МУРАВЬИ
Я ехал по берегу Волхова. Дорога тянулась ломаной линией, то, врезаясь в холмы, пригорки, то, перебрасываясь через овраги, ручейки. Дорога хорошая, но скучная и однообразная с ее обсаженными по мерке деревьями, мелькающими в глазах до утомительности. При ее посредстве сообщались три штаба бывших поселенных войск, над созданием которых так трудился граф Аракчеев, предрекая им светлую будущность. Строили ее поселяне, а хозяином был сам граф. Если Аракчеев наблюдал за дорогой, как за своим оком, собственноручно подвязывал березки, не давал упасть соломинке, то станет понятно, насколько фундаментально она сооружалась. Рук человеческих не жалели, да и было их немало: каждый штаб с ротами населяло до восьми тысяч душ. Сильно потрудились над нею поселяне, много поту пролито на эту широкую, гладкую колею с березками. А содержание дороги у такого педантичного, чрезмерно строгого хозяина, как граф, было не легче, чем ее постройка. Всякий отскочивший камешек, всякая сдвинутая с места ветром горсть песку больно отзывалась на спинах поселян. Для кого же понадобились такие образцовые пути? Для передвижения войск? Нет. По ним скакал с инспекторскими целями Аракчеев, и ездило в Новгород штабное начальство. Быть может, создавая военные поселения, граф хотел оживить пустынный Волхов и дороги сделал к услугам новых насельников. Однако не прошло и пятнадцати лет, как холерный бунт красноречиво показал, что поселенная система не только бесполезна, но даже губительна в нашем крестьянском быту.Разве может наш крестьянин жить на немецкий или голландский лад, а такая именно жизнь ему навязывалась: учиться маршировке, ружейным приемам, сено косить, хлеб убирать, печь топить, избу подметать, форточку отворять - на все был известный час, на все существовала инструкция, которую граф в строевом и хозяйственном отношениях ежедневно исправлял и дополнял.Показались крыши каменных зданий. Это - Муравьевские казармы, построенные графом в 1824 году. Первым квартирантом их был прусский полк. Собственно говоря, квартировали здесь действующие батальоны, штаб, комитет и прочее управление. Селения же, окружающие казармы, семь лет назад были преобразованы в военные поселения, где каждому семейству давались от казны связь (шаблонная изба), земельный участок, мертвый и живой инвентарь, обмундирование. Прежние селения отдельно превратились в роты, а вместе, составили округ полка. Семейства выделяли рекрут и ставили в батальоны.Въезжая в казармы, я едва окинул глазом обширную площадь - плац для военных упражнений, обсаженный деревьями, за которыми лежала широкая дорога. На плац интервалами между собою, угрюмо смотрели казенные дома. Интересно, что здания эти сохранили ту же кроваво-красную окраску, какую имели во времена Аракчеева.Вот они, знаменитые «Муравьи», со своим ужасным прошлым, - подумал я. Эти с виду прочные, архитектурные, богатые дома когда-то заключали в себе казематы для людей, изнемогавших под работой от зари до зари и живших, как указывало им начальство; путевой дворец, откуда наблюдали начальники за трудными эволюциями, в которых изнурялся солдат и обессиленный падал на землю; пространный плац, где, проливалась кровь поселянина за проступки, здесь во время бунта валялись изуродованные тела офицеров, а после прогонялись сквозь строй партии мятежников. Я остановился в дворцовом доме, где, как прежде, так и теперь останавливаются разные военные власти. Исторический дом с какой-то оригинальной по фасаду лестницей; верхняя площадка ее составляла дно громадных размеров фонаря. Дверь отворил не менее исторический привратник, древний, но проворный старичок, живший здесь, как оказалось, на правах смотрителя с самого детства. Обширная передняя напомнила мне прежнее ее значение. Она служила приемной, где млели и тяжело вздыхали полковые начальники, содрогаясь при всяком скрипе боковых дверей, откуда вылетала графская гроза. Я сказал свою рекомендацию, и юркий смотритель завертелся:
- Пожалуйте в любую комнату, - предлагал он, раскланиваясь и указывая сразу обеими руками на боковые двери.
- И тут хорошо, и там не худо. Комнат у нас хоть отбавляй. Любопытство подстрекнуло меня обойти все комнаты. Действительно, их было много. Сколько воздуха, света! Потолки, обои, печи, камины на современный лад, зато обстановка сохранилась от времен Аракчеева. Ясеневые столы, стулья, шкафы; интересные ширмы, длинные этажерки, маленькие столы со шкафчиками; в одной комнате тикали старинные часы. От прежней роскоши всюду уцелели паркетные полы. В общем, окружающее живо переносило в прошлое, когда бывали здесь цари, великие князья, граф Аракчеев, генералы Набоков, фон-Фрикен. Если бы порыться в полковом архиве, то несомненно можно было бы узнать по времени пребывания этих лиц. Ясно представляешь себе, как на этих стульях, за этими столами когда-то сиживали исторические люди. Мне даже показывали особый стул, на котором сидел великий князь Николай Николаевич Старший, посетивший «Муравьи» в бытность свою инспектором кавалерии. Княжеский стул больше других, отличается высокой спинкой и катался на колесиках, но последние, по «распоряжению начальства», дабы уравнять высоту его с прочими, недавно отрезаны. Видел белое шелковое одеяло, мелкой ручной работы; им одевался император Александр Николаевич, когда приезжал на праздник уланского полка.Говорили, что оно иногда появляется на кроватях проезжающих. Следовало бы поберечь его, как едва ли не единственную в «Муравьях» вещевую память о государе. На другой день мне пришлось повстречаться с офицером местного полка Л. Ф. Шкадышек, который вообще занимается историей военных поселений, а в особенности энергично делает разведки о могилах несчастных, павших жертвами мятежа. По осмотру «Муравьев» я много обязан его любезности. С внешней стороны он прежде всего обратил мое внимание на массивные чугунные решетки, окружающие плац и отделяющие каменные флигеля. Верхние украшения у них совершенно отсутствуют, а иные места в самой решетке, чтобы не портить благо образного вида, дополнены деревянными спицами. Почему такое разрушение? Я узнал, что после упразднения военных поселений, до 1862 года, в «Муравьях» квартировал уланский полк, затем шестнадцать лет казармы пустовали, пока не пришла резервная бригада, которая, пробыв здесь двенадцать лет, уступила место нынешнему мортирному полку, еще молодому по своему бытию, формированному как бы для пробы по одному в каждом военном округе. В период опустения, несомненно, был надзор за целостностыо имущества, но, вероятно, настолько слабый и мало бдительный, что в «Муравьях» свободно разгуливали люди, готовые ради грошовой наживы уничтожить все ценное по стоимости и историческим традициям. Не говоря уже о надзоре, даже администрация бригады плохо оберегала знаки прежних мудрых творений и вообще небезупречно вела хозяйство в аракчеевских твердынях, так что на долю мортирного полка пришлись большие заботы по восстановлению разбитого, разрушенного и по очистке всякой грязи и сорности. По внешности в «Муравьях» бросается в глаза каланча, возвышающаяся над зданием. На верхушке ее выступ, обнесенный решеткой. Не подлежит сомнению, что это были приспособления для наблюдательного поста, но кто и за чем там наблюдал, - неопровержимых данных нет. Г. Шкадышек говорил, что он хотел добиться точного значения каланчи путем документов, но нашел лишь отрывочные доказательства, по которым, однако, больше склонен предполагать, что эта каланча, как и теперешние городские каланчи, обслуживала наблюдение за пожарами в округе и была главной, так как каждая поселенная рота имела свою каланчу, деревянную и меньших размеров. В здании под главной каланчей должны были храниться и пожарные инструменты.
На фото: Муравьевские казармы
Заметив отсюда пожарный знак на какой нибудь ротной каланче (вышке), часовой немедленно посылал в ту роту инструменты. По рассказам же старых поселян, каланчи воздвигнуты были с фискальными целями, будто бы с них зорко следили, как работают и ведут себя поселяне. Относительно же пожарного обоза существовало втайне мнение, что он стоит там для отвода глаз. Такая ложная версия бесспорно вытекала из строгого режима над поселянами; их заставляли работать без отдыха; поэтому и казалось, что за ними всюду надзирают, даже изобретают особые вышки. Рядом с дворцовым домом стоит другой, едва ли не больше. Их разделяют громадные ветвистые липы. В этом доме квартирует полковой командир, который любезно разрешил мне осмотреть занимаемое им пoмeщeниe, сохранившее прежнее расположение комнат. Квартира представляет собою целую анфиладу комнат. Кое-где в углах уцелели старые печи, широкие, низенькие; тогдашние искусные карнизы, массивные окна. Главным образом заслуживают интереса двери, оставшиеся, к сожалению, только в некоторых комнатах. Все они из красного дерева, обложены красивой резьбой, с медными петлями. В общем командир обратил мое внимание на особенность квартиры: она всеми окнами выходит на двор. Я попробовал объяснить это тем, что, быть может, этаж разделен на несколько квартир, и настоящая пришлась сзади.
- Нет, тут непростая случайность, - возразил полковник.
- Так делалось умышленно. В этом этаже одна моя квартира в четырнадцать комнат. Из них все парадные на заднем плане, тогда как передние и людские обращены на фасад.
- Правда?- Уверяю вас. Посмотрите в офицерских флигелях, там то же самое.
- Что бы это значило? - любопытствовал я.
- Граф Аракчеев скрывал от офицерских семей кровавые зрелища.
- Это как же?- Поселян на плацу хлестали шпицрутенами, так задние комнаты скрывали людские страдания.Я почувствовал, как нервная дрожь пробежала по всему телу, не хотелось верить в подобные воспоминания, но во времена аракчеевские это было правдоподобно. Озираясь, я подумал, как все здесь устроено прочно, красиво, просторно и вместе с тем с нравственной точки зрения гнусно. Лучше бы, кажется, переустроить, поступиться исторической неприкосновенностью, лишь бы забыть гадкие цели такого расположения. Невольно пробуждалось отвращение и являлось желание, как бы поскорее уйти из этой злоключительной анфилады.
- Не сомневаюсь, вы, полковник, дозволите мне посмотреть ваши казармы, - сказал я, раскланиваясь.
- Отчего же? Вот капитан вас проводит и все расскажет, - указал он на г. Шкадышек.
- Это потому, что желательно поместить «Муравьи» где нибудь в историческом издании.
- Очень приятно, для литературы, науки я всей душой готов. От командира мы пошли в манеж. Громадная продолговатая площадь, обнесенная каменными стенами и покрытая железной крышей. Вместо пола, - влажная земля, разрыхленная копытами. Воздух был теплый, насыщенный конским потом. В обоих концах глядели короткие пушки-мортиры, вдоль стен на порядочных интервалах стояли железные печи - и больше ничего. Став среди манежа, я представлял себе, что попал как будто в какой-то гигантский подземный коридор, который освещался откуда-то притоком дневного света.
- Как вам нравится это здание? -спросил меня мой руководитель.
- Интересное, - только мог я ответить, не умея ценить подобных сооружений.
- Наш манеж, - продолжал он, - по величине и освещению один из первых в России. Смотрите, какая громада, даль, пушки на том конце кажутся игрушечными. А как светло! В два ряда окна - это редкость в наших манежах.
- Теперь не угодно ли пройти в казармы? - предложил мне офицер.
- Можно, не выходя из манежа: тут есть внутренний выход. Мы проходили между пушек, покрытых чехлами. В солдатском «дортуаре» было людно. Старший скомандовал «смирно», но г. Шкадышек махнул рукой, давая этим разрешение держаться вольно. В два ряда плотно стояли койки. Над изголовьями возвышались рамы, на которых висело оружие, амуниция и немудрый обиход солдата. Вешалки у стен облеплялись шинелями. Через пять-шесть коек оставлялся узкий проход.- Это, так сказать, преобразование последнего времени, - пояснил офицер.
- При Аракчееве употреблялись нары, где люди приходили в соприкосновение ночью, и не всякому приятно иметь соседа, спавшего неспокойно. Как вы думаете?
- Совершенно верно, - согласился я и спросил:
- Нары где нибудь сохранились?
- Есть. В следующей батарее вы их увидите. Действительно, там вместо коек на аршин высоты от пола тянулся досчатый настил, длиною немного больше человеческого роста. К ногам настил имеет уклон.
- Кроме того, спать на нарах вредно, - продолжал офицер. - Спящий лежит в наклонном положении, от этого у него неправильное кровообращение
- Почему бы ни уничтожить и здесь? Добро не бог весть какое.- Пока стоят крепко. Да, сломаем живо, скоро придут новые койки. - Удивительно, как был граф уверен в долговечности своих творений, - резюмировал я, пристально осматривая настил. - Восемьдесят лет прошло, а нарам ничего не сделалось, только немного поистерлись да почернели.
- В «Муравьях» все построено фундаментально,- подтвердил офицер и предложил: - не угодно ли заглянуть, где продовольствуются люди? У каждой батареи своя столовая.Мы спустились по темной чугунной лестнице в подвальный этаж. Просто какие-то катакомбы. Низкие потолки, своды, арки, кирпичный пол. Квадратные окна выходили на свет Божий вровень с тротуаром. Здесь все осталось до наших дней так, как было прежде. Длинные черные столы, кругом скамейки - вот и вся незатейливая обстановка столовой. В углу кухня. Собственно говоря, какая кухня - сложенная из кирпича плита, на подобие старинной лежанки; края для прочности обрамлены железом, верх устлан чугунной плитой, сквозь которую широкими жерлами смотрят в потолок три котла; под каждым своя топка. Рядом вмазан медный куб для чая. В одном котле приготовляется варево, в другом - каша, третий, так называемый запасный, с кипятком. Пища вынимается металлическими ковшами, насажанными на длинные палки. Тут же висит разграфленная доска, на которой, за подписью дежурного офицера, ежедневно помечается порционное довольствие. Прежде всего, ставится день и число нижних чинов, состоящих к этому дню налицо в батарее; затем в клетках пудов и фунтов включаются только цифры против написанных уже названий провизии мяса, капусты, крупы, соли, лука, картофеля и др. Впрочем, есть и золотниковые клетки для перца и лаврового листа. Кроме плиты, куба и доски, больше никаких нет принадлежностей. Чины приходят с казенными медными чашками, берут пищу, едят в столовой или уносят с собой. Из кухни отправились в кладовые, куда надо было проникать через какие-то сырые подвальные коридоры.
- С кладовыми мы помучились изрядно, - заметил г. Шкадышек.
- А что?- Водой заливало. Наконец отыскали под зданием трубы, исправили, и теперь сухо. Оказывается, что эти коридоры устроены с целью вынимать и ремонтировать трубы.
- Умно предусмотрено.- Да, в этом честь Аракчееву, - сделал особенное ударениеe мой спутник, как бы оттеняя от чего-то другого, где честь отсутствует.- Значит, графская хвала еще в земле зарыта, - улыбнулся я и выразил нетерпение выбраться из подземелья на чистый воздух.Перешли в соседнее здание, которое стоит на берегу и своей красивой архитектурой, несомненно, привлекает взор путника по Волхову.
- Все думают, - говорил г. Шкадышек, - что это какой-нибудь дворец, а здесь бани.Мы вошли в машинное отделение.- Посмотрите, воду накачивает старинная машина, осталась от военных поселений. Действует паром.Правда, механизм был первобытный, с грубой, аляповатой отделкой частей. Вертелось маховое колесо, высовывались рычаги и куда-то исчезали под полом. Машина обреталась в исправности и полной наблюдаемости, но почему-то стучала, шумела - такое уж ее устройство, должно быть. Котельная часть также примитивна, вделана в кирпичную печь, из которой торчать краны, водомеры, градусники. Тут же были две пожарные машины; обращая на них мое внимание, г. Шкадышек заметил:- Это тоже аракчеевские. Прежде они стояли под каланчей. Представьте, для двух машин, которые занимают квадратную сажень, целое пожарное депо. Конечно, помещение постарались использовать: там сделали гауптвахту, телеграфною станцию, а машины перенесли сюда.Выходя из отделения, я снова любовался зданием и думал, что жизнь поселенного штаба была где-то внутри, вдали, а на берег выходили здания в роде бань; между тем береговая сторона - место видное с реки, привлекает глаз проезжающего, поэтому явилась необходимость так или иначе маскировать второстепенные помещения красивой внешностью. После бань мы очутились на задворках, за офицерскими флигелями, у могил начальников, погибших в холерный бунт. Под сеныо деревца глубоко вросли в землю камни, на которых высечены имена жертв: Яцковского, Дасаева и Денисова. Несчастные были выброшены на места пренебрежительные и зарыты без гробов.
Теперь могилы их оказались на пашне, среди навозных куч, в полном запустении и неведении. Г. Шкадышек хлопотал о перенесении прахов на общее кладбище, недавно отведенное для погребения военных, проектировал кости положить в гробы, похоронить достойным образом и увенчать могилы приличным памятником, по полку (Лейб-Гвардии Петербургский полк, квартирующий ныне в Варшаве) собрали уже деньги на это доброе дело, но последовал отказ, мотивированный тем, что не по правилам религии вскрывать вечное упокоение без особо важных причин.- Как вы думаете, - спросил меня офицер: - основательно мне отказали?
- По моему мнению,нет. Не в духе христианских канонов вскрывать могилы тех, кто скончался естественной смертью, погребен по всем обрядностям и на обычном кладбище. Но здесь как раз противное. Натяжка, опротестовать следует, если у вас не иссякла энергия.- Я не оставлю, пойду выше.Смотря на моего спутника и переводя взор на могильные камни, едва видные и подернутые зеленым мхом, я душевно поскорбел: «кануло в Лету с той кровавой поры слишком семьдесят лет, одному Богу известно, есть ли теперь потомство этих жертв, и знает ли оно об уцелевших камнях, под которыми погребены предки, столь трагически погибшие. Должно быть, нет, потому что само Провидение посылает чужого человека, чтобы оказать должную память мученикам».- Невеселая картина, - сказал я, перекрестясь, и добавил: - еще печальнее то, что одно слово, отрицательное слово, может тормозить благородные желания, целое симпатичное дело. С сокрушенным сердцем покинул я брошенные на произвол судьбы могилы, да и было от чего сокрушаться, когда сейчас же представилась резкая противоположность. Невдалеке, ближе к дороге, на холме, стоял памятник. Положим, он уединялся, выглядел сиротливо, но представлял собою довольно приличную колонку, поставленную на высоком фундаменте. На мой вопрос об этом памятнике я получил интересное объяснение. Под сей колонкой похоронен уланский офицер, из татар, по фамилии Улан. Он скончался в то время, когда в «Муравьях» квартировал уланский полк. Как мусульманина, его не могли положить на общем кладбище, а иноверческого не было; поэтому Улана погребли отдельно, выбрав для могилы красивое местечко и поставив подобающий памятник. Над одним из зданий в «Муравьях» возвышается крест, обозначающий полковую церковь. Об этой церкви можно сказать только то, что во время квартирования мортирного полка она значительно улучшилась с внешней и внутренней стороны. В ней, кажется, нет таких икон, которые придавали бы интерес храму. Я разумею походные иконы, бывшие в боях с неприятелем. В «Муравьях» как-то приходилось стоять воинским частям, не ходившим на войну, за исключением уланского полка, усмирявшего польский мятеж. Последним обозрением было помещение, где миниатюрный муравьевский мирок разнообразит свою скучную, апатичную жизнь - это «офицерское собрание», носившее при графе Аракчееве название «ресторации».
В «собрании» - бильярдная, столовая, зал, недурно обставленная гостиная. Всюду, конечно, видна прочность, долговечность, но слишком мало света и воздуха. Особенно этими недостатками отличается зал; потолок в нем очень низкий, окна только с одной стороны, да и то, как в главной комнате, выходят куда-то на дровяные сараи. Из вещей от «ресторации» ничего не сохранилось. Я полагал, что уцелел хотя бы металлический бюст Александра I, стоящий в зале, но оказалось, что он приобретен недавно на средства мортирного полка. В собрании бывают вечера и любительские спектакли. Собирается офицерское общество и веселится. Но случается это не часто, ибо вечера надоедают своею односторонностью, а с театрами немало хлопот и возни. Едва ли не лучшим развлечением служат поездки в Новгород, как по удобству пути, так и по его краткости; зимою шесть верст до Подберезья, первой станции от Новгорода, а летом прямо на пароходе. Вообще же в свободные дни офицерство предается скуке. К сожалению, в «Муравьях» остались лишь жалкие памятники александровской эпохи, все как-то невежественно стерто, поругано. Только теперь, благодаря любви к военной истории, г. Шкадышек кое-как реставрирует попорченное и кое-где откапывает вещицы, достойные украшения «Муравьев».
А. Слезскинский
|