемых в заговоре, и городовую аптеку, нанесли жестокие побои некоторым полицейским чиновникам; потом, образовав на городской площади среди буйной толпы свое безумное судилище, они приводили к оному отыскиваемых повсюду чиновников и муками исторгали от них подписки о существовании будто бы заговора на отраву людей и о соучастии якобы их в оном. Сии злодейства продолжались во всю ночь до позднего утра следующего дня (12 июля), не встречая никакого сопротивления. При таковом безначалии призван был благонамеренными обывателями средством к прекращению беспорядков крестный ход, предпринятый из Спас-Преображенского монастыря архимандритом Серафимом, в сопровождении всего духовенства; причем на той же самой площади, где произведены были убийства, совершено молебствие. Но и сие средство не было б полной мере достаточным к утушению мятежа: правда, что убийства прекратились, но бесчинствующей чернь принудила самого архимандрита с прочими духовными чинами подписаться под показанием изувеченного штаб-лекаря Богородского в том, что он имел у себя ящик с ядовитыми веществами.

Известие о возникших беспорядках в Старой Руссе достигло до лагеря поселенного гренадерского корпуса, и того же 12 числа начальник округов 2-й Гренадерской дивизии генерал-майор Леонтьев, составив сводный карабинерный батальон, послал оный под командою майора Ясинского в означенный город для водворения спокойствия. Меры, принятые майором Ясинским по прибытии его в город, ночью на 13-е число, восстановили тишину и уважение к законной власти: он немедленно рассеял преступное скопище мятежников, собравшихся в городской думе под предлогом учреждения порядка, и взял под свою защиту изувеченных и закованных в железа чиновников. Слух об открытом будто бы в городе Старой Руссе заговоре местного начальства насчет отравления простого народа быстро сообщился соседственному округу Киевского гренадерского полка, в коем так точно, как и везде все умы были уже в волнении по поводу прежних неблагоприятных слухов. Округ сей, имея пример буйства, совершенного, так сказать, перед глазами его, последовал оному с неимоверной скоростью: 12-го же числа поселяне повлекли двух ротных командиров своих в город Старую Руссу пред судилище мятежников. На 13-е число совершилось первое убийство в округе принца Евгения Виртембергского полка, и в продолжение сего же числа мятеж, сопряженный с истязаниями и убийствами начальников и других лиц, распространился по округам: Артиллерийской дивизии, 3-го и 4-го Карабинерных полков, ибо бунтовщики, впавшие в преступление, старались распространением зла увеличить число своих соучастников. В продолжение ночи 12-го числа июля и следующего дня город Старая Русса, не взирая на прибытие из лагеря (13-го числа) генерал-майора Леонтьева с двумя батальонами гренадер и 4-мя орудиями, представлял еще по временам плачевное позорище: поселяне Киевского, Виртембергского и 4-го Карабинерного округов препровождали сюда для предания мятежническому судилищу (в предположении, что оное еще существует) захваченных ими и изувеченных начальников своих, и разных особ, кои все были от них отбираемы и поступали под охранение законной власти; с 13-го числа по 19-е спокойствие в городе уже нарушаемо не было, кроме того только, что подавал опасение военно-рабочий № 10 батальон и две буйствующие роты Киевского округа.

Когда беспокойство, постепенно переходя из округа в округ, достигло до поселений Карабинерного фельдмаршала князя Барклая-де-Толли полка и мятеж разгорелся уже здесь со всеми неистовствами, в то самое время следующее обстоятельство усилило в безумцах веру к нелепому слуху о существовании заговора, об отраве: 15-го числа июля задержан был военными поселянами сего округа некто Сверчевский, занимавшийся делами по Новгородскому и Старорусскому питейным откупам и ехавший чрез поселение по своим обязанностям. Сей малодушный человек, при подозрении его поселянами в отраве, устрашась их угроз, для избавления себя от истязаний, выдумал нелепость, что он состоит в связи с польскими мятежниками, по поручению коих будто бы прибыл в Россию с тем, чтоб подкупить местное начальство отравлять нижний класс народа и что за сие розданы им деньги разным лицам, состоящим в службе по военному поселению и по другим частям. Испестрив выдумку сию различными правдоподобиями, он, действительно, сочтен был поселянами за польского шпиона, взят, закован и отвезен в Санкт-Петербург.

Безрассудная чернь, верившая уже носившимся слухам о заговоре, ожесточаясь после сего еще более на своих начальников (из коих один был уже ею убит), усугубила истязания, возмутила округ военных работников и совокупно с некоторыми нижними чинами 5-го и 6-го военно-рабочих батальонов 17-го июля сделала нападение на лагерь поселенного гренадерского корпуса, причем умерщвлены в истязаниях полковник Нейман и майор Маковский. Конец неистовствам здесь положен был прибытием к вечеру того же числа резервного батальона Саратовского пехотного полка.

Копии с ничтожных бредней Сверчевского списывались поселянами и передавались друг другу, через сие мятеж из округа Карабинерного фельдмаршала князя Барклая-де-Толли полка перешел 18-го в округ принца Павла Мекленбургского, а из оного впоследствии в Екатеринославский, в котором хотя с 14-го числа совершенного спокойствия не было, но и особенных бесчинств еще не происходило. В сие же время слухи о заговоре, открытом, якобы в Старорусских округах, достигли ближайших к Новгороду поселений и 16-го июля округ императора австрийского полка первый посягнул на те же неистовства, какие совершены были в округах 2-й Гренадерской дивизии. Случай с начатого здесь мятежа подан был ссорою, происшедшею на большой дороге близ поселения между унтер-офицером шоссейного ведомства и женщиною, бывшею с ним до того времени в непозволительной связи. Сбежавшимся на крик сей женщины поселянам, объявила она, что тот унтер-офицер хотел ее отравить и действительно при обыске найден был у него пузырек с серною кислотою и порошки хлориновой извести, которые, как он объяснил при допросе, были доставлены к нему по распоряжению начальства для окурки и несены им для показания капитану. Поселяне сочли оные вещества ядом, приготовленным к пагубе их, и, пришедшие от того в бешенство, хотели Убить помянутого унтер-офицера, следствием чего во 2-й поселенной роте беспокойство сделалось всеобщим. Когда же офицеры стали внушать безумцам, что это не яд но средство, употребляемое для предохранения от холеры, тогда мгновенно обнаружился дух подозрения и неповиновения, послышались ропот, буйные крики со всех сторон, окурки и карантины объявлены выдумками для отравления, и неистовая толпа, посягнув на жизнь своих начальников, совершила убийства.

Семнадцатого Числа поселяне короля Прусского полка, возвращающиеся с сенокоса, получили на пути и привезли в свой округ известия о возмущении в округе императора Австрийского полка. Таковое известие подтвердилось прибывшими туда поселянами последнего округа, удостоверившими, что начальство намерено отравлять, и тотчас за сим вспыхнувший мятеж распространился по всему округу. 18-го числа утром открылось возмущение в округе наследного принца Прусского, а вечером того же дня буйные толпы мятежников округа короля Прусского полка, отыскивая спасавшихся бегством своих начальников, внесли пламя мятежа в округ графа Аракчеева полка, где с привлеченными ими поселянами сего округа бросились отыскивать батальонного и ротных командиров и после истязаний совершены главные убийства в продолжение ночи 18-го числа.

Девятнадцатого же бунтовавшие поселяне графа Аракчеева полка, вновь собравшись, довершили злодейства свои убийством оставленных еще в живых офицеров. Один только округ наследного принца Прусского полка до убийства допущен не был благоразумными мерами тамошнего старшего священника Лукинского, который вдали от штаба встретил толпу мятежников, всемерно старался задержать их силою своих убеждений, через что дал время удалиться из округа начальникам и тем спасти жизнь их. С 19-го числа июля в городе Старой Руссе снова оказались беспорядки. Подозрение о существовании заговора, вера к отравлению перешла к нижним чинам резервных батальонов 2-й гренадерской дивизии, и посему 19-го числа оказался дух неповиновения к распоряжениям начальства в батальоне Киевского гренадерского полка, а 21-го числа мятежная толпа поселян Киевского округа и часть военно-рабочего № 10 батальона ворвались в город и совершили среди дня пред фронтом войск новые убийства и истязания. В продолжение таковых беспорядков начальник округов 2-й гренадерской дивизии генерал-майор Леонтьев, оказав к злодеям неуместное снисхождение и отвергнув средства удержать законный порядок силою оружия, сделался жертвою своей нерешительности.

На следующий день (22 июля) мятеж возобновился с большим ожесточением в округе принца Павла Мекленбургского полка, быв поддержан вероломством резервного батальона, и непосредственно за сим сообщился округу Екатеринославского гренадерского полка. В то же время и именно 19-го июля в округе короля прусского полка некоторые злономеренные предпринимали усугубить злодеяния свои нападением на Новгород, под предлогом, что город сей тоже взбунтовался и просит помощи от поселян, - настоящая же цель была истребить в нем начальство, но провидение не допустило совершить сего. Среди самих же мятежников нашлись такие, кои, признав сие предприятие пагубным, старались о уничтожении оного и оставили без действия. Дух возмущения повсюду был одинаков; совершаемые злодейства над начальниками, безумства почитали праведным возмездием за то, что они якобы позволили подкупить себя и что вступили в заговор на жизнь их. Отрицание с их стороны принимали за упорство и ожесточаясь еще более усиливали истязания, чтобы вынудить сознание в заговоре, причем искали по всем местам ядовитых веществ, быв в полной уверенности, что оные должны быть у лиц, подвергаемых истязаниям, которым предаваемы были не одни офицеры, но и нижние чины всех званий, не исключая рядовых и даже жен их, подававших по мнению ослепленных подозрение на себя в отраве, а сие уже самое служит неоспорным удостоверением, как выше сказано, что предварительного заговора на убийство начальства, ни посторонних подстрекательств к мятежу не было. Некоторые неистовства и грабежи произведены вне округов военного поселения. Они были следствием того же волнения умов, ибо мятежники округов, коих начальники успевали скрыться от их бешенства, отыскивая оных, разъезжали по окрестностям и при таковых поездках естественно происходили всякого рода беспорядки в соседственных помещичьих имениях. Невозможно определить, до какой степени могли бы распространяться бесчинства, производимые в том мнении, что оными отвращается зло, угрожающее всеобщей гибелью, но коль скоро сделались они известны высшему правительству, то мудрые оного меры положили конец дальнейшим неистовствам. Меры сии, с поспешностью и точностью приведенные в действия, восстановили совершенно законный порядок. Волновавшиеся округи и город Старая Русса с ужасом увидели свои заблуждения и сами выдали преступников, коих почитали главнейшими и виновнейшими.

Некоторая часть из них предстала к следствию с чистосердечным раскаянием и признала пагубное ослепление свое не иначе, как гневом божиим, сниспосланным за грехи их. Однако же должно сказать по справедливости, что искренность сознания видима была более сначала, пока еще не последовали наказания, с того же времени преступники и особенно обвинявшиеся в важных злодеяниях, видя пример строгого правосудия, произведенного над другими, менее были чистосердечны, несмотря ни на какие убеждения и от сего весьма легко могли попасть в низший разряд такие из них, которые бы должны перетупить в высшие.

Следственная комиссия не входила в исследование действий нижних чинов некоторых резервных батальонов поселенного гренадерского корпуса, оказавших ослушание пред начальством, ибо войска сии выведены из округов поселения до открытия еще действий ее. Следствие же над военно-рабочим № 10 батальоном учреждено было особо.

Наконец по раскрытии темных и многосложных подробностей бедственного события, высочайше порученного исследованию комиссии, преступники, участвовавшие в смертоубийствах, грабежах и неистовствах в городе Старой Pуcce и в округах военного поселения, открыты. Вообще их оказалось 4.518 человек; из числа коих 226 признаны невиновными, а 332 человека виновные в маловажных преступлениях, на основании 6-го пункта вышеупомянутого высочайшего указа от 24-го минувшего сентября, согласно изъявленному в оном беспримерному милосердию е. и. в., при соблюдении строгого беспристрастия, оставлены на прежних жилищах, в том числе 68 женщин, имевших некоторое участие в беспорядках. Военному суду предано 248 человек, между коими старорусских купцов 42 и 30 человек нижних чинов 3-й артиллерийской бригады 1-й резервной роты, оказавших ослушание пред начальством к действию противу мятежников.

Следствия о всех сих людях препровождены к суду во всей той полноте, какую местные обстоятельства, а наконец и краткость времени допустили дать им. Военному же суду предан, прикосновенный к делу о бывшем в городе Старой Руссе возмущении военно-рабочего батальона, подпоручик Соколов, подозреваемый в соучастии в возмущении. Прикосновенность некоторых лиц из духовенства передана на рассмотрение духовного начальства, а дела о весьма немногих людях гражданского ведомства, оказавшихся участниками в бывших беспорядках, отосланы к Новгородскому гражданскому губернатору. О числе преступников, поступивших в разряды и осужденных на основании высочайше предоставленной сей комиссии власти, приговорами ее, прилагается у сего особая ведомость. Равномерно, в исполнении высочайшей е. и. в. воли, составлены по каждому особо округу представляемые при сем списки о тех лицах, кои среди позорища и убийств и бесчеловечным гибельным умоисступлением оказали особые опыты усердия и верности. Списки сии прежде совершенного всего следствия не могли быть составлены потому, чтобы не вошли в оные люди прикосновенные по какому-либо случаю к мятежу и беспорядкам. В заключение следственная комиссия почитает своим долгом присовокупить, что она, руководствуясь священной волей е. и. в. о произведении возложенного на нее дела, с строгим беспристрастием и справедливостью, во все продолжение ныне оконченного ею следствия, при самых деятельных изысканиях к раскрытию виновных, не изменила ни в каком случае принятым относительно их мер убеждения и кротости, и обвинение каждого преступника основано или на собственном его признании или на уликах точных и несомненных. Подлинный за подписом присутствующих и скрепою правителя дел.

Верно: 9-го класса Аверьянов.

ЛИТЕРАТУРА:

1. М. И. Богданович. История царствования императора Александра I, т. VI.

2. М. К. Шильдер. Император Александр I, т. IV.

3. М. К. Шильдер. Император Николай I, т. II.

4. Граф Аракчеев и военные поселения, СПБ, 1871.

5. Бунт военных поселян в 1831 году, СПБ, 1870.

6.П. Карцов. О военных поселениях при графе Аракчееве. "Русск. Вестник" 1890.

7. А. К. Гриббе. Новгородские военные поселения. "Русск. Старина", 1885, т. 45.

8. А. А. Эйлер. Записки. "Русск. Архив", 1880, кн. 2.

9. А. Слезскинский. Бунт военных поселян. Новгород, 1894.

10.Е. Брадке. Записки. "Русск. Архив", 1875, кн. 1.

11. Е. Орлов. Бунт военных поселян в 1831 году. "Русск. Вестник", 1897.

12. Д. Журавский. Обозрение расходов на военные потребности. "Военный Сборник", 1859, т. 10.

13. Н. Ф. Ушаков. Холерный бунт в Старой Руссе в 1831 году. "Русск. Старина", 1874, т. 9.

14. Н. Е. Матвеев. Бунт в Старой Руссе в 1831 году. "Русск. Старина", 1879, т. 25.

15. А. И. Мартос. Записки. "Русск. Архив", 1893, кн. 2.

16. Г. А. Верещагин. Материалы по истории бунтов в военных поселениях при Александре I. "Дела и дни", 1922, кн. III.

17. М. А. Крымов. Воспоминание офицера Новгородского поселения. "Военный Сборник", 1862, т. 24.

18. В. П. Никольский. Внутренний быт и состояние русской армии к концу царствования императора Александра I. История русской армии и флота, 1911.

19. Столетие военного министерства, тт. IV, VII.

20. Европеус. Воспоминание о военных поселениях. "Исторический Вестник", 1887, т. 29.

21. А. Е. Пресняков. 14 декабря 1825 года. Со статьей Г. С. Габаева. Гвардия и декабрьские дни 1825 года. ГИЗ, 1926.

22. Николай Михайлович. Император Александр I, тт. I-II, СПБ, 1912.

23. А. X. Бенкендорф. Записки. "Русск. Старина", 1896, т. 87-88.

24. О. Д. Богалiй - Татаринова. Нариси з icтopii вiйсковиx( поселень на Украiни. Юбiлейний з6iрник на пошану акад. Д. Н. Богалiя. Киiв. 1927.

25. Письма Бухмейера к графу Аракчееву 1816-17 гг. "Новгородский Сборник", 1866, кн. 5.

26. И. Жиркевич. Записки. "Русская Старина", 1874, т. 9-11.

27.Сборник история, материалов, извлеченных из архива собственной е. и. в. канцелярии. Вып. V. Под ред. Н. Ф. Дубровина, СПБ, 1882.

28. А. С Кальковский. Бугское казачество и военные поселения. "Киевская Старина", 1887, № 12.

29. А. С. Пищевич. Бугские казаки и украинские уланы. "Киевская Старина", 1886, № 2.

30. Маевский. О службе в военных поселениях. "Русская Старина", 1871.

31. Д. А. Столыпин. Об упразднении военных поселений. "Русский Архив", 1874, кн. 1.

32. Н. Ковердяев. Из воспоминаний о бунте военных поселян. "Русск. Старина", 1885, т. 45.

33. И. Поддубный. Воспоминания. "Историч. Вестн.", 1833, т. 13.

34. Karl Freiherr von Pidoll zu Quintenbach.-Einige Worte iiber die rus-sischen Militar-Kolonlen im Verglelche mit der К- K. Osterreichlschen Militargrenze. Wien, 1847.

35. Layall. Die russischen Militarcolonien, ihre Einrichtung, Verwaltung und gegenwartige Beschaffenheit. Leipzig, 1824.

36. Voyage de M. le marechal Due de Raguse dans la Russie meridionale Paris, lb33.

37. Osterreichische Militar-Zeitschrift, 1819.

38. Tableau statistique, politique et moral du sisteme militaire de la Russie par Jos. TVinsky. Paris, 1833.

39. Le Spectateur militaire. Paris. 1828; 1830; 1831; 1833.

40. H. И. Шeниг. Воспоминания. "Русский Архив", 1880, т. 3; 1881, т. 1.

П. П. Евстафьев

МОСКВА 1934 год