ДРАГУН-ОХОТНИК (эскиз) Знаете ли вы, что такое пролет гусей весной на полях Николаевской колонии за Волховом? Бывали ли вы у Николая там же? Пивали ли по десять стаканов чая с молоком, которому нет равного в мире, проплутав предварительно по болотам и лесам 15-20 верст, слушая спокойный, ровный голос Николая, о каком-нибудь случае, происшедшем с ним за эти дни, на охоте. Незабываемые дни короткого пролета этой крепкой по перу дичи! Перевезет тебя с друзьями все тот же Абрам на своем баркасе, вечно грязном, мокром и неповоротливом. Кряхтит старик, как-то бочком гребет и говорит, говорит без конца. Выходишь на тот берег, как ни метишь - липкой грязи не миновать. Сапоги приобретают свой боевой, охотничий вид; старание денщика их видом угодить барину - пропало даром. Дадим старику на водку гроши, снимет замусоленную фуражку - благодарит, а на штабной стороне уже какой-нибудь голос неистово зовет: «Абра-а-ам!» Топкими полями, еще не успевшими впитать всю весеннюю влагу, нагруженный добрым запасом патронов и хорошей закуской для честной компании, предвкушая раннего утра, наслаждение хотя бы увидеть и стрелять по милому противнику, гуськом, знакомой тропой идем в колонию, где извещенный Николай уже ждет своих гостей. «В этом году, господа мои, «их» не счесть, летят все, как и в прошлом, все озимые засыпаны, шалаши готовы». Вот что услышишь, входя в его натопленную избу. С плеч все долой, отдых ногам. Надо в 3 ночи выходить, иначе не успеешь разойтись по шалашам - громкое название большой навозной кучи с вырытым в ней углублением, где охотник хочет, не хочет, а должен уместиться, иначе и стрелять не будет, коль враг приметит. Сели за стол. Как всегда разговоры и рассказы с большой погрешностью правдивости. Сам знаешь по себе, что на охоте все возможно. Увидеть медведя, лося, рысь, охотясь на невинного вальдшнепа было явлением не редким. Грешно вспомнить, но сделанная яичница «с разными приложениями», щи из герметической кастрюли этого требовали. Николай раздевался, приняв конечно от нас все угощение и предлагал немедленно нам ложиться, и мы покорно следовали его примеру на приготовленную солому, подложив под себя и поверх все возможное. Блаженный сон короток, надо вставать, третий час. Николай уже готов, сапоги наши обтерты, хотя немного сыроваты и на ноги лезут не охотно. На дворе прохладно и хоть глаз выколи. Потянули гуськом, что твои гуси. Знакомые задворки, заборы без конца; обходишь по собственному чутью лужи и наконец очутишься на свободе идя большим выгоном. Ноги вязнут - топко. Хотя скот еще не месил всей жижи, скоро и совсем там не пройти; чибис, неистово крича, дико пролетел; больше никаких звуков. Изредка вспыхивает, то тут, то там зажженная папироса, после чего становится еще темнее. Наконец, доходим на место, где приготовлены шалашики. Я вытянул первый номер и, с трудом устраиваясь в своем логовище, долго еще слышал шаги остальных охотников и их тихий шепот. Шалаш от шалаша не близок. Глаз скоро начинает различать все контуры дальнего знакомого леса. Где то пролетел с коротким свистом молниеносный чирок. Каждый звук начинает тревожить. Разместив гостей своих, Николай идет в обход на место ночлега гусей. Хотя расстояние до них с версту, но чуткое ухо ясно различает их гогот. В этом году их действительно множество. Сейчас человек, враг их с по кон века, подымет их простыми хлопками в ладоши и они начнут сниматься, чтобы попасть под выстрелы, ожидающих их с легким биением сердца охотников. Минута, и первая пара пролетела высоко над головой, вот еще, еще и, наконец, пошли небольшими стадами. Выбираю, крепко держа иногда самом неудобном положении свое ружье и даю выстрел в угон. Один гусь падает где то близко от меня. Светает быстро весной и вы наслаждаетесь в полной мере глядя на большие и малые стада разбуженный не теплым солнцем, а губительным выстрелом. Жаворонки как то особенно заливаются: знают, что их не тронут и дадут им кончить песню, чтобы потом стрелой броситься на землю к молодой супруге. Горизонт временами темнеет от подымающихся стад, вы следите за каждым, надеясь, что именно оно над вашей головой пролетит, и часто не ошибаетесь. Выстрелы то тут, то там; больше все дуплеты - патронов не жалеют. Иногда отбившийся, неистово гогоча, пролетит много раз по всему полю на заманчивые заливные места ночлега, ища свое стадо и беда ему, если он не сумеет соединиться с товарищами; - непременно попадет под выстрел. Одно стадо идет на меня и низко-низко. Вот сейчас сядут в двадцати шагах шумом и гоготом коснувшись ногами земли. Выбираешь ближайшего, берешь на мушку и... какой, Боже мой, переполох тогда в стаде. Одного они не досчитаются наверно. При большой удаче в счастье, в это утро трех, четырех можно взять, но нести их до колонии одно мучение - тяжело. Из леса ясно доносятся тетеревиные тока, и тянет на них неудержимо, но уже поздно - солнце высоко. Видишь надвигающейся силуэт Николая и как из гроба воскресающих охотников поднимающихся со дна своих крайне неудобных помещений.
Охота кончена. Нужно размять свои члены, закурить, что строго запрещено во время лета и ждешь постепенно собирающихся на номер приятелей, чтобы спешить в колонию к ожидающей нас с кипящим самоваром жене Николая, а потом и отдохнуть до вечерней тяги на вальдшнепов. Общие трофеи небольшие, хотя пальбы было много. Крепок гусь своим пером, но зато рассказов сколько! С трудом добравшись до места, с редким наслаждением снимаешь тяжелые, мокрые сапоги, пропахнувший полушубок, умываешься и смакуешь предстоящую закуску с горячим чаем, с чудным густым молоком. Половина дня проходит быстро, особенно у играющих в винт, а к четырем дня уже в поход - на тягу. Николай с нами не идет - кашель заел, да и не любит он этой охоты. На тяге не повезло. Понуро опустив голову, плетемся в колонию и, не засиживаясь, спешим к Волхову, где уже ждет давно со своим баркасом Абрам. На каланче в штабе бьет десять. Вся в огне за Холопьим Городком видна «Красотка». Абрам спешит и ругает нас всячески за опоздание: без него пароход не причалит к пристани! Но все обходится благополучно к общему удовольствию. Нагруженные трофеями, выходим на берег, где по раз заведенному обычаю можно увидеть группу офицеров и дам, выходящих ежедневно на встречу вечернему пароходу, и я спешу домой принять приличный вид, выслушав от жены несколько упреков за опоздание, но принесенные гуси умиротворяют. Не дай Бог придти с пустыми руками: столько насмешливых улыбок, что душе охотника горько. А на утро - опять манеж, «смена стой! Смирно!» Да. Кануло все в вечность: гуси, Николай, Волхов, Абрам и «с права по одному на две лошади дистанции». В. К. Париж 15 августа 1929 г.
|